0
Корзина пуста
Войти | Регистрация

Добро пожаловать на Книгоман!


Новый покупатель?
Зарегистрироваться
Главная » Звезда негодяя » Отрывок из книги «Звезда негодяя»

Отрывок из книги «Звезда негодяя»

Автор: Петровичева Лариса Константиновна

Исключительными правами на произведение «Звезда негодяя» обладает автор — Петровичева Лариса Константиновна Copyright © Петровичева Лариса Константиновна

Глава 1 

Свадебное платье было… Эмма замялась, пытаясь подобрать слова. Как можно описать облако? Или цветущую яблоню? Любые фразы здесь будут бессмысленными и пошлыми – можно лишь замереть в восхищении и молчать.

Да и надо ли описывать? Нужно просто восторгаться чудом, которое вдруг возникло перед тобой, раскрываясь во всем своем невесомом очаровании.

- Идеальное, - выдохнула Эмма. – Просто идеальное, Тавиэль.

- Как и все платья в моем магазине, - улыбка Тавиэля стала просто обворожительной. Эльф задержал руку на талии Эммы на несколько мгновений дольше, чем в прошлый раз и почти на грани того, что позволял этикет, а затем скользнул среди манекенов, и Эмма услышала: - Взгляни-ка вот на это!

Эмма не знала, почему вообще позволяет ему прикасаться к себе. Возможно, потому, что покупательницы свадебных платьев хорошо платили за ее букеты, даже на рекламу не приходилось тратиться, а Тавиэль мог в любой момент отказаться от ее услуг, и это было бы как минимум печально.

Пришлось бы ехать в другой городок с магазином свадебных платьев или платить за рекламу в газетах – и то, и другое Эмме не нравилось. Когда пытаешься заработать на жизнь и устроиться в ней как можно удобней и достойней, то невольно будешь хвататься за любую возможность. И экономить тоже будешь – потому что еще не факт, отобьется ли реклама.

Поэтому приходилось терпеть. Эмма понимала, что легкие, на грани приличий знаки внимания Тавиэля – не самое плохое, что может случиться с девушкой в ее ситуации.

Свет сделался ярче, заиграл на позолоте высоких зеркал под потолок, и на мраморный подиум выплыло еще одно платье. Не чисто белое – в нем был едва уловимый розовый оттенок, похожий на стыдливый румянец. Отделка невесомым кружевом по вырезу, тонкий поясок под грудью, усеянный мелкими севрскими жемчужинами, и волны шелка, легко спадавшие к ногам.

Эмма вдруг обнаружила, что стоит с приоткрытым от удивления ртом. Платье ее заворожило. В нем было что-то по-настоящему сказочное.

- Как тебе? – вкрадчиво поинтересовался Тавиэль. Эмма лишь вздохнула и развела руками. Очарование момента растаяло – Эмма прекрасно знала, что никогда ей не придется надеть такого платья.

- Такие носят фейери, - зачарованно сказала она, и Тавиэль усмехнулся.

- Их служанки? Возможно. Его заказала Амели Готье, твои орхидеи прекрасно к нему подойдут.

Орхидеи… Только сейчас Эмма вспомнила, зачем вообще сюда пришла. Она обернулась на прозрачную коробку с букетом, которая стояла на стойке продавца, и сейчас цветы, которые она сделала из дорогого шелка, показались ей какими-то простецкими и чуть ли не грязными. Неудивительно: рядом с эльфийскими творениями все дела людских рук выглядят детскими поделками.

Тавиэль негромко засмеялся и, встав сзади вплотную, негромко шепнул на ухо:

- Все это могло бы однажды стать твоим. Но ты слишком капризна и переборчива.

Эмма почувствовала, как к лицу приливает кровь. Казалось бы, что может быть проще? Стать любовницей этого эльфа, жить припеваючи, позволить себе то, в чем Эмма так долго отказывала, экономя на каждой мелочи – модные платья, красивые туфельки, шляпки… Она сама не знала, что ей так мешает. То ли сказки и мечты о большой любви, то ли разбитое сердце, которое она едва смогла склеить и не хотела разбивать снова.

Все это было слишком больно, а Эмма не хотела боли.

- Что именно ты мне предлагаешь? – Эмма нашла в себе силы улыбнуться. – Платье служанки?

Она прекрасно знала, что ни один обитатель страны под холмами никогда не возьмет в жены человеческую женщину. Эльф рассмеялся. Скользнул острым кончиком языка по левому уху Эммы, очертил каждый завиток, и Эмма почувствовала, как немеют ноги. Платья, зеркала, коробка с букетом – все скользнуло куда-то в сторону, растеклось акварелью по палитре.

- Для начала простую прогулку, - в голосе Тавиэля мягко зашелестели бархатные нотки. Эмма знала, что все девушки, с которыми он так говорил, сразу же соглашались на все его предложения. Устоять было почти невозможно.

Эмма отказывалась, и это его раззадоривало. Она прекрасно понимала: стоит согласиться – и Тавиэль забудет о ней на следующий день. Поставит очередной крестик в записной книжке, на этом дело и кончится. И их сотрудничество в свадебной флористике – тоже.

Все мужчины таковы, хоть человеческие, хоть эльфийские. Эмма успела убедиться в этом на собственном опыте. Хорошо хоть Тавиэль не пробовал взять ее силой: пока он был вкрадчивым и мягким, и это вполне устраивало Эмму.

- Да хоть и на Йолле, - продолжал Тавиэль. – Люблю смотреть, как мои родственники выезжают из холмов во всем великолепии…

- Они ведь тебя изгнали, не так ли? – Эмма не удержалась от маленькой шпильки, и Тавиэль вздохнул.

- Да, я изгнанник, - ответил он и мягко опустил руки на талию Эммы. – Фейери решили, что я не подхожу для общества великих владык мира, и закрыли за мной двери холмов. Так и ты, честно говоря, не королевских кровей. Просто приживалка, которая обретается в Дартмуне, пока не приехал хозяин поместья…

Эмма отшатнулась, чужие руки соскользнули с ее тела. Да, она приживалка. Она никто. Ее мать была подругой сестры старого хозяина Дартмуна, так они и жили там, в тоскливом одиночестве серых северных краев, пока бедные старушки не умерли, и старик хозяин тоже. Его сын служил в столице, и поместье было для него просто источником дохода с хорошим управляющим; Эмме позволили остаться, и она тихонько жила в Дартмуне, надеясь, что молодому владельцу поместья хорошо в столице, и он не приедет. Что ему делать в этих тоскливых краях морошки, озер и скал?

Но она использовала каждую возможность заработать денег и отложить их на покупку собственного жилья. Цветы из шелка, которые делала Эмма, выглядели, словно живые – невесты обожали их, с удовольствием покупали букеты и заколки, и за несколько лет Эмма смогла создать себе репутацию замечательной флористки. Она стала модной, и денег на счете в банке было уже достаточно.

Еще немного – и она наконец-то приобретет свой уголок.

- Ты наглец, - со спокойной усталостью сказала Эмма. Тавиэль одарил ее очередной сладкой улыбкой и заявил:

- Когда там возвращается хозяин? Что говорят о Конноре Осборне?

Эмма и без того знала, что говорят о молодом владельце Дартмуна: пресыщенный сластолюбец, негодяй и циник. Дрянь, которая не пропустила ни одной юбки. Подлец самой высшей пробы, который не стесняется брать то, что хочет.

Теперь, к тому же, и убийца, если верить сплетням горожанок.

При мысли о том, что Коннор Осборн возвращается домой, ей становилось дурно. Конечно, Эмма не собиралась жить с ним под одной крышей, но до великого и страшного дня Йолле оставалось совсем немного, и она не успевала купить крошечную квартирку, чтобы найти приют. Новость о возвращении Осборна пришла слишком поздно.

И это было страшно. Невыносимо.

Конечно, она может упросить его: пусть позволит задержаться на несколько дней, после Йолле Эмма сразу съедет. Но она прекрасно понимала, чем Коннор Осборн потребует расплатиться за свою доброту. Деньги его не интересуют, а вот очередной экземпляр в коллекцию – да, это как раз то, что ему нужно.

- Я гораздо лучше, - совершенно серьезно произнес Тавиэль. – Я дам тебе кров, и великие владыки земли не убьют бесприютную деву во время Дикой Охоты. Мы посмотрим их праздничный выезд, а там…

Старая госпожа Осборн обязательно сказала бы: «Что ты ломаешься? Это же не руку или ногу отдать». Эмма попробовала посмотреть на эльфа другим взглядом. Стройный, гибкий, похожий на танцора или фехтовальщика, Тавиэль не мог не нравиться. Не гора мышц, а изящное, но в то же время проработанное тело: эльф не только возился со свадебными платьями и драгоценностями, но и махал мечом, и стрелял из лука, и не чурался езды на лошади. Пусть на тренировках, но все же.

Он был красив, этого нельзя отрицать. Но Эмма напомнила себе, что однажды уже купилась на красоту и сладкие речи, и очарование померкло.

Между двумя хищниками, вот как она попала. А тут еще и фейери со своим великим праздником и серебряными косами, которыми они сносят головы тем, кто окажется в йолльскую ночь без дома.

- Этот букет стоит тридцать золотых крон, - холодным тоном сказала Эмма. –Мне кажется, ты забыл расплатиться. Сладкие речи, к сожалению, не принимают в банке, а то ты давно бы сделал меня миллиардершей.

Тавиэль рассмеялся. В огромном неповоротливом ящике кассы в такт его смеху зазвенело золото.

- Разумеется, я заплачу за него, корыстная женщина! Так когда там приезжает Коннор Осборн?

 

 

 ***

Лицо мертвой девушки всплывало в памяти в самые неожиданные моменты. Вот и сейчас взяло и появилось.

Собственно, Коннор знал, что не сделал ничего плохого. Он следственный маг, высший советник, который вел допрос преступницы-ведьмы. Эта красавица с огненно-рыжими волосами и дикими зелеными глазами выпила жизнь у трех девушек – работая над делом с самого начала, Коннор сам, своими руками убирал с улиц то, что осталось от тел, он видел их родителей, он знал, как эти девушки хотели жить, ну и не сдержался. В голове что-то вспыхнуло, и мир вдруг сузился до крошечного кольца, вокруг которого клубилась тьма, а в середине дрожало испуганное зеленоглазое лицо.

Да, он переусердствовал на допросе. У обвиняемой просто остановилось сердце после того, как Коннор вынул распялку и осторожно приголубил ее по ребрам. Не сильно, просто рассек кожу – но зеленые глаза, неотрывно смотревшие на него, померкли.

Свеча горела – и огонь задули.

Начальник следственного департамента потом собственноручно наливал Коннору манжуйскую водку и говорил, что с этой тварью надо бы еще и не так. Некого там было жалеть – за то, что она сделала, ведьма заслужила не только распялку по ребрам. Но мы живем в правовом государстве, дьявол его побери. У нас тут даже преступники под защитой закона, дьявол его побери совсем. Так что, прости, дружище, но единственное, чем я могу помочь – это почетная отставка с полным содержанием. И чем быстрее ты уедешь из столицы, тем лучше.

