Автор: Гэлбрэйт Серина
Исключительными правами на произведение «Истории Кадиима, духа-хранителя. Игрушка ветра» обладает автор — Гэлбрэйт Серина. Copyright © Гэлбрэйт Серина
– Эту.
Вот и всё. Её выбрали, и теперь не остаётся ничего другого, кроме как подчиниться послушно, безмолвно. Аверил знала, что однажды день этот настанет, поэтому нет ныне смысла ни бояться, ни сопротивляться. Разве в борделе бывало иначе?
Только всё равно не могла избавиться от ужаса, нахлынувшего волной ледяной, сковавшего путами железными по рукам и ногам.
– Иди, деточка, – матушка Боро взяла за руку, на минуту заслонив своей давно располневшей, но на удивление юркой, подвижной фигурой чёрный силуэт клиента. – Все девки через это проходят рано или поздно, кроме разве что непорочных божьих служительниц, но эти избранные богами вроде как, а так-то всё для всех едино, никому этого не миновать. И не смотри, что из проклятых, девочки вон, не жалуются, даже хвалят. Сама знаешь, и много хуже бывает.
Бывает. За четыре месяца в заведении матушки Боро Аверил всякого наслушалась, особенно про первый раз. И о жадных руках, что шарили лихорадочно по телу, и о грубом вторжении, что не вызывало ничего, кроме омерзения и желания поскорее закончить. О боли, крови и стыде, что оставался после налётом грязи, ощущением гадливости. А иной раз – и о последствиях закономерных, но всё одно нежданных, неприятных, заканчивавшихся визитами к знахаркам и колдуньям да новой болью, новой кровью.
Может, и есть толика везения в решении отчима.
Всё лучше, чем так, как девочки рассказывали.
Всё лучше, чем с отчимом или с иным деревенским мужиком, решившим, что яблочко от яблоньки недалёко падает.
– Да и девки от проклятых не брюхатеют, – добавила матушка Боро, словно догадавшись, о чём думала Аверил. – Можешь не пить того снадобья, что я тебе дала. И ежели что сверх подкинет, то себе оставь. Только девочкам не проболтайся, а то совсем от рук отобьются, паршивки.
Аверил кивнула едва заметно.
До комнаты матушка провожала лично. Дорогой гость, особый клиент, его желание – закон, любой каприз исполнялся вмиг.
Комната обычная, что всяко радовало. Широкая кровать под чёрным покрывалом, небольшой стол с фруктами в расписной вазе, сладостями на посеребрённом блюде, напитками в стеклянных графинах и бокалами на тонких ножках, пара стульев, кресло, камин, в нутре которого весело потрескивало пламя. Ни ремней, ни костюмов специальных и приспособлений странных, ни прочего инвентаря, коим любили баловаться иные клиенты. Повсюду зажжённые свечи, оттеняющие вечерний сумрак за окном с неплотно задёрнутыми портьерами, в воздухе разлит лёгкий – совсем чуть-чуть, ненавязчиво – аромат восточных благовоний. Рассыпавшись в наилучших пожеланиях, матушка Боро удалилась, и Аверил осталась наедине с проклятым. Замерла посреди комнаты, глядя в пол, не решаясь посмотреть на стоящего рядом клиента. Не человек вовсе – бессмертное существо из ордена проклятых, называвшего себя братством круга, члены которого лишь выглядели подобно обычным людям. Мало кому ведомо, кто они на самом деле, а кто знал, тот не распространялся благоразумно. Свои тайны орден хранил строго, и даже такая провинциалка как Аверил понимала, что лучше и не быть посвященной в его тайны.
Себе дороже.
Клиент прошёлся неторопливо по комнате, словно ни разу не бывал здесь прежде, словно ему, а не Аверил, всё в новинку. Судя по звуку, расстегнул куртку, снял, бросил на стул, а сам опустился в бордовое кресло, вытянул ноги – начищенные носки чёрных сапог попали аккурат в поле зрения Аверил.
Больно будет только раз. А после она потеряет прежнюю ценность и сможет работать наравне с другими девочками матушки Боро. Скопит постепенно денег и на выкуп себя, и на будущее, и, даст то божиня, начнёт однажды новую жизнь. Уедет в другой город, где никто не узнает ни о прошлом её, ни о происхождении, купит домик. Лавку свою откроет, книжную, как мечтала всегда. Или вовсе переберётся в другое королевство, подальше от этого княжества с его противными богам и всякому разумному человеку законами.
– Приступай, – велел проклятый лениво.
Аверил шагнула к клиенту, помедлила в нерешительности. Чего он хочет – чтобы она забралась на колени к нему или прежде опустилась на колени сама? Матушка Боро порою устраивала теоретические занятия, показывала новенькой, как девочки работают, – через потайные глазки, скрытые в некоторых комнатах дома, – поясняла сухо, что да как делать придётся. Да и сельская жизнь не способствовала взращиванию тонкой душевной организации истинной леди, тут уж волей-неволей многое узнаешь об интимной стороне отношений. Однако ж девственниц покупали не за руки опытные да ротик умелый, и Аверил не понимала, почему проклятый выбрал её, если желает, чтобы его обслужили как должно?
Не выбрал бы – и получила бы Аверил ещё неделю-другую отсрочки. А может, и месяц.
– Я жду, – клиент подтянул, наконец, ноги, расставил их недвусмысленно.
Всеблагая Гаала!
Ещё шажочек.