У рыжей твари, оказывается, был высокий покровитель из королевской родни. Жизнь из девушек она высасывала не для себя, а для него. Коннор все правильно понял, собрал вещи и уехал из столицы.

Плетью обуха не перешибешь. Возитесь во всем этом сами, дьявол вас побери. И незачем говорить глупости о каких-то правах и законах. Кто сильнее, у того и права.

Гостиница, в которой он остановился, была маленькой и уютной – этакое приятное гнездышко для семейных путешественников. Что еще лучше, в погребах был знатный запас манжуйской водки, и не самой плохой. А еще лучше – дочка хозяина гостиницы, которая подавала выпивку, смотрела на Коннора с искренним интересом и выглядела полностью готовой ко всем услугам.

Когда Коннор заказал еще выпивки, к нему вдруг подсел румяный здоровяк с видом местного балагура и завидного жениха. Коннор ничего не стал спрашивать, просто едва заметно поднял бровь.

- Милорд, - чуть ли не смущенно произнес здоровяк. – А вот я осмелюсь спросить, вы смелый человек?

Коннор отпил из стакана. Усмехнулся. Кажется, взгляды хозяйской дочки заставили парня ревновать. Сейчас должна была начаться беседа на тему «Кто ты такой и чего глаза вылупил на чужих девушек».

Коннору сделалось скучно. Все было, как обычно.

- Был бы на твоем месте кто поумнее, - сказал он, - унес бы ответ у себя на голове. И на боках.

Здоровяк рассмеялся и махнул рукой.

- Нет, милорд, я не о том! Вы не так меня поняли. Я и так вижу, что у вас та удаль, которая никому не в диковинку. Я о том, боитесь ли вы всяких ведьм и прочую темную силу?

Коннор сделал еще один глоток. Была бы здесь Берта Валентайн, она могла бы подробно ответить на этот вопрос.

- Я советник следственной магии, - снисходительно сообщил Коннор. Звякнул жетоном по столу, и здоровяк уважительно качнул головой. Жетон был аннулирован, Коннор просто забрал его на память о славных днях, но деревенщина, разумеется, не разбиралась в этом. – Вот и думай, насколько сильно я боюсь ведьм. И насколько сильно они боятся меня.

- Ну, милорд! – ахнул парень и от избытка чувств так хлопнул по столу, что вся посуда подпрыгнула и обиженно зазвенела. – Вас-то мне и надо!

- Зачем? – осведомился Коннор. Отправляясь из столицы, он дал себе слово, что больше не свяжется ни с магией, ни с ведьмами. Но когда-то он клялся защищать людей от порождений мрака, и сейчас эта клятва встала перед ним в полный рост.

- Тут это… - здоровяк замялся и словно бы стал ниже ростом. – Дело есть как раз по вашей части. Помогите, а? А то смелых ни одного во всем поселке. Трусло отменное, в кого ни ткни. На словах-то каждый лев могучий, а на деле – шмыг за печку, и его палкой оттуда не выковырнуть.

Коннор хотел было спросить, чем именно здоровяк собрался тыкать в соседей. Но не стал. Осушил стакан и поднялся из-за стола. Здоровяк довольно заулыбался и с важным видом окинул взглядом общество таверны: мол, видали, дурни? Нашел я смелого человека!

Они вышли на улицу, утонувшую в бархатных сумерках, и пошли в сторону кладбища, которое тихо лежало в низине чуть в стороне от поселка. Предсказуемо – где бы еще гнездиться нечистой силе? Коннор вспомнил, как однажды охотился на ведьму, которая собирала дань именно с кладбищ, упиваясь горем тех, кто хоронил любимых.

Сильная ведьма была, жирная, ну так и он никогда не был слабаком. Она разлетелась на горелые клочья только после десятого удара. Шрам на боку, который она оставила, не в счет. Шрамы делают нас теми, кто мы есть?

- Вот тут, милорд, - здоровяк остановился возле старого склепа, заросшего диким плющом. – Я отсюда все увидел.

- А что именно увидел? – уточнил Коннор. В сумерках плющ казался двигающимся, но он знал, что это обман зрения.

- Там словно бы картинка появилась. Я Клеву увидел, нашу мельничиху, как она упала и сломала руку. Ну она и правда на следующий день упала. Так все и вышло. Я рассказал в поселке, а народ перетрусил, больше никто не осмелился смотреть. Мельник-то хотел мне промеж ушей прописать, дескать, я его жену сглазил, ну да староста сказал, что у таких дураков, как я, магия не водится.

- Посмертный всплеск, - ответил Коннор. Ему понравилась самокритичность молодого человека. – Иногда энергия мертвецов собирается в одну точку и открывает некую лазейку в будущее. Впрочем, это…

Он не договорил. Сумерки вдруг наполнились огнем и дымом, и прямо перед собой Коннор увидел улочку провинциального городка, разбегающихся людей, которые орали от страха, и струю огня, что рухнула на мостовую с неба. Проступила оскаленная морда дракона, перед которой застыла девушка – молоденькая, светловолосая, забывшая себя от ужаса.

Коннор машинально дернул рукой, пытаясь бросить защитное заклинание, и только тогда вспомнил, что это видение. Он тряхнул головой, стараясь оценить его: да, посмертный всплеск, который уже теряет силу. Через несколько дней растает.

- Видите? – дрожащим голосом проговорил парень, нервно комкая рукав Коннора. – Видите?

- Вижу, - кивнул Коннор. – Бояться тут нечего, скоро оно растает. А мне… мне надо ехать.

«Я должен успеть ее спасти», - подумал он.

***

 - Дракон! Драко-о-он!

Эмма услышала этот тоскливый полукрик-полустон и застыла на мостовой. Пустая коробка от букета вдруг стала немыслимо тяжелой, тянущей руки к земле.

Кто-то бежал мимо Эммы, кто-то кричал, хлопали двери магазинов и кафе, люди прятались, пытаясь спастись, и чья-то рука схватила было ее за рукав, потянула в сторону и выпустила – надо было позаботиться о собственной жизни, а не о незнакомке. А впереди ревел и грохотал огонь и дымилось черно-зеленое и бесформенное.

«Дракон, - прозвучал в ушах голос дяди Бенжамина, брата ее матери. – Эмми, беги. Это дикий дракон прилетел с гор, и он очень голоден».

Дядя Бенжамин знал толк в таких драконах, как и ее отец. Они оба проводили время, забираясь в таинственные складки гор, заросшие лесом, чтобы взглянуть на драконьи кладки. Энтузиасты, искренне влюбленные в драконов – вот кто они были. Отец и дядя Бенжамин даже уверяли, что драконы отвечают им взаимностью, позволяют прикасаться к себе и детенышам.

Все это кончилось тем, что однажды в город спустилась целая дюжина драконов. Отец пытался усмирить их, успокоить – он вышел к ним, и драконы даже слушали его тихий умиротворяющий голос какое-то время.

А потом выпустили огонь, и отец превратился в пылающий факел.

- Бегите! – прокричал толстяк из пекарни, такой же белый, как его фартук, и замахал Эмме рукой. Его трясущийся помощник приоткрыл дверь, но Эмма словно приросла к земле. – Бегите, миледи! Спасайтесь!

Эмму парализовало. Она сейчас не понимала, как вообще можно двигаться. Она вдруг снова стала той девочкой, которая замерла на улице, видя, как горящий человек падает на мостовую и замирает, а дракон тянет к нему оскаленную морду.

Слава смельчакам. Слава безумцам. Ее отец как раз и был таким – смельчаком и безумцем.

Дым и огонь развеялись: перед Эммой воздвиглось огромное, черно-зеленое, со сверкающей лоснящейся шкурой. Сверкнули золотистые глаза, умные и злые, дрогнули ноздри. Дракониха приблизила морду к Эмме и втянула воздух, и в наплывающих волнах ужаса ей показалось, что это та самая самка, которая когда-то поджарила и сожрала ее отца.

Сейчас зверь пришел за ней.

«Ты смелая или глупая?» - почти услышала Эмма мысль драконихи. В золотистых глазах поплыли алые искры.

- Миледи! – услышала Эмма отчаянный вопль, и дверь пекарни захлопнулась.

Дрогнули крылья, складываясь по бокам. Дракониха фыркнула. Эмма услышала странный звук и поняла, что это клацают ее зубы. Платье сделалось насквозь мокрым от пота. Она хотела закрыть глаза и не могла. На квадратной морде драконихи были видны темные пятна: она где-то успела закусить. Возможно, пролетела через какую-нибудь деревушку, что прилепилась к склону горы.

Уже неважно.

«Господи, - только и смогла подумать Эмма, понимая, насколько бессмысленна ее молитва. – Пусть не будет больно. Пожа…»

Она не успела ничего додумать. Эмма сама не поняла, откуда перед ней вдруг возник мужчина в модном темно-сером сюртуке, с идеально уложенной прической. Взметнулась рука, сверкнули драгоценные камни в кольцах.

Маг. Судя по кольцам, следователь: только им позволены сапфиры такой глубокой, обжигающей синевы.

Дракониха недовольно заворчала. Дядя Бенжамин когда-то говорил, что не стоит становиться между зверем и его добычей – и дракониха искренне удивилась, что нашелся такой смельчак или глупец.

- Прочь, - голос прозвучал спокойно, почти лениво, но Эмма почувствовала, какая огромная сила дымится за этим спокойствием. – Прочь, тварь.

Дракониха вскинула голову к небу и издала такой рык, что в витринах магазинов зазвенели стекла. Паралич отпустил Эмму: она упала на мостовую, почти теряя сознание, скорчилась, зажимая ладонями уши. Рык нарастал, гремел, как тысяча колоколов, и Эмма, трясясь от ужаса, увидела, как вокруг ладони мага задымился белый свет.

Рев оборвался, как обрезанная нить. Дракониха попятилась и заскулила.

Кажется, маг рассмеялся. Белый свет сделался нестерпимо ярким, и, падая в спасительную тьму обморока, Эмма услышала, как затряслась земля: впереди рухнуло что-то огромное.

- Миледи?

Голос выплыл к ней из мрака, и Эмма ощутила прикосновение к лицу. Пальцы были жесткими и твердыми, словно вырезанными из дерева; они легонько похлопали ее по щеке, и Эмма открыла глаза.

- Миледи? Как вы?

Первым, что она увидела, был взгляд – пронзительно-голубой, очень живой и яркий. Лицо мага, светлокожее и скуластое, показалось Эмме смутно знакомым, но она точно знала, что ни в Эдфорде, ни в окрестностях не было никого похожего на этого человека.

Пальцы снова прикоснулись к ее щеке, и в груди Эммы что-то зазвенело. Нет, она никогда прежде не видела этого красивого, самоуверенного лица с небольшим шрамом на скуле, этой чуть снисходительной улыбки и растрепанных темных волос. Ей померещилось. Маг смотрел на нее, и Эмма не могла оторвать от него глаз.

Смерть раскинула над Эммой крылья, а он встал перед ней и победил. И смерть рухнула на мостовую. Все кончилось.

- Я… - прошептала Эмма. – Где дракониха?

Маг рассмеялся, на щеках прочертило ямки.

- Да вон лежит, - ответил он, махнув рукой куда-то вперед. Эмма посмотрела, куда он показывал, и увидела дымящуюся черную груду. Обгорелое крыло было безжизненно выброшено вперед, словно дракониха пыталась закрыться от идущей к ней гибели.

Только сейчас Эмма почувствовала вонь, которая растекалась от поверженного зверя по всему городу.

- Как вы? – с искренней тревогой повторил маг. Эмма вдруг обнаружила, что он сидит на мостовой, а она лежит головой на его коленях, и левая рука незнакомца осторожно и легко гладит ее по волосам.

- Я страшно испугалась… - призналась Эмма. – Вы… вы убили ее.

Маг снова улыбнулся. Придерживая голову Эммы, он поднялся, а потом легко подхватил ее на руки. Повеяло терпким запахом дорогого одеколона, и под ним Эмма уловила теплый аромат чужой кожи.

Волоски на руках поднялись дыбом. Эмме сделалось страшно – и сладко.

- Убил, разумеется, - ответил маг. – Дракониха где-то отведала человечины, что еще с ней делать? Не усмирять же магией… Вон там я вижу зеленый флаг дома исцелителей, миледи, вам сейчас нужен врач.

Это было сказано настолько уверенно, что Эмма не стала спорить: пусть несет ее, куда сочтет нужным. Герой, который спас ее от чудовища, почти выхватил из пасти. Как в романах.

- Как вас зовут? – спросила она. Улыбка мага сделалась еще шире и обаятельней.

- Когда-то я был Вьяттом, миледи, - ответил маг. - Можете называть меня так.

***

 Врач осмотрел Эмму, смешал несколько лекарств и приказал выпить. Когда Эмма проглотила смеси, пахнущие апельсином, то на место дрожи во всем теле пришло спокойствие, глубокое и тихое, как вечернее море. Полежав полчаса на кушетке, Эмма решила, что сегодня останется в городе. Продлит номер в гостинице, а потом пойдет куда-нибудь поужинать. Возможно, послушает музыку на площади: летом возле памятника святому Сильвестру всегда играет оркестр и кружатся пары.

Ей надо было отвлечься. Забыть о пережитом ужасе и кривозубой пасти драконихи, в которой Эмма чуть было не оставила свою голову.

Жаль, что в гостиничном номере не укроешься от Дикой охоты фейери. Все гостиницы закрываются в Йолле – а то бы Эмма ни минуты не осталась в Дартмуне, куда со дня на день прибудет Коннор Осборн, бесстыжая сволочь. Хорошо, что в мире есть такие люди, как Вьятт – порядочные и справедливые. Тогда можно верить, что мир не безнадежен.

- Сколько с меня? – спросила Эмма, взявшись за сумочку, которую лишь чудом не потеряла во всей этой заварухе. Врач лишь качнул головой.

- Нисколько. Джентльмен, который принес вас, уже расплатился.

Даже так… Выходя из дома исцелителей, Эмма поймала себя на том, что улыбается наивной, чуть ли не детской улыбкой. Появление Вьятта, который ее спас, пробудило в душе Эммы те чувства и мечты, которые она однажды задвинула так глубоко, как только смогла.

Она жила и ждала от мира подвоха и очередного удара. А мир вдруг улыбнулся ей, и его лицо оказалось искренним и красивым.

Обгорелая туша драконихи до сих пор лежала, перегораживая улицу. Поодаль опасливо толпились зеваки, то и дело стуча по вискам жестом, отгоняющим нечистого. Возле туши бегал Эбенезер Сайдбурн собственной персоной – сей замечательный господин составил состояние, продавая изделия из драконьей кожи. Сейчас он то приседал, хлопая себя по коленям, то пытался поднять крыло драконихи, то хватался за голову. Брань, которую он исторгал на всю улицу, была настолько забористой, что у Эммы зачесались уши.

- Чем ты ее бил, мать твою перетак? – голосил Сайдбурн. - Белым огнем?

Чуть в стороне Эмма увидела Вьятта: тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на Сайдбурна с утомленным равнодушием человека, сделавшего большую и важную работу. Кажется, метания Сайдбурна перед драконихой искренне забавляли его.

- Вот зачем! – воскликнул Сайдбурн, воздевая руки к небу, а потом хватаясь за грудь. – Зачем, так и перетак? Стукнул бы ее заклинанием Плетки, туда тебя и растуда, она бы и умерла спокойно от разрыва сердца. Кожа, ох, сколько же кожи пропали!

- Ну уж прости, - снисходительно произнес Вьятт, и зеваки согласно закивали. – Не догадался. Нам на тренировках говорили: бей сразу и наверняка.

- Эбенезер, ты дурак! – воскликнул пекарь, и белая стайка его помощников тоже проговорила «Дурак». – Миледи-то от страха шагнуть не могла, эта тварь чуть ей голову не отъела! Если бы не милорд, от нее бы и косточек не осталось. Тут уж выбирать не приходилось, чтоб тебя порадовать.

«Это от меня не осталось бы косточек», - подумала Эмма, вспомнив отвратительный парализующий ужас, что обнял ее перед драконихой. Вьятт увидел ее, приветственно поднял руку. Сайдбурн топнул ногой и заорал:

- Мясо! Шкура! Это же все денег стоит! Прибил бы ее тихонько – это сколько ж добра бы не пропало!

- Ой, да не жужжи, Эб! – сказали из толпы. – У тебя добра уже – на три жизни хватит.

Сайдбурн замахал руками и снова заголосил о своем разорении. Сжав в руке сумочку, Эмма побрела по тротуару в сторону гостиницы. Обернуться? Ей хотелось обернуться, еще раз посмотреть на человека, который спас ее маленькую несчастную жизнь – но Эмма знала, что если обернется, то влюбится в него, глубоко и безгранично.

А она уже знала, что любовь способна только погубить. Однажды Эмма уже склеивала осколки разбитой жизни и не хотела заниматься этим снова.

Возле гостиницы знакомые пальцы придержали Эмму за локоть. Чувствуя, как в душе что-то обрывается и падает, Эмма обернулась и увидела Вьятта.

Конечно. Кто еще это может быть. Эмме вдруг сделалось очень страшно, почти как перед драконихой – и невыносимо хорошо.

- Я едва смог вас догнать, - улыбнулся Вьятт. – Вы как сказочная Белла, убегаете от принца. Оставите мне туфельку? Хотя незачем, я прекрасно запомнил ваше лицо.

Эмма тоже улыбнулась, настолько легко и непринужденно он говорил, настолько светло смотрел на нее. В душе снова шевельнулось и задрожало давнее, забытое – то чувство, которое когда-то помрачало разум и не давало дышать.

И сейчас ей вновь не хватало воздуха. И Эмма снова становилась кем-то другим, не собой, словно в ее груди раскрывала крылья огненная птица.

- Я так и не успела вас поблагодарить, - сказала Эмма, чувствуя себя полной дурой. – Спасибо вам, Вьятт. Вы спасли мне жизнь.

Вьятт махнул рукой.

- Это моя работа, уничтожать чудовищ. В столице я работал с магами-преступниками, так что сейчас просто убрал еще одну гадину с лица земли. Вы здесь остановились?

Эмма кивнула. Они вошли в гостиницу и, глядя, как небрежно Вьятт расплачивается за номер и оставляет запись в гостевой книге, Эмма с нарастающим страхом подумала, что ей нравится на него смотреть. Ей нравится, как он двигается и улыбается, ей нравится то, как он говорит – и это обязательно приведет ее к неприятностям.

«Я влюбляюсь, - подумала Эмма. – Я влюбляюсь в того, кто вырвал меня из зубов чудовища».

Нет, надо было взять себя в руки. Перестать дрожать - надо говорить и смотреть спокойно, будто ничего не происходит. Вьятт получил ключи, подбросил их на ладони и поинтересовался:

- Здесь есть приличный ресторан?

Эмма, которая заполняла бумаги для продления номера, сделала вид, что ничего не слышит, что это вообще к ней не относится.

- Да, милорд, - с готовностью ответил портье. – «Луна и рыбина», на площади святого Сильвестра. Как там готовят стейки! Вы в самой столице таких не отведаете!

- Вот и замечательно, - ответил Вьятт и вновь дотронулся до локтя Эммы. – Вы любите стейки, сказочная Белла? И не надейтесь, что сможете от меня убежать, я вас точно не отпущу.

Эмма обернулась к нему – Вьятт улыбался так, словно она уже согласилась.

Все было, как раньше – как в те дни ее юности, когда она еще верила в любовь и отдавалась ей так, словно в мире не было ничего другого.

- Люблю, - ответила она. – И сливовые пирожные на десерт.

***

 Они вроде бы выпили совсем немного, всего по бокалу вина, но хмель ударил Эмме в голову так, словно она осушила целую бочку.

Ей сделалось весело – и жутко. Все в Эмме сплелось в горячий пульсирующий узел и, поднимаясь за Вьяттом в свой номер, она вдруг поняла, что это чувство похоже на жажду: сухую, горячую, которую можно утолить только одним способом, и ничего другого уже не надо.

В коридоре царил полумрак. Стол дежурного был пуст, лишь горела маленькая лампа, а в стакане остывал чай. Стараясь сохранять спокойный и невозмутимый вид, Эмма прошла к двери своего номера, всем сердцем желая, чтобы они с Вьяттом пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись – и в то же время ей хотелось, чтобы он остался. Эта двойственность пугала ее, и в душе кто-то негромко нашептывал: так надо, так правильно.

- Сказочная Белла, - негромко произнес Вьятт за ее спиной. Эмма обернулась к нему, и в ту же минуту он неуловимым движением пробежался пальцами по ее волосам, вынимая шпильку и освобождая пряди. – Не убегай от меня. Пожалуйста.

- Я не… - хотела было сказать Эмма и не успела. Вьятт с той же осторожностью погладил ее по щеке, и Эмма почувствовала, что за почти бережным прикосновением прохладных пальцев дрожит пламя. На мгновение Эмма посмотрела на себя словно бы со стороны, как зачарованная. Вьятт склонился к ней и поцеловал.

Эмма вздрогнула – в ту же секунду Вьятт почти вмял ее в стену, не давая сопротивляться.

- Прекрасная Белла, - прошелестел в ушах его шепот, ладони легли на талию. – Наградите рыцаря вашей любовью?

Да, такова была традиция, которая пришла из далекой глубины Темных веков: если мужчина спасал женщину от неминуемой смерти, то она должна была отблагодарить его своей любовью. Эмма, впрочем, не могла припомнить, чтобы на ее памяти такое случалось хоть с кем-нибудь.

Плата любовью за жизнь теперь принадлежала сказкам. Не больше. И сама любовь тоже осталась на книжных страницах.

Откуда-то доносились голоса и музыка, в одном из номеров кто-то заливисто храпел, на лестнице послышались шаги, и Эмма подумала, что сейчас их могут увидеть. В душе звенел холод, а тело горело, и Эмму трясло в объятиях Вьятта, как в лихорадке.