Опуститься на колени, неловко, неуклюже, путаясь в длинной юбке вызывающе откровенного платья. Потянуться к застёжке на чёрных кожаных штанах. Пальцы дрожат, справиться с пуговицами не получается и прикасаться к тому, что натягивает материю, противно.
Отчиму нравилось хватать её за руки, накрывать трясущейся девичьей ладошкой бугор, скрытый грубой тканью штанов. Заставлять гладить, пока всё внутри сжималось от страха и отвращения.
Дочь шлюхи и сама шлюха, разве не так?
– Ради Кары, да что ты там всё копаешься?! – проклятый раздражённо оттолкнул её руки и Аверил, не удержавшись, села на пятки. – С тем же успехом я мог и сам управиться.
– П-простите… – голос звучал жалко, того и гляди, разрыдается прямо на полу, разведёт сырость перед ценным клиентом. Мужчины не любят женских слёз – истину эту непреложную Аверил усвоила давно. – Я… я буду стараться…
– Что-то пока не заметно.
– Я… я девственница, добрый господин.
– И что? Или в борделе не учат хотя бы основам… кхм, будущей работы?
– Нас… не для того покупают, – почему он не понимает всем известных вещей?
– Да-да, знаю я, для чего вас покупают, – холодные пальцы вдруг ухватили Аверил за подбородок, заставляя поднять лицо к свету и клиенту. – Как тебя зовут?
– Вери.
Аверил звучит не по-нашенски, высокородно слишком, сказала матушка Боро в первый же день. И велела впредь называться клиентам Вери.
Аверил – имя для благородной леди, для героини из баллады о рыцаре и принцессе. Для феи цветов, для дриады, день-деньской резвящейся беззаботно с подругами-нимфами в дубовых рощах. Никак не для жалкой безродной девицы.
Проклятый склонился к Аверил, рассматривая её пристально, придирчиво, точно товар на рынке. И впрямь выглядит как человек, пожалуй, не знай она о его происхождении и ни за что не приняла бы за одного из этих бессмертных существ, именем которых детей малых пугали. Кажется, будто он немногим старше её. Короткие тёмно-каштановые волосы, голубые, словно небо ясное, глаза, красивое, холеное лицо высокомерного аристократа. На указательном пальце правой руки, сжимающей подбородок Аверил, перстень тёмного золота, увенчанный причудливым переплетением серебристых линий, образующих то ли звезду о множестве лучей, то ли стилизованное изображение солнца.
– В прошлый раз я был у Боро с полгода назад, и тебя тут не было, я бы запомнил твой запах.
– Я здесь только четвёртый месяц, добрый гос… милорд.
Может, он действительно из благородных? Говорили, что матери проклятых – обычные человеческие женщины, а отцы то ли тёмные боги, что, по легендам, снисходили на землю, приняв облик простых смертных мужей, то ли духи ночи, то ли и вовсе демоны из высших.
– И тебя до сих пор не сбыли по выгодной цене? – удивление в голосе проклятого отчего-то царапнуло неприятно.
Оскорбительно даже.
– Девственницы – товар не самый востребованный, милорд, – ответила Аверил, и сама изумилась и собственной нежданной смелости, и ироничному тону.
А клиент рассмеялся, коротко, добродушно почти.
– Не скажи. В городах покрупнее этой дыры и заведениях посолиднее притона Боро девицы идут на ура, расходятся не хуже горячих пирожков. Такую красотку, как ты, с руками оторвали бы в первый же день.
Насмехается, верно. Мать Аверил красавицей была – высокая, статная, локоны чистого золота, зелёные очи ундины. Аверил не такая. Рост средний. Непокорные тёмно-каштановые волосы – за эти месяцы отросли уже ниже плеч, прежде-то, после маминой смерти, она старалась обрезать их покороче, чтобы внимания поменьше привлекать. Карие глаза – совершенно обыкновенные. Лицо в веснушках, хоть и не рыжая. Пухлые губы – девочки уверяли, что ей очень повезло иметь такие соблазнительные губы от природы, а раньше Аверил считала их толстыми, уродливыми, вечный предмет насмешек соседских детей. Фигурка ладная, да только мало она в том радости видела. Чем более женственным становилось её тело, тем сильнее пугал тяжёлый, жадный взгляд отчима, и жена, тихо сгорающая на одре болезни, его не останавливала, не удерживала.
– Человеческие мужчины не большие охотники, зато среди других видов любителей побаловаться девицами хватает, – продолжил проклятый снисходительно, насмешливо. – Иначе зачем, ты думаешь, их держат в публичных домах и цену заламывают повыше? Иди к кровати, Вери, – он отпустил Аверил и она, опасаясь наступить на край собственной же пышной юбки, поднялась осторожно, приблизилась к изножью постели. Лишь на мгновение отвернулась от кресла, а в следующее почувствовала, как проклятый обнял её со спины, уткнулся носом в распущенные волосы, вдыхая шумно, глубоко. – За все эти годы я лишь однажды почуял похожий запах. Я уже знал, что девственницы пахнут для нас немного иначе, но та девушка пахла не только как девица. Ещё был тонкий, нежный цветочный аромат и он так кружил голову, звал, манил. Я почуял его на Дирг знает каком расстоянии от девушки, пошёл по нему, будто пёс по следу.
Неясно, что хуже – если бы клиент опрокинул на кровать, задрал юбки и взял без лишних слов или вот это странное бормотание, тяжёлое, неровное дыхание у самой шеи, осознание, что проклятый и впрямь обнюхивал Аверил, словно зверь какой или оборотень.