- А если я откажусь? – прошептала она в чужие приоткрытые губы, уже понимая, что не откажется. Еще один поцелуй мазнул ее по губам огненной кистью – именно такой, о котором она мечтала, который видела во снах и которого так боялась.

- Тогда, - щелкнул замок, дверь уплыла в сторону, и Вьятт практически втолкнул Эмму в ее номер, - я пожелаю вам доброй ночи и уйду. Но вы не откажетесь.

- Не откажусь, - прошептала Эмма и откликнулась на его поцелуй.

Горячий воздух комкался в легких, и ей казалось, что она скоро не сможет дышать. Эмма не запомнила, как они избавились от одежды – просто вдруг поняла, что в комнате холодно, по окнам стучит дождь, а пальцы и губы Вьятта, которые скользили по ее телу, были настолько горячими, что Эмме казалось, будто она видит их огненные следы на своей коже.

Это было сладко и больно. Это было невыносимо. Под щеку скользнула прохладная ткань подушки, и рука Вьятта твердо и уверенно надавила между лопаток, принуждая опуститься ниже. Эмма прикусила губу, сдерживая стон. Вьятт помедлил, давая ей привыкнуть, а затем начал двигаться: осторожно, неспешно, плавно.

Эмме казалось, что по ее коже бегут оранжевые и белые язычки пламени. Вьятт постепенно сменил ритм, его движения сделались грубыми и рваными, и в тот момент, когда у Эммы начинало темнеть в глазах от наслаждения, густо смешанного с болью, он вдруг принимался двигаться медленно и лениво, с каждым неспешным толчком задевая маленькую точку в глубине, от которой по всему телу Эммы начинали расплываться спокойные волны теплого, медового удовольствия.

Это было… Эмма не могла подобрать этому названия. Человек, которого она любила раньше, который растоптал ее любовь, никогда не делал с ней ничего, даже отдаленно похожего на то, что она испытывала в эти минуты. Кровать качалась и плыла под ними, грохот дождя был музыкой, и Эмма теряла себя в эти минуты.

Ей хотелось раствориться во Вьятте. Сделаться с ним единым существом. Только бы он не останавливался – с каждым движением Вьятт становился все грубее, и, когда он сгреб волосы Эммы в охапку и резким движением притянул ее к себе, заставив выгнуться и прильнуть к его телу, Эмма почти потеряла сознание от затянувшего ее водоворота ощущений.

Ее бросило в холод и тут же окатило жаром. Эмма и подумать не могла, что ее тело может так откликнуться на чужую ласку. Ей казалось, будто она превратилась в натянутую струну диковинного музыкального инструмента, и сейчас Вьятт играл на нем ту мелодию, которая эхом отзывалась в душе Эммы.

- Белла… - услышала она, Вьятт толкнулся в нее еще раз и еще, и по телу Эммы прокатилась судорога мучительно сладкого, почти болезненного счастья.

Вот и все. Эмма устало опустилась на скомканные простыни, и Вьятт мягко привлек ее к себе и поцеловал в щеку.

- Ты ведь не исчезнешь? – спросил он. Эмма повела плечами, удобнее устраиваясь в его объятиях, и откликнулась:

- Только утром. Мне придется уехать.

Вьятт негромко рассмеялся.

- Невозможно, - ответил он. – Я никуда тебя теперь не отпущу.

Потом они заснули в объятиях друг друга, и Эмма проснулась на рассвете, когда Вьятт шевельнулся и негромко сказал:

- Проклятая ведьма…

Сапфиры мягко светились в его перстнях, в сером рассветном сумраке лицо Вьятта казалось спокойным и усталым. Эмма с грустью подумала, что больше они не встретятся. Вьятт спас ее и подарил опаляющую страстью сказку этой ночи – вот и все.

«Пусть он не разобьет мне сердце, - подумала Эмма, одеваясь. – Пусть все на этом и закончится».

Из кармана сюртука Вьятта вывалился какой-то жетон; Эмма машинально подняла его и прочла: Министерство магии, отдел расследований, высший советник Коннор Вьятт Осборн. По буквам вилась серебристая нить; жетон был аннулирован, и его взяли просто на память.

Коннор Осборн представился своим вторым именем. Возможно, понимал, какую прекрасную славу имеет в этих краях – что ж, сегодня ночью он доказал, что все, что о нем говорят, правда. Бесстыжий бабник, который не пропустил ни одной юбки.

Вот и Эмма пополнила список его трофеев.

Нахлынувшее чувство стыда было таким острым и глубоким, что Эмма испугалась, что задохнется и умрет прямо сейчас. Коннор Осборн будто бы выставил ее голой на площади перед толпой народа, и Эмма не могла закрыться от него.

«Господи Боже, это невозможно» - только и смогла подумать она. Вспомнив о том, насколько ей было сладко в его объятиях, Эмма не сдержала слез.

Надо было немедленно ехать в Дартмун, собирать вещи и отправляться куда угодно – лишь бы подальше от этого развратника. Увидев ее в поместье и поняв, что она и есть та приживалка, Осборн обязательно решит сделать ее своей наложницей: просто потому, что Эмме некуда идти, а скоро Йолле и Дикая охота, и все, кто не имеет приюта, лишатся жизни под копытами белоснежных коней фейери. Теперь он точно не станет с ней церемониться.

Ну уж нет. Она отдалась герою и своему спасителю, а не подлецу и бабнику.

Эмма подхватила свою сумку и бесшумно выскользнула из комнаты в темный коридор.

***

 ***

Коннор проснулся от холодного ощущения одиночества. Не открывая глаз, он провел ладонью по кровати – пусто, простыня уже остыла. Он повел плечами под одеялом, еще надеясь, что Эмма, допустим, ушла в ванную, но в номере царила сонная тишина.

Сказочная Белла сбежала от него несколько часов назад.

Коннор вздохнул, лег на середину кровати. Что он сделал не так? Чем обидел?

Отец, Клилад Осборн, самый знаменитый бабник региона, всегда говаривал: всяку дрянь на себя тянь – Господь увидит, хорошую пошлет. Это потом он как-то резко сдал, а со слабостью плоти к нему пришла та сила духа, которая всегда возникает у бывалых развратников. Отец больше не вспоминал своих поучений, браня поведение и манеры сына на все лады – но Коннор прекрасно жил в столице, следуя прежней отцовской науке.

Хорошо, хоть наследства не лишил, хватило ума.

Ночью, перед нем, как заснуть, обнимая Эмму, Коннор подумал, что Господь услышал его молитвы, смиловался над грешником и послал ему хорошую. У него даже мелькнула совершенно безумная и неестественная для него мысль утром взять Эмму за руку и отвести в церковь.

Почему бы и нет? Порядочная, достойная, очень красивая девушка. Надо, в конце концов, и остепениться: в здешней глуши это оценят, а раз ему тут жить, то придется это делать по тем правилам, которые приняты в этих глухих краях.

Или все-таки она опытная куртизанка, которая просто сыграла роль соблазненной невинности? Нет, ни одна куртизанка не сбежала бы без денег. Коннор не сомневался в своих постельных умениях, но для женщин золото приятнее всех телесных удовольствий вместе взятых.

Что же он сделал не так? Коннор вспомнил, как вчера встал перед драконихой, заслонив собой окаменевшую от ужаса девушку, как Эмма потом таяла от наслаждения в его объятиях… Чем он ее обидел, что она сбежала вот так, даже не попрощавшись?

Коннору сделалось как-то тоскливо, что ли. Он задумчиво потер подбородок, припоминая: да, эта девушка была первой, которая просто так взяла и ушла – не требуя ни поцелуев, ни денег, ни клятв в вечной любви и обещаний немедленно жениться. Остальные были глупы и навязчивы, остальные постоянно пытались что-то у него выманить, а эта оказалась не такой.

Эмма. Дьявольщина, он даже ее фамилию не узнал. Флористка, занимается свадебными букетами – вот все, что она рассказала о себе. Коннор потянулся к брошенным на пол штанам, вынул портсигар и угрюмо принялся вертеть его в пальцах, совершенно забыв, что хотел курить.

Не собирается же он, в самом деле, разыскивать ее в этом дрянном городишке! Или собирается?

И что он ей скажет? Сделает предложение руки и сердца – нет, это форменная глупость, никто не бежит в церковь после ночи любви, разве что какие-то романтики, а Коннор уж точно им не был. Циники вроде него запивают неприятности манжуйской водкой и продолжают свой путь. Но эта Эмма… Коннор вспомнил, насколько скромной и сдержанной она была за ужином, и какая поистине драконья, огненная страсть задымилась в ней, когда они легли в постель.

Нет, ему точно нужно выпить и выбросить из головы эту развратную скромницу!

Приведя себя в порядок и одевшись, Коннор спустился на первый этаж. Гостиница еще спала, лишь с кухни доносились негромкие голоса и аромат свежесваренного кофе. Портье спал, откинувшись в кресле; Коннор осторожно похлопал ладонью по стойке, и он встрепенулся, захлопал глазами и спросил:

- Да, милорд?

- Девушка из восьмого номера, - произнес Коннор. – Эмма. Когда она уехала?

Портье нахмурился, и по его виду Коннор понял, что он благополучно проспал торопливый отъезд постоялицы. Нет, она точно сказочная Белла, сбежавшая с королевского праздника! Убегает и убегает, что ты будешь делать!

- Право же, милорд, я не заметил, - признался портье, потом вдруг вспомнил, что не обязан отчитываться перед гостем, и его сконфуженное было лицо сделалось суровым. Коннор понимающе кивнул, и на стойке звякнуло золото – монета прокатилась и бесследно исчезла под ладонью.

- Как ее зовут? – осведомился Коннор. Нет уж, хватит быть добреньким, эта дерзкая девчонка заслужила наказание! От Коннора Осборна никто не уходил просто так!

- Эмма Эдельстан, - портье заглянул в книгу регистрации, и Коннор подумал, что фамилия кажется ему знакомой. Вроде бы в департаменте связи был Эрик Эдельстан, рыжий такой носач, вечно растрепанный. Родственник?

- Где она живет? – спросил Коннор, и портье пожал плечами.

- Где-то к северу, милорд. То ли в Тиарнаке, то ли в Дартмуне, я не знаю точно. Она приезжает оттуда пару раз в месяц, привозит цветы в свадебные салоны.

Коннор понимающе кивнул. Покосился в окно: кучер уже подогнал экипаж к дверям, вот что значит столичная выучка, понимает желания хозяина прежде, чем хозяин изволит заговорить. Ни в какой Тиарнак он, разумеется, не поедет: Коннор помнил по старым временам, что там не было ничего примечательного, если не считать таковым отвратные дороги. А вот приехать в родительский дом, обустроиться и отдохнуть, а потом расспросить тамошнюю приживалку об очаровательной флористке – это будет правильно.

Приживалка наверняка о ней знает. Эти старые девы, которым из милости отводят уголок в доме, знают все и обо всех, везде поводят длинным носом и разнесут все сплетни. А Коннор за это разрешит ей остаться в доме. Он же не зверь, в конце концов, чтобы выгонять человека на улицу. Тем более, перед Йолле, великим и страшным.

Пусть себе живет.

- Благодарю, - сухо произнес Коннор и пошел к дверям. Мелькнула мысль заглянуть в бар и скрасить тоскливый путь стопкой чего-нибудь покрепче, но он отогнал ее.

Незачем задерживаться.

***

В доме все суетилось и кипело, все готовилось к приезду хозяина. Слуги вешали новые шторы, старая Кварна стояла за гладильной доской прямо среди гостиной, старательно отутюживая тончайшие покрывала для диванов и кресел, отовсюду доносились голоса и топанье ног. Юная Лила орудовала щеткой над ковром, который устилал лестницу, и удивленно воскликнула, увидев Эмму:

- Миледи, вы уже вернулись?

- Что случилось? – спросила Кварна, которая всегда относилась к Эмме как к родной внучке и сейчас поняла, что что-то не так. Не отвечая, Эмма почти бегом поднялась на второй этаж, где слуги натирали специальным воском рамы портретов благородных предков Коннора Осборна, и бросилась в ту комнату, которую привыкла считать своей.

Собираться следовало очень быстро. Не хватало еще столкнуться с Осборном в дверях. Он наверняка уже проснулся, обнаружил, что птичка вырвалась из клетки, и это, разумеется, привело его в ярость.

Такие, как Коннор Осборн, не терпят своеволия. Вот он будет удивлен, когда увидит Эмму в собственном доме! А ведь он даже не знал, как зовут несчастную приживалку… Впрочем, зачем ему это. Приживалка в доме его отца это что-то вроде соринки, которую сметут с ковра.

Эмма брала самое необходимое. В раскрытую пасть чемодана полетело белье, два самых лучших платья, туфли и тонкое пальто. Незачем тащить с собой все тряпки, со временем Эмма купит все, что ей понадобится – лишь бы сейчас оказаться подальше от этого дома.

Коннор Осборн, развратник, кутила и игрок, к тому же еще и убийца. Местные сплетники рассказывали, что он запытал до смерти какую-то ведьму, по несчастью угодившую к нему в руки. Господи Боже, сейчас он наверняка в ярости из-за того, что Эмма сбежала практически из его объятий.

В большую сумку, которую можно было нести на плече, отправились коробки с разноцветным шелком, чехлы с инструментами, легчайшие пушистые облака цветочных заготовок. Эмма все сгребала с рабочего стола: проволоку для стеблей, маленькие утюжки, выкройки – Господи, куда ей идти, к кому?

Что, если просто поговорить с ним? Не будет же Коннор Осборн мучить и терзать Эмму прямо на пороге своего дома. Или будет, чтобы наказать ее за своеволие? Руки замерли над шелковыми лепестками и тычинками, Эмма безвольно опустилась на стул.

Бабник. Подлец и развратник, который обошел все столичные бордели. Разорил несколько семейств в карточной игре. Застрелил трех обманутых женихов на дуэли и показательно бросил опороченных им невест. Чего хорошего ждать от такого человека?

Вчера он встал перед драконихой, чтобы спасти незнакомку. Будет ли негодяй и подонок, который ценит только себя, закрывать кого-то собой? Или Коннор Осборн все же не настолько плох?

Мало ли, о чем говорят сплетники? Эмма ведь не видела своими глазами, как Коннор устраивает оргии и насилует невинных дев. Стоит ли верить всему, что слышишь? К тому же в здешних краях сплетни это единственное развлечение, вот их и рассказывают, кто во что горазд.

Минувшая ночь окутала ее плечи сиреневой шалью воспоминаний. Вспомнилось, как нежен был Вьятт, с какой трепетной лаской он прикасался к Эмме, как неуловимо легки были его движения, словно она была чем-то хрупким, чем-то, что можно разбить – а он не разбивал, он ценил и берег. И незачем скрывать – Эмма сама хотела всего, что произошло этой ночью.

Что-то горячее запульсировало в низу живота, и Эмму охватило безоглядным стыдом. «Я отдалась герою, - напомнила она себе. – Герою, своему спасителю, а не мерзавцу. Не надо об этом забывать».

Что, если дождаться его и спокойно поговорить? Представиться, сказать, что она больше не может оставаться в этом доме и уйти?

«Куда уйти? – насмешливо спросил внутренний голос. – В руки Тавиэля или под лезвия его родственничков в ночь Дикой Охоты?»

Эмма уткнулась лицом в ладони. Щеки горели.

В конце концов, она не его вещь. Она не собственность Коннора Осборна. Если что, Эмма ведь всегда может обратиться в полицию или мэрию. Подумав об этом, она сразу же горько рассмеялась от своей наивности. Полиция и мэрия всегда будут на стороне хозяина Дартмуна. У него деньги, связи, власть – а у Эммы что? Кто она вообще – всего лишь приживалка, которая может расплатиться за доброту только собственным телом, потому что у нее больше ничего нет.

Кто за нее заступится? Тавиэль? Да неужели.

Эмма поднялась, застегнула сумку и, набросив широкий ремень на плечо, подхватила чемодан и пошла к выходу. Вот и все. Утром она приняла правильное решение.

От негодяев лучше держаться подальше. Да, у них тоже бывают хорошие поступки, но нельзя оправдывать их прошлое лишь одним добрым делом.

Коннор Осборн ведь убил ту несчастную ведьму. И кто знает, сколько их было, таких ведьм.

- Детка, да что такое! – Кварна воздвиглась у лестницы черной горой в накрахмаленном белом переднике. – Куда ты?

- Миледи, что с вами? – прощебетали молоденькие служанки, высунув из столовой любопытные носики. Эмма мрачно подумала, что скоро они будут греть постель хозяина. Так всегда и случается, так положено.

- Я уезжаю, - сухо проронила она, обходя Кварну. Женщина всплеснула руками и воскликнула:

- Куда! Завтра Йолле! Господи, детка, ну что с тобой!

«Да, - подумала Эмма. – Завтра Йолле. Останавливаются поезда, закрываются гостиницы, все возвращаются домой. Те, кто окажется на пути Дикой Охоты, сложат голову под косами фейери».

- Прощайте, - едва слышно выдохнула Эмма и вышла из дома, больше не говоря ни слова. Кажется, кто-то из девушек ахнул, кажется, Кварна бросилась за ней – Эмма не обернулась. На глаза наползли слезы – она уходила из единственного места, которое было для нее родным – и сквозь эту пелену внезапно повеяло дорогим столичным одеколоном.

Знакомая рука вынула из ее пальцев ручку чемодана. Сняла сумку с плеча. Эмма стояла, омертвев, как вчера перед драконихой.

- Прекрасная Белла, - произнес Коннор Осборн. – Я и не думал, что найду вас на пороге собственного дома.

 Глава 2

- Так чем же я так вас обидел, Белла, что вы сбежали, не попрощавшись?

Войдя в дом и практически втащив за собой Эмму, Коннор Осборн повел себя, как истинный хозяин: потребовал обед и приказал всем убираться вон. Слуги порадовали его, испарившись буквально за минуту, и Коннор провел Эмму в столовую с самым почтительным видом, словно она была столичной леди, а не приживалкой в его доме.

Приготовленный обед был выше всяких похвал: суп с лососем и сливками, седло барашка с овощами и дынный пирог на десерт. Эмма сидела напротив хозяина Дартмуна и думала о том, что с него станется дать ей пощечину и овладеть прямо на этом столе, на белоснежной прохладной скатерти – если верить тому, что о нем говорили здешние кумушки, он частенько поступал именно так.

- Меня зовут Эмма, - выдохнула Эмма, и Коннор понимающе кивнул.

- Я помню, - сказал он, погрузив ложку в остывающий суп. – Мне показалась знакомой ваша фамилия. Так чем же я так обидел вас, Эмма, что вы сбежали?

- Я не знала, кто вы, - промолвила Эмма. – Потом узнала.

Коннор усмехнулся.

- И что же вы узнали?

- Что вы Коннор Осборн, - прошептала Эмма. Кажется, она уже не сможет говорить громко, никогда не сможет, голос комкался, и в горле саднило. – Бабник, игрок, насильник и убийца.

Она ждала чего угодно. Но по губам Коннора снова скользнула усмешка, и он сказал:

- О, значит, моя слава бежит впереди меня. И вы не дали бы мне… - он сделал паузу, снова опустил ложку в суп, - столько счастья этой ночью, если бы сразу знали, кто перед вами.

Эмма кивнула. Что тут можно было сказать?

- Я отдалась герою, - все-таки сказала она, и голос окреп. Вспомнилась оскаленная пасть драконихи и человек, который отважно встал перед ней, заслоняя Эмму от смерти. – Своему спасителю, а не бабнику и негодяю.

Коннор засмеялся.

- О да, это вековая священная традиция! Девушка должна отдать невинность тому, кто избавил ее от смертельной опасности, - он все-таки попробовал супа, устало прикрыл глаза. – Ладно, кто я такой, мы уже поняли. Спасибо длинным языкам сплетников.

- Хотите сказать, что все это неправда? – не удержалась Эмма. – Что вы не увезли невесту вашего друга накануне свадьбы и потом не застрелили его на дуэли?

Коннор впервые посмотрел ей в лицо, и Эмме захотелось поднять руки и закрыться от этого взгляда.

- Почему же? Это правда. Я любил эту девушку и сражался за нее. Так чем я согрешил против вас, Эмма?

Ничем. Эмма подумала, что сейчас выглядит полной дурой. Причем пугливой.

Какая-нибудь ее клиентка, бойкая и опытная, не стала бы сбегать, едва развиднелось. Утром она еще раз занялась бы любовью с Коннором, да так, что из безропотной приживалки стала бы официальной любовницей – а потом жила бы в Дартмуне, не обращая внимания на сплетни и разговоры, покупала бы лучшие платья и проводила ночи в объятиях умелого и опытного любовника.

Но Эмма для этого была слишком глупа и порядочна.

- Ничем, - ответила она.

- Возможно, я причинил вам боль? Вам было со мной плохо? Я как-то обидел вас?

- Нет.

- Хорошо, - кивнул Коннор и, поднявшись из-за стола, прошел к окну, выходившему в сад. Некоторое время он стоял, не произнося ни слова, смотрел на свежую зелень яблонь, а потом вдруг признался: - Знаете, Эмма, меня очень глубоко задело то, что вы исчезли вот так. И я всю дорогу думал, что если найду вас, то обязательно накажу. А сейчас мне вас жаль.

Эмме сделалось смешно, хотя внутри у нее все звенело.

- Жаль меня? Почему?

- Потому что вы никто, - ответил Коннор, по-прежнему не глядя в ее сторону. – Вы… поправьте меня, если я ошибусь, дочь подруги сестры моего отца. Сирота, приживалка, ни денег, ни связей, ничего, кроме надежды на чужую милость.