Надо успокоиться, расслабиться, как наставляла Шерис. Закрыть глаза и надеяться, что клиент поскорее всё сделает и уйдёт.
– И сегодня вдруг всё повторилось. Твой запах… я почуял его ещё на улице. Ты так же привлекательно пахнешь.
Поэтому он и выбрал её – из-за запаха?
– Тот же цветочный аромат… но другой оттенок. Другой цветок, наверное. Признаться, я не разбираюсь в цветах, с этим надо к другому собрату, – руки поднялись от талии, обхватили грудь, сжали.
Несильно, однако всё равно неприятно, воскрешая ненужные воспоминания.
Прошлое должно оставаться в прошлом. И она больше не принадлежит отчиму, нет у него власти над ней.
Проклятый отступил чуть, ладони переместились на спину, пальцы начали торопливо распутывать шнуровку на платье. Аверил покорно позволила снять с себя тонкую чёрную ткань с прозрачными вставками, стиснула зубы, когда мужские руки провели по телу от плеч до бёдер. Сдержала вскрик, ощутив на шее болезненный то ли поцелуй, то ли укус. Повинуясь слабому толчку, выступила из платья, осевшего кольцом у ног, скинула узкие, неудобные туфли на высоком каблуке, забралась на кровать, вытянулась неловко на непривычно гладком покрывале. Надевать на выход нижнее бельё ей запретили и ныне только чулки и остались единственным сомнительным прикрытием.
Скорее бы закончилось это унижение, скорее бы… А потом она привыкнет, обязана привыкнуть, смириться.
Наверное.
Лёжа на животе, Аверил вцепилась в покрывало, зажмурившись, уткнулась лицом в подушку в надежде, что так руки не потянутся прикрыться, а разуму будет проще принять то, что вот-вот свершится. Девочки, вон, постоянно этим занимаются и ничего, не жалуются вроде, а Шерис, например, это для здоровья необходимо так же, как людям нужна вода, пища и сон. Правда, девочки по контрактам работают, пусть и грабительским, по их словам, но добровольно.
Их не продавали, будто скотину бессловесную, не избавлялись, словно от вещи ненужной, надоевшей.
Проклятый начал покрывать её спину быстрыми поцелуями, царапая нежную кожу щетиной, опускаясь постепенно всё ниже, и, быть может, оттого никак не получалось успокоиться, приглушить нарастающую стремительно панику. Аверил сильнее стиснула складки покрывала, чувствуя, как пальцы сводит от напряжения, как покалывает их кончики. Как бледное серебро сияния собирается тяжёлыми каплями под подушечками пальцев.
Странно горячие губы уже на пояснице, одна ладонь огладила ягодицы и скользнула между ног.
– Нет, – прошептала Аверил, не уверенная, впрочем, что её услышат.
Лишь раз отчим попытался позволить себе нечто подобное, решился зайти так далеко. Тогда она впервые в жизни не сдержала силу, впервые использовала дар против другого человека. После отчим неделю не трогал её и даже не заговаривал, затем велел собираться и отвёз в город.
И продал.
Аверил открыла глаза. Кончики пальцев светились, сияние текло по ним, копилось под ладонью, расплёскиваясь по шёлку покрывала, и Аверил не знала, что сделать, чтобы сдержать его, как вообще остановить это. Дёрнулась слабо, протестующе в ответ на осторожное прикосновение к местечку потаённому, доселе не знавшему мужских прикосновений.
– Нет… пожалуйста… – ещё немного, и сияние полыхнёт ярко, ударит, не подчиняясь хозяйке.
Губы поднялись вверх по спине, чужое дыхание коснулось уха.
– Не бойся, – проклятый говорил тихо, ласково даже. – Если ты перестанешь так напрягаться и расслабишься, то боль будет не столь сильной.
Можно подумать, он только и делает, что лишается невинности, и знает, каково это! У мужчин всё иначе и уж тут-то проклятые наверняка ничем не отличались от прочих мужиков.
– Нет, – повторила Аверил и выставила локоть.
Наверное, он не ожидал. Потому как чем ещё объяснить, что нечеловеческое, бездушное – если верить слухам, конечно же, – могущественное существо не увернулось? Острый локоть попал между рёбер – Аверил отметила мимолётно, что рубахи на проклятом уже не было, – клиент охнул и отодвинулся, убрав, наконец, руку, а девушка приподнялась, отползла спешно на другую половину кровати, развернулась лицом к проклятому. Огляделась, схватила подушку – покрывало, прижатое весом мужчины, всё равно к себе не подтянешь, – и прикрылась ею. И руку с сиянием тоже за подушкой спрятала.
– Какого Дирга ты творишь? – проклятый сел, потирая место, куда попал локоть. Штаны хотя бы снять не успел, хвала Гаале. – Или это у тебя такие представления о «я буду стараться»? Плохо, как погляжу, Сюзанна своих новеньких муштрует.
– Добрый госпо… милорд…
– Герард, – перебил проклятый.
– Что? – растерялась Аверил.
– Герард. Моё имя.
У проклятых есть лишь одно имя, ни других имён, ни фамилий, ни титулов, это всем известно.