Эмма тоже поднялась из-за стола – встала с выпрямленной спиной, чувствуя жестокую правоту Коннора, и понимая, что если окончательно согласится с ней, то проиграет. Действительно превратится в безвольное и бесправное существо, которое ползает в ногах хозяина и шарахается от палки.

- Да, - кивнула она. – Да, вы во всем правы. Я приживалка в этом доме, но я не ваша вещь и никогда ею не буду. Поэтому я и уходила, но вы меня удержали.

Коннор обернулся к Эмме, окинул цепким испытующим взглядом и осведомился:

- Вам есть, куда пойти? Завтра Йолле.

Показалось ли Эмме, или же в его голосе прозвучала искренняя забота и тревога?

- Неважно, - ответила Эмма. – Это не должно вас беспокоить. Я сирота и приживалка, но мне не нужна милость насильника и убийцы.

Движение Коннора в ее сторону было молниеносным: только что он стоял у окна и вот уже приблизился к Эмме, и от запаха его одеколона у нее что-то снова зазвенело в груди. Она зажмурилась, ожидая пощечину, но ничего не происходило.

Потом Коннор мягко погладил ее по щеке и промолвил:

- Оставайтесь, Эмма. Если мое общество так вам противно, то что ж, уедете после Йолле. Но я не хочу бросать вас под копыта коней фейери.

Эмма вздохнула. Неужели в нем все же больше человеческого, чем считают все?

- Обещаю, что не прикоснусь к вам, если вы сами этого не захотите, - сказал Коннор, отступил в сторону и вдруг рассмеялся: - Неужели вы верите во все эти рассказы о том, что я не пропускаю ни единой юбки?

Щеки вспыхнули румянцем так, что даже глазам сделалось горячо. Что, если Эмма действительно поверила дурацким сплетням? Но ведь Коннор не отрицал того, что увез ту девушку из-под венца.

Ей казалось, что Коннор играет с ней, словно сытый кот с мышью. Выпустит – и тут же прихлопнет лапой.

- Да, я так и делаю, - сквозь веселье в голосе Коннора пробилась горечь, глубокая и очень искренняя. – Мне нравятся женщины, это правда. Но сказочная Белла, которая сбежала от меня утром, понравилась мне больше всех. Можете не принимать моего признания, но это так.

- Вы, помнится, собирались меня наказать, - Эмма сама не знала, как это сорвалось с ее языка. Коннор усмехнулся.

- Да. Выломать в венике прут, в котором побольше сучков, и как следует пройтись по вашим нежным местам, - с бесцеремонной циничностью заметил он. – Чтобы потом поступить с ними еще нежнее.

- Наглец, - только и смогла сказать Эмма. В ней все дрожало от гнева, и она понимала, что никуда не уйдет до Йолле – и гнев от этого только рос. Никто не примет ее под свой кров, никому не нужна приживалка, каким бы модным флористом она ни была.

- Вы не единственная, кто так говорит, - парировал Коннор и произнес уже серьезнее: - Наглец, да. Но я не беру женщин против их воли и не причиняю им боли. Оставайтесь, Эмма. После Йолле я отвезу вас, куда скажете.

***

 Коннор не был в этом доме четырнадцать лет: после того, как в его пятнадцатилетие отец разошелся и выгнал сына прочь, Коннор уехал в столицу, к родственникам по матери, а потом поступил в академию и зажил один. Он был талантливым магом, и заработки позволяли ему жить на широкую ногу, не обращаясь за помощью к родителю, хотя отец, как полагал Коннор, всегда этого ждал: он любил притчу о блудном сыне, а еще больше – когда перед ним становились на колени и просили милостыню.

В определенном смысле Коннор понимал Эмму. Он знал, откуда растет эта гордость, и понимал ее стремление не склонять головы перед тем, кого презираешь. Но отец выкинул Коннора из дома, как нашкодившего щенка, не позволив даже вещи собрать.

Что плохого Коннор сделал этой прекрасной гордячке? Вытащил ее из пасти драконихи?

В этой части дома всегда было холодно. Расставшись с Эммой, Коннор ушел в отцовскую библиотеку и первым же делом подошел к огромному глобусу в самом центре: откинь верхушку и увидишь роскошное собрание вин, которое не уступает столичным. Коннор вывернул пробку из первой попавшейся бутылки – вино было залито в нее в год рождения старика Клилада Осборна – сделал глоток из горла и отсалютовал отцовскому портрету на стене.

Выкуси, папаша, старый праведник и лицемер. Все это теперь принадлежит блудному сыну.

Портрет предсказуемо промолчал.

Коннор сделал еще несколько глотков и решил, что утащит этот замечательный глобус в свою спальню, а в библиотеку больше не зайдет. Слишком уж тут холодно, несмотря на теплый день за окном, слишком веет отовсюду осуждением и гневом, словно призрак старого Клилада бродит среди книжных шкафов и потрясает невидимым кулаком.

Он сам не заметил, как бутылка опустела. Но хмель не пришел – вместо него пришла тоскливая злоба.

Все хотели видеть в Конноре мерзавца, и он постарался оправдать это желание. Никому на самом деле не было интересно, что творится у него в душе. В нем видели убийцу, и он им стал – Берта Валентайн разрушила его жизнь, и теперь Коннор сидел на обломках, напивался и понимал, что Эмма считает его негодяем. Не потому, что он причинил ей боль – потому что она так привыкла.

Значит, пришло время снова оправдывать чужие ожидания. Его считают гадиной – значит, он ей будет. Коннор усмехнулся и, запустив бутылку в отцовский портрет, вышел из библиотеки.

- Где миледи Эмма? – осведомился он у приключившегося рядом слуги. Парень уставился на него, чуть ли не раскрыв рот, а затем произнес:

- У себя, милорд, на втором этаже, стал-быть.

Коннор прикинул: на втором этаже были спальни, гостевые и хозяйские. Он еще не знал точно, чего именно хочет, но понимал, что добьется своего в любом случае, чего бы ему ни захотелось.

Он не запомнил, как поднялся на второй этаж, толкнул одну дверь, другую – Эмма сидела, склонившись над рабочим столом, в ее руках крутился темно-зеленый стебель с розоватыми шипами, и Коннор вспомнил, что она занимается цветами и букетами. Прелестное женское рукоделие - солнечный свет запутался в золотистых волосах и вдруг сделал их огненно-рыжими.

- Берта… - едва слышно произнес Коннор. Эмма – нет, уже рыжая тварь из допросной – вскинула голову и посмотрела на него с тем самым ужасом, который он так хотел увидеть в ее лице. Не презрение, с которым Эмма смотрела на него на пороге его собственного дома, а ужас.

- Коннор? – прошептала она так, словно хотела достучаться до него. До той части его сути, которая вчера вытолкнула Коннора перед обезумевшей драконихой.

- Мне очень жаль, Берта… - слова вырывались из глотки с болью, словно Коннор был ранен. – Мне правда очень, очень жаль.

Вино ударило ему в голову сильнее, чем он ожидал. Глухая ярость, которая толчками выбивалась из глубины его души, помрачала разум. Берта поднялась со стула – и Коннор видел, что сейчас она понимает все, что с ним происходит, все, в чем была виновата. Он подошел к ней вплотную, вынул из заледеневшей руки цветочный стебель и тотчас же наколол ладонь на один из шипов.

Коннор поднес руку к лицу, слизнул каплю крови. В доме его отца никогда не было комнат с такими серыми стенами и инструментами для допроса на столе. Берта Валентайн никогда не оказалась бы в Дартмуне – но вот она, стоит прямо перед Коннором, и он видит собственное отражение в ее зрачках: темное, безумное.

Он ударил ее наотмашь – хлестнул стеблем, алая полоса, расчертившая грудь, стала наливаться алыми каплями, и Берта вскрикнула и отшатнулась от него. Коннор сгреб ее, прижался губами к каплям, слизывая и сцеловывая их, чувствуя биение чужого сердца и захлебываясь тем страхом, который сейчас захлестывал Берту и заставлял твердеть ее соски под легким шелком платья.

- Кон… Коннор! – вскрикнула она чужим голосом, оттолкнула его и попыталась было броситься к дверям. Коннор схватил Берту за руку, рванул на себя – еще ни одна ведьма не уходила от него, ни одна ведьма не осмелилась бы назвать его по имени…

Его ударило в голову, в затылок – ударило так, что Коннор рухнул на старенький ковер, и допросная, которая вдруг превратилась в скромную девичью спальню, вдруг затанцевала перед ним, и шум тысяч крыльев невидимых птиц наполнил уши. В голове пульсировала боль; Коннора подбрасывало, рвало и дергало, и сквозь наползающее марево безумия он чувствовал прохладное прикосновение чужих ладоней к лицу.

- Коннор! – услышал он сквозь шум. – Коннор!

Потом пришла тьма.

 ***

-…остаточная магия. И очень сильная…

Волны, которые трепали и бросали Коннора во тьме, постепенно улеглись. Боль, ломавшая его тело, медленно и неохотно отступала – сквозь тьму стали пробиваться голоса, и в одном Коннор опознал доктора Маквея: тот практиковал в поселке Дартмун и приходил в поместье, когда Коннор заболевал.

Сколько же ему сейчас лет? В прежние времена доктор Маквей казался Коннору стариком, а вот надо же, еще работает.

- Вот, взгляните, миледи. Видите эти волны в лупе? Его очень сильно тряхнуло…

«Меня тряхнуло», - подумал Коннор. Мысли были вялыми, неповоротливыми, они выплывали из мрака и утекали прочь. Да, без магии тут не обошлось; плохо то, что Коннор ее не почувствовал и не отразил удара.

Сильный волшебник в Дартмуне? Сильнее столичного следователя?

Это было плохо. Очень плохо.

- Он напал на меня, - прошелестел голос Эммы, и Коннор ощутил едва уловимое прикосновение стыда. В памяти проплыл вкус ее крови на губах, и Коннора стало знобить.

- Всему виной чары, миледи, - произнес доктор Маквей. Надо же, заступился за него! – Хотя подобные вещи вполне в его характере, м-да, если верить рассказам о столичной жизни, но тут дело в окутавшей его магии. Вот, видите? Он не владел собой.

Еще хуже. В Дартмуне маг, который настолько силен, что Коннор его не чувствует – меньше всего ему хотелось стать марионеткой в чужих руках, а он почти видел, как к нему потянулись эти руки. Коннору померещилась язвительная ухмылка на тонких губах. «Я читаю твои мысли, - почудился далекий призрачный голос. – Я буду вертеть тобой, как захочу, а твое реноме отъявленного мерзавца мне только поможет».

Коннор открыл глаза. Первым, что он увидел, была огромная лупа в серебристой оправе – артефакт, который используют для обнаружения магического воздействия. По стеклу плыли разноцветные волны и полосы, и в их сочетании и сплетении Коннор увидел, что дела его идут скверно.

Потом в поле зрения появился доктор Маквей – если раньше он казался Коннору старым, то теперь выглядел древним, почти мумией. Рядом с ним стояла Эмма – бледная, строгая, в закрытом платье с высоким воротом.

- Что случилось? – Коннор боялся, что не сможет говорить, но все-таки смог, хоть горло и отозвалось болью.

- На вас напали, мой дорогой! – ответил доктор Маквей, сверкнув золотом вставной челюсти. – Причем, если верить этому предмету, еще вчера вечером!

- Вчера вечером я убил дракониху, - сообщил Коннор. Давящая слабость и тошнота отступали, и это не могло не радовать. Доктор рассмеялся.

- О да! Эбенезер вопит об этом на весь север, вы лишили его дохода, который почти прилетел в руки, - сказал он. Коннор перевел взгляд на Эмму и вдруг предположил:

- Что, если эта дракониха спустилась в город не просто так?

Доктор пожал плечами. Эмма нахмурилась, и Коннор поспешил добавить:

- Простите меня, Эмма, я уже не владел собой, когда ударил вас.

Он надеялся, что его слова прозвучали искренне и не были просто формальным извинением. Девушка кивнула, и на ее щеках снова проступил румянец. Коннор подумал, что она не просто хорошенькая – красивая. Похожая на фею из книги сказок: в детстве у Коннора была такая, и он любовался рисунком феи в легком синем одеянии и месяцем, вплетенным в волосы. Потом отец отобрал книгу: незачем парню читать бабьи сказки.

Но фея вернулась.

- Чем вы ударили дракониху? – доктор снова перевел свою лупу на Коннора и нахмурился.

- Белым огнем, - ответил Коннор, и в нем вдруг заворочалось какое-то тоскливое, знобящее чувство. – Что-то не так?

- Вы ведь высший советник следственной магии? – уточнил доктор каким-то странным тоном, и Коннор вдруг вспомнил, как однажды о нем написали на первой полосе «Столичного времени»: высший советник следственной магии, один из лучших магов своего поколения во всем мире.

Почему сейчас это звучит, как издевка?

Коннор кивнул. Откуда-то снова накатила слабость, сделала его маленьким и уязвимым. Взгляд Эммы стал растерянным и сочувствующим, и это сочувствие ударило Коннора сильнее, чем он сам хлестнул по ее груди.

- Судя по артефакту, сейчас в вас почти нет магии, - медленно, взвешивая каждое слово, проговорил доктор Маквей. – Так, какие-то золотистые остатки в белом, видите?

На мгновение Коннору показалось, что доктор говорит о ком-то другом. Эмма ахнула, прижала пальцы к губам. Рука была, как чужая: Коннор взял у доктора лупу и навел на свое запястье.

Какое-то время он смотрел на цветные переливы в лупе и отстраненно думал, что доктор ему еще польстил. Никаких остатков, пустота. Должно быть, последние частицы магии Коннор потратил минувшей ночью на заклинания контрацепции и обезболивания.

Он почти выронил лупу на кровать. На какой-то миг ему сделалось очень смешно, потом за смехом пришла боль, пронзившая голову. Коннор сжал зубы, чтобы не застонать в голос.

Надо было держаться. Надо было сохранить лицо - хотя какое там, больше всего Коннору сейчас хотелось уткнуться в подушку и заорать, выплеснуть ту боль, которая пульсировала в нем ледяными ключами. Магия была тем, что всю жизнь поддерживало его и давало ему хоть какие-то основы – а теперь ее не стало, и Коннор просто не знал, что делать.

Эмма смотрела на него с ужасом и болью. Этот взгляд был хуже пощечины: чем дольше он длился, тем больше Коннор ощущал собственную мерзкую никчемность.

- Надо же… - произнес он, и доктор Маквей ожил: проворно подхватил свой саквояж, вытащил из него какие-то порошки и принялся смешивать лекарство. – Надо же… - почти шепотом повторил Коннор.

Ему вдруг невероятно остро захотелось завтра вечером выйти из дома и пойти куда-нибудь по дороге в сторону холмов. Пусть Дикая Охота фейери, которая помчится по этим местам во всем своем безумном великолепии, снесет ему голову и растопчет труп копытами. А зачем ему еще жить? Что ему делать с этой глупой жизнью?

В губы ткнулось что-то холодное: Коннор не сразу понял, что это был стакан с лекарством.

- Залпом, залпом! – приказал доктор Маквей и, когда Коннор покорно выпил жидкость, воняющую болотом, сказал: - Я остался бы здесь на пару дней. Понаблюдал бы вас.

- Я даю вам приют, доктор, - глухо произнес Коннор ту старинную фразу, которая могла защитить человека перед наступающим Йолле. – И знаете… вы правы с этой драконихой. Ее направили. Кто-то хотел, чтобы я лишился магии.

Слеза прочертила щеку. Коннор откинулся на подушку и закрыл глаза.

***

 Эмма любила работать над цветами и лепестками, создание тычинок было для нее своеобразным отдыхом, когда мысли плывут спокойно и легко, но вот стебли ей никогда не нравились и всегда вгоняли ее в тоску. Особенно Эмму раздражали шипы – их надо было делать из горячего клея с краской, а потом еще тонировать.

Когда Коннор заснул после лекарства, а доктор Маквей отправился в гостевую комнату, Эмма поднялась к себе и решила заняться работой. Заколки и зажимы для волос, цветочные грозди на платье – это всегда пользовалось спросом, и Эмма знала, что лучший способ отвлечься – начать трудиться, не глядя по сторонам.

Стебель, которым Коннор хлестнул ее, валялся на полу: смятый, изуродованный, бесполезный. Эмма подняла его, бросила в мусорную корзину и машинально дотронулась до царапины на груди. От мыслей о том, как Коннор, уже теряя разум, целовал ее, ноги делались ватными, а голова начинала гудеть.

Эмме даже думать не хотелось о том, как себя чувствует Коннор, утратив магию. Теперь, зная, что он не владел собой, когда ее ударил, Эмма невольно начинала жалеть его. Что может быть страшнее безумия? А Коннор тогда был безумен, и она успела проститься с жизнью в его руках.

Роза. Пышная роза с растрепанными лепестками – вот что сейчас может помочь. Эмма достала барназийский шелк и взялась за ножницы. Такие розы нравились ей тем, что для них не надо было каких-то особенных выкроек: просто нарезать ткань на квадраты, которые потом превратятся в лепестки и сделать подклейку из более плотного материала.

Что, если дракониху в самом деле натравили на Эмму, зная, что Осборн окажется рядом и не сможет не защитить ее? Коннор, конечно, бабник и дрянь, но он всегда был хорошим магом, опытным следователем и не стал бы стоять и смотреть, как дракониха пожирает человека. Что, если злоумышленник использовал какое-то заклинание или артефакт, чтобы опустошить его в момент убийства чудовища?

Сделав заготовки, Эмма принялась смешивать краски. Зеленый и пшеничный – для центра цветка, алый для основной части и красно-коричневый для тонировки краев. Выбрав круглую мягкую кисть, Эмма сперва увлажнила лепестки, а затем принялась за раскрашивание.

Нет, Коннор Осборн не мерзавец. Он просто привык носить маску негодяя. Кто знает, как принято в столице? Может быть, порядочным людям там никуда нет хода. Но сегодня, когда Коннор просил прощения, Эмма видела, что он искренне сожалеет о том, что случилось. Он одинок и несчастен, особенно теперь. Магия была для него всем – Эмма поняла это, взглянув в его лицо, разбитое и опустошенное болью.

Как они будут жить дальше? Что делать? Йолле пройдет, Эмма соберет вещи и съедет отсюда, а Коннор останется в большом доме, полном воспоминаний и тоски. Будет пить, как пил его отец: в те далекие дни старик понял, что вино убивает его, и пригласил сестру с подругой пожить в Дартмуне. Эмма помнила старого Осборна, помнила, как после их приезда больная развалина, которая не мыслила дня без выпивки, постепенно начала превращаться в человека.

Что будет с Коннором, когда она уедет?

Кисть дрогнула, некрасиво размазывая краску, и Эмма решила, что этот лепесток пойдет на основу. Что ж, вот пока и все. Лепестки высохнут, и завтра она начнет работу с инструментами, придавая им изгибы. За окнами сгустились розоватые сумерки, и Эмма вдруг подумала, что лето кончается, а осенью всегда тоскливо – а когда ты один, тоска невыносима.

Она вымыла руки и вдруг сказала себе, что надо бы заглянуть к Коннору. Конечно, вокруг господина хлопочут слуги, Коннор не один, но… Если вылет драконихи действительно был кем-то спланирован, то Коннор потерял магию, спасая жизнь Эммы. Ей стоит быть милой и вежливой.

Она, в конце концов, не видела от него никакого зла. Удар стеблем не в счет, Коннор тогда не владел собой.

Выйдя из комнаты, Эмма обнаружила, что дом по-прежнему кипит жизнью. Слуги натирали уже и без того сверкающий паркет, из столовой веяло сытным запахом курицы с начинкой, и издалека даже доносилась музыка: Кварна завела мелодический артефакт, который, бывало, доставал старый Осборн. Эмма прошла к комнате Коннора, тихонько постучала и услышала негромкий голос доктора Маквея:

- Да, входите!

Доктор уже успел переодеться в простенький домашний костюм, который предусмотрительно захватил с собой на выезд, и сейчас сидел в кресле, попивая кофе. Коннор уже не лежал в постели – слуги задвинули балдахин кровати, хозяин Дартмуна расположился на диване, и Эмма поняла, что он добавил в свой кофе знатную порцию коньяка.

- Миледи Эмма, - гость и хозяин коротко поклонились, и Эмма вдруг почувствовала себя маленькой и ненужной. Кто она, в конце концов? Приживалка, которую не звали, но она с чего-то решила заявиться. Коннор сделал еще один глоток из чашки и сказал:

- Я очень рад, что вы пришли, Эмма. Мы с доктором как раз говорили о вас.

- Обо мне? – удивилась Эмма, опустившись на небольшой пуф. Доктор кивнул и, вынув свою лупу, навел ее на Эмму.

- Да, мелкие следы остаточной магии, - довольно произнес он и протянул лупу Коннору: - Взгляните-ка! Заклинание, которое вас опустошило, прошло через миледи Эмму. И это явно не ваша магия, Коннор, а чья-то другая.

Эмме показалось, что по ее голове побежали невидимые пальцы, зарываясь в волосы. Коннор принял лупу, бросил сквозь нее взгляд в сторону Эммы и кивнул, соглашаясь.

- Да, там был еще один человек, - угрюмо сказал он. – Я чувствовал его, но, честно говоря, никого не видел, кроме драконихи и Эммы, - он вздохнул, запрокинул голову к потолку и горько рассмеялся: - Но за что? Что я ему сделал?

Эмму кольнуло сочувствием – Коннор выглядел так, словно всеми силами старался казаться спокойным, но потеря полностью разрушила его. Доктор Маквей кашлянул в кулак и чуть ли не смущенно поинтересовался:

- Возможно, это месть за Берту Валентайн?

Берта… Так Коннор называл Эмму, когда ворвался в ее комнату. Кто она была, та убитая девушка? Коннор усмехнулся:

- Зачем столько сложностей? Меня уже отправили в отставку, да и вообще могли все это провернуть в столице, там это можно сделать намного проще. Но кому я мог помешать на родине? Я тут пятнадцать лет не был.