– Послушай, Вери, – Герард поднял обе руки, то ли чистоту намерений демонстрируя, то ли бдительность усыпляя, – понимаю, для тебя это в первый раз, тебе страшно, и ты наверняка наслышана обо мне всякого-разного, вернее, о братстве круга. Однако я заплатил за тебя деньги, и немалые. Прости за грубость и откровенность, но ты работница публичного дома и это, – он жестом указал на постель, – твои непосредственные обязанности. Я тебя не похищал, у меня нет намерений насиловать или принуждать тебя, однако за ту сумму, в которую ты мне обошлась, я жду если уж не соответствующего уровня обслуживания, то хотя бы покорности, согласия и… скажем так, твоей готовности принять моё внимание. Если я желаю чего-то… хм, особенного, то я заранее сообщаю об этом и хозяйке, и прос… девочке на ночь. Понимаешь, к чему я веду?
Аверил кивнула, медленно, неохотно.
Понимает. Клиент в своём праве, он заплатил и не ждёт, что выбранная девушка будет с визгом от него отбиваться. Он может уйти, пожаловаться матушке Боро и потребовать деньги назад либо компенсацию. Аверил же получит выговор. Или её накажут. Шерис по секрету признавалась, что у девочек вычитают из жалования. А у Аверил и вычитать-то не из чего, кто платит своей же собственности жалование? Комнату дали, кормят, одевают, ходить в ошейнике, словно рабыню имперскую, не заставляют – и то хорошо.
Могло быть и хуже.
– Я… – сияние щекотало ладонь, не торопясь успокаиваться. – Я прошу прощения… Я просто испугалась и…
– Тебе не надо меня бояться, – Герард опустил руки, подобрался ближе к Аверил. Коснулся кончиками пальцев её щеки, погладил осторожно. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
Глаза будто темнее стали, уже не ясно-голубые, но синие, словно море, которое Аверил лишь на картинках и видела. Взгляд внимательный, ласковый, честный-честный, только и остаётся, что поверить, раскрыть объятия и принять неизбежное.
Однако в искренность проклятого верилось с трудом. И сияние, соглашаясь с хозяйкой, холодило руку, уплотнялось.
– Будь умницей, – Герард аккуратно забрал подушку, положил рядом, глядя Аверил в глаза.
Будь умницей, Аверил, ты же не хочешь расстраивать больную мать? Ей, бедняжке, и так несладко приходится…
Лживые слова, фальшивое сочувствие. Всем плевать и на презренную шлюху, и на её отродье с дурным глазом, от нечестивца прижитое.
Будь умницей, малышка, ты же помнишь, кому ты всем обязана? Безродная сиротка должна быть благодарна, что её не вышвырнули на улицу сей же час, едва гроб матери опустили в мёрзлую землю…
И когда Герард вновь дотронулся до щеки Аверил, пальцы разжались словно сами собой, выпуская сияние на волю.
Аверил заметила тень удивления в потемневших глазах, а в следующую секунду вспышка белого света смела проклятого с кровати, отшвырнула к окну и, кажется, приложила к стене под подоконником.
Глухой звук удара.
Тишина, вязкая, липкая.
С первого этажа доносилась музыка, голоса, звонкий смех, но Аверил слышала лишь отчаянный стук собственного сердца, слышала, как мечется оно в груди, заходясь от ледяного ужаса. Что она наделала?! Ударила клиента, особого, ценного, славного щедростью своей. Ударила члена ордена бессмертных.
Они жестоки. Злопамятны. Беспощадны. И без колебаний расправляются с теми, кому случилось оказаться у них на пути.
Герард поднялся на ноги почти сразу, плавным движением. Глаза темны, будто затянутое тучами небо, черты лица искажены негодованием, злостью. По комнате вдруг пронёсся невесть откуда взявшийся колючий ветер, загасил махом все свечи, опрокинул пустые бокалы на столе, всколыхнул края портьер, и только пламя в камине пригнулось, но удержалось на чёрных поленьях. Аверил вжалась спиной во вторую подушку, зажмурилась снова.
Её убьют. Здесь и сейчас.
Наверное, оно и к лучшему. По ту сторону грани не будет боли, презрения, одиночества, существования жалкого, убогого.
И, быть может, там она встретит маму.
Стремительные шаги по комнате, оглушительный хлопок двери.
Аверил открыла один глаз. Проклятого нет. Куртки и рубахи тоже.
Ушёл?
Того хуже – отправился жаловаться на неподобающее отношение и требовать деньги назад.
Аверил открыла второй глаз и, подтянув колени к груди, обняла их руками, уткнулась лбом, влажным от холодного пота. Она совершила ошибку, страшную, непоправимую, роковую ошибку.
Глава 2
Казалось, прошла вечность. Вечность в томительном, липком от страха ожидании неизбежной расплаты, в заполнившем комнату полумраке, в оглушающей тишине, разбавляемой лишь далёкими, чужими звуками. Хотя умом Аверил понимала, что едва ли минуло больше нескольких минут.
Первой прибежала Шерис.
– Аверил? – суккуба обошла кровать и опустилась на край постели, положила тёплую ладонь на кольцо напряжённых рук, обхвативших колени. – Что случилось?
Дура, как есть дура. Верно отчим говаривал: безмозглое отродье, глаз дурной есть, а использовать себе на благо не научилась, бестолочь.
Подумать только – ударила проклятого! Будто ему сделается что от её силы, слабой, неумелой. Зато её накажут, наверняка накажут.
– Аверил? – повторила Шерис. – Он тебя обидел? Был груб? Ударил?!
Аверил мотнула головой, не поднимая, впрочем, глаз на суккубу. Шерис напоминала ей мать: высокая, статная, светловолосая, зеленоглазая. Она по-своему заботилась об Аверил, оберегала, насколько вообще возможно в публичном доме проявлять участие по отношению к невольнице. Поди, и сейчас всё бросила, включая клиента, если таковой уже имелся, и пришла на шум, зная, какую комнату обычно предпочитает проклятый.