Доктор нахмурился и какое-то время сидел молча, а потом произнес:

- Возможно, в наших тихих краях что-то замышляется. И вы с вашей силой могли разрушить эти замыслы. Я подумал об этом сразу же, как посмотрел на вас в лупу.

Коннор вздохнул и пожал плечами.

- В тихих краях никогда не бывает так тихо, как кажется, - Эмма видела, что он страшно устал, но почему-то знала, что Коннор не хочет оставаться один. Она чувствовала это, видела в повороте его головы, отяжелевших руках, усмешке, что нервно оттягивала правый край рта.

- Подумайте об этом, - предложил доктор Маквей. – Я уверен, это пойдет вам на пользу.

 ***

Йолле великий праздник. В прошлом году Эмма даже отпраздновала его в компании Тавиэля. Эльфу-изгнаннику не нужен был приют: он приехал в Дартмун и, разодетый по-королевски, как и полагается эльфам, стоял в толпе зевак и смотрел, как Дикая Охота, еще не дикая, а гордая и величавая, двигалась по улице. Тонконогие кони, белые, словно свет полной луны над осенней пустошью, смотрели на людей, и в карих бархатных глазах то и дело вспыхивали искры, жемчуга на одеждах фейери наполняло лунным и звездным светом, и тяжелый шелк знамен, которые несли юные всадники, был неподвижен, словно саван.

- Удивительное зрелище! – приговаривала Кварна, старательно отутюживая праздничное платье. Эмма купила его с первого заработка на своих цветах пять лет назад и радовалась, что оно до сих пор ей впору. – Мы со старой Иви и Джейкобом тоже пойдем посмотреть. Ох, помню, когда я была еще девицей, твоих лет, моя милая, я там увидела одного фейери. Ах, это было само очарование! - Кварна отставила утюг и мечтательно завела глаза к потолку. – Волосы золотые, длинные, мне так и хотелось провести по ним рукой. А он посмотрел на меня и улыбнулся. Сколько лет прошло, а я все помню его улыбку!

- Боюсь, он прикидывал, как бы срубить тебе голову серебряной косой, - вздохнула Эмма. К праздничному платью лучше всего подошло бы золото, но в ее ларчике была лишь тоненькая серебряная цепочка с маленькой подвеской. Конечно, если бы Эмма согласилась на предложение Тавиэля, драгоценностей у нее бы прибавилось – но ей неприятно было даже думать об этом.

Ничего. Она переедет отсюда после Йолле и постепенно накопит на золотые украшения. Все в ее руках.

- Я знаю, моя милая! – рассмеялась Кварна и в последний раз осторожно провела утюгом по подолу. – Фейери выходят из-под холмов только ради того, чтобы пустить в дело косу и напоить ее людской кровью. Ну еще для того, чтобы задрать юбку заблудившейся девчонке, это они любят. Вот! Сегодня ты будешь первой красавицей!

Эмма приняла платье, поблагодарила добрую старушку, и Кварна, ловко сложив гладильную доску и подхватив утюг, ушла из комнаты. Осторожно проведя ладонью по тонкой вышивке, Эмма подумала: как странно – фейери испокон веков выходили из-под своих холмов на Йолле, и люди превратили день страшной охоты на себя в яркий праздник.

Она выглянула в окно. Коннор сидел на скамье в саду, компанию ему составлял доктор Маквей и несколько бутылок вина. Врач и пациент уже успели нарядиться в честь праздника. Слуги развешивали бумажные фонарики и ленты на ограде.

«Не стоит ли спуститься к ним?» - подумала Эмма. Ей почему-то сделалось очень тоскливо. Йолле пройдет, она уедет из дома, где прошло ее детство и юность, и все тогда будет по-другому.

Новая жизнь – почему-то сейчас Эмма ее испугалась.

Переодевшись, она посмотрела на себя в зеркало и с определенным смущением заметила, что чем-то похожа на фейери – такая же высокая, стройная, и жемчужинка в подвеске сверкает почти так же, как у них. Когда Эмма вышла в сад, то доктор с улыбкой заметил:

- Миледи, вы словно вышли к нам из-под холмов!

Эмма улыбнулась и села на соседнюю скамью. Коннор посмотрел в ее сторону, и в его глазах засветились те огоньки, которые Эмма видела позавчера в гостинице – потом он словно вспомнил о чем-то, и огоньки погасли. Осталась только тоскливая тьма.

Доктор снова вынул свою лупу и навел ее сперва на Коннора, а затем на Эмму, и произнес:

- Я думаю об этом с самого утра. Скажите-ка мне вот что, как врачу, без стыда и смущения. У вас уже была интимная связь?

Лицо побагровело от стыда. Эмма прекрасно знала, что врача стыдиться не стоит, но ей сделалось настолько не по себе, что она опустила глаза и сцепила руки в замок так, что пальцы заболели. Коннор держался с завидной невозмутимостью, хотя что ж? То, что для девушки позор, для мужчины похвала.

- Почему это вдруг вас заинтересовало, доктор Маквей? – спросил Коннор. Доктор показал ему свою лупу и сообщил:

- Сей прекрасный предмет говорит мне, что в вас, мой друг, еще есть остатки магии. И они приходят в движение, когда рядом с вами появляется миледи Эмма. Она, как бы это выразиться, усиливает их.

Эмме казалось, что у нее горит не только лицо, но и плечи. Кажется, она понимала, к чему клонит доктор. Чем ближе Эмма, тем сильнее может стать Коннор, вернуть себе магию?

Она растерянно посмотрела на хозяина Дартмуна. Коннор выглядел так, словно никак не мог подобрать нужных слов. Надежда, которая озарила его лицо, была настолько болезненной и глубокой, что Эмма отвела глаза.

На это нельзя было смотреть. Слишком больно. Чужая надежда всегда ранит, особенно если этот человек надеется на тебя.

- Вот сейчас она пришла, и в вашем поле появились новые нити, - сказал доктор и протянул Коннору лупу. – Взгляните сами, вон они плывут. А до этого их почти нельзя было различить.

Эмме очень захотелось подойти и взглянуть, но она осталась на месте, стискивая пальцы все сильнее. Потом останутся следы – ну и пусть. Коннор послушно посмотрел в лупу и задумчиво промолвил:

- А ведь и верно. Эмма, дайте руку, пожалуйста.

Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Эмма поднялась со скамьи и приблизилась к Коннору. Он взял ее за руку, заглянул в лупу и, помолчав какое-то время, сказал:

- Да, они определенно движутся быстрее.

- Вот! – воскликнул доктор. – Скорее всего, заклинание зацепило и миледи Эмму. Я пока не сформулировал механизм вашего совместного воздействия, но он есть.

Коннор посмотрел на Эмму так, что ей захотелось закрыться, словно его взгляд растворил платье, и она предстала перед ним открытой и беспомощной.

- То есть, если мы, например, займемся любовью, - медленно проговорил Коннор, и Эмма вдруг увидела, кто перед ней: не раненый человек, страдающий от своей раны, а светский бесстыдник, для которого цель оправдывает средства, - то магия, возможно, окрепнет? И постепенно вернется?

«Господи Боже, - подумала Эмма, чувствуя, как немеют ноги. – Он видит во мне лекарство. И возьмет его любой ценой».

Доктор Маквей пожал плечами.

- Очень может быть, - ответил он. – Вспомните хоть святого Ческо, которого любовь девы Анны спасла от чумы. Старинный способ.

- Вы собрались возвращать свою магию, положив меня в постель? – за растерянностью и страхом пришел гнев, Эмма почти вырвала руку из пальцев Коннора и сделала несколько шагов назад. Сердце заколотилось где-то у горла, Эмма почти задыхалась от возмущения.

- Доктор Маквей, это может помочь? – Коннор тоже поднялся, сейчас он смотрел на Эмму с такой алчностью, словно готов был овладеть ею прямо здесь, в саду.

- Я почти уверен в этом, - произнес доктор. – Потому-то я и спросил о том, была ли между вами близость.

Коннор помолчал, задумчиво глядя на Эмму, а затем произнес:

- Хорошо. Эмма, пойдемте проверим.

- И не подумаю! – воскликнула Эмма, отступив еще на несколько шагов. – Вы… вы циничные бесстыдники, оба! Я не вещь!

- Вы лекарство, миледи, - подал голос доктор. Кажется, он сейчас прикидывал, какую статью в научные журналы напишет об этом случае и сколько получит денег за нее. Эмма впервые в жизни почувствовала себя мышкой на столе ученого. Мышкой, которую просто используют, не думая о том, каково ей. – Эмма, я же знаю, что у вас доброе сердце! Неужели вы откажетесь помочь несчастному человеку?

Эмма зажала рот ладонями, чтобы не заорать. Она жалела Коннора, но меньше всего собиралась ложиться с ним в постель, чтобы возвращать его магию. Да, он спас ее от драконихи и позволил остаться в поместье, но…

Эмме казалось, что ее вот-вот разорвет: самые разные чувства тянули ее во все стороны, дергали и язвили.

- Это невозможно. Нет, - только и смогла прошептать она. Во взгляде Коннора захрустел зимний лед.

- Проверим, - глухо сказал Коннор. – Если невозможно, то даю слово чести, что оставлю вас в покое.

Он запустил обе руки в волосы, запрокинул голову к небу.

- Господи Боже… - прошелестел отчаянный шепот. – Магия моя жизнь, Эмма. Соглашайтесь, или я возьму вас силой, - Коннор рассмеялся, словно надежда на возвращение магии лишила его рассудка. – Ну что вы ломаетесь? Зачем набиваете себе цену?

Эмма всхлипнула. Со стороны это выглядело именно так: приживалка, девица, которая давно лишилась невинности, которая позавчера всесторонне отблагодарила своего спасителя, сейчас вдруг принялась кокетничать и строить из себя нетронутую добродетель.

Ей следовало пойти с Коннором в спальню и снять платье. Вот и все.

Видимо, хозяин Дартмуна по-своему понял растерянность Эммы, потому что поспешил добавить:

- Вопрос в деньгах? Заплачу, сколько скажете. Хотите этот дом? Забирайте, к бесовой матери. Но верните мне магию, Эмма, прошу вас!

- Что? – задохнулась от возмущения Эмма. – За кого вы меня принимаете? Я не одна из ваших шлюх!

Доктор Маквей хотел было добавить что-то примиряющее, но Коннор лишь махнул рукой и шагнул к Эмме. В следующий миг он уже нес ее к дому, перебросив через плечо – Эмма беспомощно колотила его по спине, но Коннор игнорировал мелочи.

- Будьте милосердны, Эмма! – воззвал к ней доктор Маквей. – Вы лекарство, дитя мое, так попробуйте исцелить несчастного!

Он махнул им вслед сухонькой рукой и вынул очередную бутылку.

 

Около 3 лет
на рынке
Эксклюзивные
предложения
Только интересные
книги
Скидки и подарки
постоянным покупателям