– Ох ты ж, деточка, и что же ты сотворила-то, а? – скрипучий голос матушки Боро донёсся с порога и непонятно, жалеет она Аверил или потерянного клиента?
– Я слышала звук удара и эхо всплеска силы, – с вызовом ответила Шерис. – Сдаётся, мессир собрат в этот раз был менее обходителен, нежели обычно.
Матушка Боро переступила порог, закрыла дверь. Поцокала языком, комнату оглядывая, – Аверил подсматривала тихонько сквозь упавшие на колени пряди волос. А матушка неожиданно сгорбилась, схватилась за пышную, в корсет затянутую грудь, заохала громче, по-старушечьи.
– Вот как чуяла я, не кончится это дело добром, ох, не кончится, – запричитала матушка Боро, прохаживаясь по комнате походкой тяжёлой, шаркающей. Словно Аверил не доводилось видеть, как хозяйка одним махом по лестнице взлетала, едва ли не быстрее иной молодки. – Прямо с порога и завёл: знаю я, разлюбезная моя Сюзанна, есть у тебя девица новенькая, свеженькая да невинная. И подай мне её немедленно сюда, даже если это посудомойка распоследняя, а о цене не думай, сочтёмся. Будто у меня когда посудомойки молоденькие водились.
Посудомоек в борделе и вовсе не было. Были три рабыни, немолодые уже женщины, выполнявшие всю чёрную работу вроде уборки и жившие в тесной комнатке в подвале.
– Я-то сразу смекнула, что речь о тебе, хотя как проклятый узнал, лишь Ловкачу Крылатому и ведомо.
Так и узнал – по запаху.
Неужели он, запах, и впрямь настолько силён, настолько привлекателен, что член ордена бессмертных способен почуять его даже на улице?
– Говорила я ему, говорила, что рано тебе, что новенькая ты, ничегошеньки ещё не знаешь и не понимаешь, но проклятый упёрся, подай, дескать, и всё. Уж я-то ему лучших своих девочек предлагала, а он ни в какую…
Аверил всё же подняла голову.
Вечер только начинался… и прежде ей не разрешали спускаться в зал, можно было лишь наблюдать через те же потайные глазки. Аверил не любила подсматривать за клиентами, не нравилось ей увиденное, эти мужчины, одетые лучше, дороже отчима, однако столь мало от него отличающиеся. Но сегодня вдруг велели выйти, и Дейзи, принёсшая Аверил платье, туфли и помогавшая одеться, поглядывала сочувственно да испуганно чуточку. А она, Аверил, всё удивлялась, почему сегодня, почему не предупредили заранее… матушка Боро раньше ни разу не упоминала, когда конкретно новенькую выпустят к клиентам. Или к первому клиенту, ежели найдётся особый покупатель на девственницу.
А оно вон, значит, как.
С проклятыми не спорят. Им не возражают. И все и всегда предпочитают брать пряник прежде кнута, особенно если предлагают. Особенно если предлагает член братства. Может ведь и не предложить.
– Сама знаешь, деточка, не было у меня выбора и заменить тебя некем, – матушка Боро смахнула слезу, то ли настоящую, то ли притворную – в рассеянном свете камина и не разобрать, – и отвернулась. – Сейчас вылетел, точно следом сам ихний чёрный бог гнался, да велел тебя за ним оставить и упаси божиня к тебе ещё кто притронется.
– То есть он Аверил за собой зарезервировал? – уточнила Шерис недоверчиво. – Несмотря на… произошедшее?
– Шерри, я женщина старая, в словечках твоих новомудрых не разбираюсь, – в голосе матушки пробилась сталь. – Но пока милорд Герард не велел иного, Вери – только для него. А ты, деточка, иди к себе и чтоб до утра носу не казала без моего ведома.
Аверил кивнула, и матушка Боро удалилась.
– Старая шалава, – процедила суккуба презрительно. – Небось, как проклятый тебя потребовал, так она сразу сумму ему назвала и округлила поосновательнее. И разве что хвостиком от радости не виляла и задницу ему не вылизывала, когда он всё и выложил беспрекословно. Жаль, меня там не было, я бы…
– Не надо, Шерис.
Демонов боятся не меньше, чем бессмертных. Но Шерис сбежала из своего клана, а беглых суккуб стремятся вернуть обратно и назначают за них награды. Нет нужды переходить ту грань, за которой заканчивается страх перед демонами и зреет желание избавиться от слишком наглой выскочки.
– Аверил, да он наверняка и перед уходом этой карге ещё подкинул, дабы ей не пришла в голову идея сбыть тебя на сторону поскорее.
– Не имеет значения, – кто она такая, чтобы спорить с проклятым или даже с матушкой?
Повезло, что не убил.
– И что здесь всё-таки произошло?
– Я… ударила его… своей силой. Он… – глупость какая – Герард ведь ничего ей не сделал. По-своему пытался быть обходительным, терпеливым. – Он сказал… на самом деле он ничего такого не сказал, это были совершенно обычные слова, просто они напомнили о… Я испугалась, и сияние появилось само… и когда проклятый сказал, я… не сдержалась.
Шерис улыбнулась понимающе, сочувственно, погладила Аверил по растрепавшимся волосам.
– Да что ему сделается-то от твоего удара? – заметила суккуба преувеличенно бодро, беззаботно, вторя мыслям Аверил. – Они же бессмертные.
– Мне нельзя показывать свой дар.
Так наставляла мама когда-то. И с годами Аверил убедилась – мама верно говорила. Люди не понимали. Боялись. Сторонились, истово веря в силу дурного колдовского глаза. В других королевствах быть колдуном почётно, колдуны вступают в гильдии магов, пользуются уважением и привилегиями, но в Тарийском княжестве живы ещё воспоминания о тёмных временах охоты на колдунов, неистребимы предрассудки, силён страх перед тем, чего простые люди не могут понять, ненависть к тем, кто отличается от большинства.
– Ты явно ему приглянулась, а значит, вопрос с твоим даром скоро решится сам собой, – Шерис осуждающе покачала головой. – Только рано тебе…
– Мне исполнится двадцать в последний месяц этого лета. При иных обстоятельствах я давно была бы замужем и нянчила уже двоих, – а то и третьего носила бы под сердцем, подобно другим своим ровесницам из деревни.
Что отворачивались презрительно, едва завидев Аверил на деревенских улочках или у реки, шептались ядовито за спиной, следили ревниво, чтобы мужья не засматривались на дочь шлюхи. Вдруг приворожит глазами своими чёрными, бесстыжими, сманит честного мужика, уведёт из семьи?
– Ты не готова, Аверил, – повторила Шерис. – Физически ты вполне созрела, но вот здесь, – суккуба коснулась тонким указательным пальцем виска девушки, – ты не готова принять мужчину, кем бы он ни был.
– У меня нет выбора, – возразила Аверил упрямо.
И, быть может, избавившись от невинности, от этой своей ценности сомнительной, от дара, что довлел незримым проклятием над прежней её жизнью, Аверил сможет успокоиться, смириться, привыкнуть. Забыть.
Должна.
* * *
Проклятый явился на третий день, после полудня, когда бордель ещё и не открылся. Потребовал комнату на всю ночь, тихую, с удобной кроватью, без излишеств всяких. И Аверил. А после ушёл, пообещав вернуться вечером.
О том рассказала Шерис, добавив, что выглядел проклятый будто с похмелья – взлохмаченный, небритый, с тенями под глазами, хмурый, что туча грозовая, раздражённый сверх меры. Но за заказ матушке Боро заплатил сразу и щедро. «Озолотится, поди, на тебе, сводня недобитая», – заметила суккуба зло, неодобрительно.
К добру ли это или к худу? Хорошо ли, что скоро всё и впрямь разрешится, или станет лишь хуже? Что, если Аверил опять испугается, не сдержится? И на сей раз пощады не будет?
Встречать проклятого пришлось в маленькой гостиной с громоздкой вычурной мебелью, куда допускались только особые клиенты. Чёрное, расшитое золотыми цветами платье с открытыми плечами держалось, кажется, лишь на тугой шнуровке, подчёркивая тонкую талию Аверил и привлекая неизбежное внимание к приподнятой корсетом груди. Наклоняться в новом наряде страшно, дышать тяжело и надетые отдельно рукава, как назло, всё сползти норовили. В попытке успокоиться и собраться с мыслями Аверил прохаживалась взад-вперёд по гостиной, рассеянно рассматривала фальшивую позолоту на подлокотниках и ручках, алую обивку дивана и кресел, бордовые бархатные портьеры на окне, пару аляповатых, абстрактных картин на стенах.
– Я же просил – одеть девочку попроще и не раскрашивать, как древнего воина перед атакой на врагов его племени.
Матушка Боро, сопровождавшая клиента, залепетала извинения, шагнула было к замершей посреди гостиной Аверил, но Герард усталым жестом остановил женщину.
– Сами разберёмся.
К вечеру проклятый причесался. Побрился, отчего выглядел ещё моложе, всего-то на год-другой старше Аверил. Глаза темны по-прежнему, синие с оттенком стали, словно небо в непогоду. По знаку матушки Боро Аверил приблизилась, присела в неловком неглубоком реверансе, которому учила Шерис. Герард скользнул странно равнодушным взглядом по вздымающейся груди, махнул рукой, разрешая выпрямиться.
– Как твоё полное имя?
Матушка Боро кивнула и Аверил, опустив голову – не должно простолюдинам смотреть в глаза высокородным, – ответила:
– Аверил… милорд.
– Откуда ты родом?
– Из деревни, что близ родового поместья графа Доремского, милорд. Это к северу отсюда…
– Я знаю, где это, – перебил Герард. – И графа тоже знаю. Даже лично, к моему огромному сожалению.
А если при матушке Боро и о даре спросит? Аверил не могла понять по поведению и словам матушки, рассказал ли проклятый о том, что произошло тем вечером, упомянул ли, что она напала на него, а не наоборот? Отчим-то ничего не сказал, продавая падчерицу в бордель, уж в этом Аверил уверена. Зачем снижать возможную выручку за товар? Аверил тоже предпочитала молчать, из девочек правду знала только Шерис, да и то суккуба сама всё определила по ауре девушки.
– Я вам уже говорила, милорд, Вери… Аверил – невольница, – матушка Боро понизила голос, раскрыла расписной веер, словно он мог спрятать речи хозяйки, не дать им дойти до ушей Аверил. – Её отец продал… двадцати годков-то ей ещё нет, и не мужняя она, так что он имел полное право распоряжаться ею по своему усмотрению… вы же знаете наши законы, милорд…
Пальцы стиснули тяжёлые складки на юбке, сминая ткань.
Отец…
Пусть она и не видела никогда того мужчину, из-за кого появилась на свет, но и тот человек, за которого маму вынудили выйти замуж, дабы позор на семью не навлекать да прелюбодеяние прикрыть, – ей он никто. Не отец, не батюшка, не благодетель, милосердием своим да щедростью неслыханной одаривший.
– Он мне не отец, – прошептала Аверил.
Матушка, похоже, и не расслышала, но Аверил почувствовала во взгляде Герарда интерес, иной, не сугубо мужской. Любопытство, что касалось кожи легчайшими пёрышками.
– Тогда кто? – спросил задумчиво.
– Отчим, милорд.
– А твой отец, он?..
– Я его не знала, милорд.
– Он умер до твоего рождения?
– Не знаю, милорд.
Вопросы царапали щетиной жёсткой, грубой. Мама редко вспоминала о том мужчине. Пылкая, но скоротечная страсть, мимолётное увлечение заезжего высокородного лорда первой красавицей деревни, несколько встреч в лесу, несколько прогулок по берегу реки, красивые слова, пустые обещания и вот натешившегося сельскими прелестями лорда уже и след простыл, а той, кто ещё недавно слыла неприступной гордячкой, нос воротящей от простых парней, только и остались, что эфемерная сладость воспоминаний, позор да растущий живот.
– Как оно обычно бывает, милорд, – взгляд тёмных, что тлеющие угольки, глаз матушки Боро смешал причудливо и льстивое подобострастие перед дорогим клиентом, и раздражение расспросами проклятого, и злость на нерадивую, бестолковую Аверил. – Нагуляла девка вне освящённого богами брака, принесла кукушонка в подоле, а честному мужику расхлёбывай. Чему ж тут удивляться, коли избавились от приблудной девчонки?
Будто родных не продают… особенно когда ртов много, а год плохой выдаётся, неурожайный, лорды своё требуют или богу войны повеселиться охота.
– Понятно, – Герард неожиданно подал руку, и Аверил в растерянности посмотрела на сунутую ей под нос раскрытую ладонь. – Проводишь нас, Сюзанна?
Помедлив, руку Аверил приняла всё же. Проклятый сжал её пальцы, несильно, бережно даже, притянул девушку к себе. Рука его тёплая, и жест покровительственный и ободряющий одновременно. Как и в прошлый раз, матушка Боро проводила до комнаты, находящейся в дальней части здания, со стенами толстыми, глушащими всякие звуки. Шерис говорила, что из этой комнаты сегодня спешно выносили лишнее, меняли обстановку на более традиционную, нейтральную, и теперь перед глазами Аверил предстала обычная спальня, ничем не отличающаяся от большинства других комнат. Тяжёлые драпировки да гобелены на стенах и ковёр на полу скрывали следы тех странных конструкций, что находились здесь прежде, о назначении которых даже думать не хотелось.
Вкрадчиво стукнула закрывшаяся за матушкой дверь и Герард, отпустив Аверил, вновь обошёл помещение кругом. Только на сей раз в действиях его виделся не простой интерес. Ищет что-то? Или проверяет?
– Вроде никаких сюрпризов в виде потайных глазков или чего похуже, – произнёс проклятый и вернулся к Аверил. Коснулся подбородка, вынуждая поднять голову. – Теперь, Аверил, расскажи, кто ты такая на самом деле.
– Я… – от взгляда, пристального, пытливого, сделалось не по себе. – Я человек, милорд…
– Можно без «милорда». Хорошо, положим, ты действительно человек, но у тебя есть и магическая сила. Откуда?
– От… от матери. У неё был… такой же дар, она называла его сияние и говорила, что он особый, ниспосылаемый только женщинам богиней луны.
– Что-то такое я слышал, – тень задумчивости вдруг сделала глаза Герарда светлее, словно солнце небо ясное озарило. – И что стало с твоей матерью и её даром? Ведь не с материнского же одобрения тебя продали?
– Мама ушла за грань на излёте прошлой осени, – у Аверил получилось сказать это спокойно, ровно, будто речь о чём-то незначительном, о пустяке каком. – Она долго болела и наконец… боги призвали её в обитель теней. А дар, он… Мама говорила, что если такие, как мы… как я и она… возляжем с мужчиной, то дар… исчезнет, будто его и не было никогда.
– Любопытно, – проклятый нахмурился.
– Мама говорила, что есть храм, посвящённый лунной богине… в Индарии… говорила, что если у меня тоже проснётся дар, то мне надо поехать туда и служить божине…
– Но ты не поехала. Не успела или не захотела?
– Когда дар впервые проявился, мама уже болела…
Аверил не хотела её оставлять. Кто бы ухаживал за мамой, заботился о больной? Уж точно не отчим, что пил всё больше, а руки распускал всё чаще. Да и на что было ехать? Каждая отвоёванная у отчима или сэкономленная на собственных нуждах монетка уходила на лечение, на снадобья лекарственные, на визиты то знахарок, то целителей.
– Потом она умерла, и отчим… – Аверил умолкла.
– Сдал тебя в бордель по сходной цене, – закончил Герард и руку убрал. – Повернись.
Аверил послушно повернулась спиной. Проклятый принялся ловко, деловито распускать шнуровку на платье.
– Выходит, твой дар врождённый. А запах?
– К-какой… запах? – голос дрогнул всё же.
– Который привёл меня сюда. Все эти три дня я только и мог, что снова и снова воскрешать твой запах в памяти. Он засел там так крепко, что мне начинает казаться, будто я схожу с ума.
– Я… не знаю, правда, не знаю.
А если он решит, что она его околдовала? Приворожила, как шептались в деревне? Но разве на проклятых действует человеческая магия?
– Я не хотела, я… – что ещё сказать, чтобы убедить его в её невиновности?
– Успокойся, я не считаю, будто ты сознательно желала вызвать подобную реакцию, – закончив со шнуровкой, Герард потянул платье вниз и чёрный наряд осел у ног Аверил. Проклятый же принялся за корсет. – Нас слишком боятся, чтобы рисковать, используя всевозможные привороты. К тому же они на нас не действуют, – Герард усмехнулся вдруг. – Торн сказал, я стал каким-то странным. Нервным и явно не в себе, так он выразился.
– Торн? – повторила Аверил и осеклась. Зачем она спрашивает? Какое ей дело до его окружения?
Абсолютно никакого.
– Торнстон, мой друг и собрат по кругу.
– Друг?
– Друг. Он вступил в братство где-то через полгода после меня. Хороший парень, хоть мы с ним и родились и выросли в совершенно разных условиях. С другой стороны, только изобретательность и таланты того, кто был моим кровным отцом, уберегли меня от похожей участи.
Зачем он с ней откровенничает? Зачем говорит то, что знать ей ни к чему?
Распущенная шнуровка позволила сделать глубокий вдох и Аверил прижала ладонь к груди, удерживая корсет на себе. Корсет, крошечные, отороченные кружевом панталоны – прежде Аверил не носила таких, но всё лучше, чем совсем без нижнего белья, – чулки и чудом не сползшие окончательно рукава. Больше ничего, и страшно избавляться от последних деталей облачения, страшно вновь представать обнажённой пред мужчиной. Неожиданно Герард обнял за талию, прижался к спине девушки, зарываясь носом в волосы. Аверил застыла столбом верстовым, шелохнуться не смея.
– Сейчас кажется, я никогда не смогу надышаться, насытиться твоим запахом, что мне всегда будет его мало, – ладони опустились на бёдра, прижали теснее к мужскому телу и сердце зашлось от страха, от паники.
Слишком хорошо Аверил известно, когда мужчина возбуждён.
В то же мгновение её отпустили и Герард отступил.
– Скажу Сюзанне, пусть принесёт нормальную женскую сорочку, – заметил сухо.
– Н-не надо, – прошептала Аверил.
– Почему? – в голосе проклятого удивление. – Я отдельно оговорил, чтобы тебя одели во что-то удобное и подходящее для сна. Я чувствую твой страх и понимаю, что спать обнажённой тебе будет, по меньшей мере, неловко, а ничего из этого, – Аверил заметила, как Герард поддел носком сапога кольцо платья, – не годится для нормального здорового сна.
– Сна? – Аверил обернулась, посмотрела на проклятого растерянно, непонимающе. – Для какого… сна?
– Обычного. Мы будем спать, Аверил. Просто спать.
– Но почему? – разве для того выбирают девочку на ночь, чтобы просто спать с ней?
– Потому что ты напугана, а мне не нравится твой страх. Не нравится пугать тебя сверх меры. Да и тебе самой едва ли нравится постоянно трястись от ужаса, словно селянин в ожидании сборщика податей.
– Почему? – кто она такая, чтобы беспокоиться о её чувствах?
– Иди в кровать, – Герард махнул рукой в сторону постели, отвернулся, то ли не желая смотреть на Аверил, то ли думы истинные свои скрывая. Шевельнул пальцами, и знакомый уже порыв неведомого ветра пробежался по комнате, точно расшалившаяся собака по двору, затушил пламя всех свечей, оставив только огонь в камине.
Не отпуская корсета, Аверил послушно направилась к кровати, чуть дрожащей рукой откинула край покрывала, сбросила туфли и нырнула торопливо под одеяло. Натянула его едва ли не до самого носа и лишь затем решилась снять корсет, что больше мешал, нежели скрывал. Швырнула его, будто змею ядовитую, на ковёр подле кровати и замерла, не зная, что делать дальше.
Девочки любили рассказывать о клиентах с пристрастиями странными, выходящими за обыденные, что свойственны всякому обычному мужику, что деревенскому, что высокородному, а Шерис добавляла что-то о детских травмах и комплексах разных. Вдруг и проклятый из таких?
Герард вздохнул тяжело, с толикой недовольства, словно перед выполнением трудовой повинности, и начал раздеваться, быстрыми, резкими движениями. Аверил натянула одеяло повыше, пряча глаза. Уж голых мужиков она всяко повидала, и у матушки Боро, и в родной деревне, и оттого не испытывала желания смотреть вновь. По звуку шагов поняла, что проклятый приблизился к кровати с другой стороны, забрался под одеяло. Матрас прогнулся под двойным весом, но Аверил не шевельнулась, лёжа на боку, спиной к Герарду. Только закрыла глаза, моля божиню, чтобы если и свершилось что этой ночью, то – поскорее.
Чтобы боль была несильной.
И чтобы достало сил да терпения сдержать сияние.
Минуты текли неспешно, сменяя друг друга неторопливо, лениво даже. Герард лежал неподвижно на своей половине постели, явно не меняя позы, порою казалось, что и вовсе не дыша, не пытался ни придвинуться к Аверил, ни прикоснуться. Из-за толстой двери и стен, обитых чем-то плотным, ныне прикрытых дешёвыми гобеленами, не доносилось ни звука, и лишь вкрадчивое потрескивание огня в камине нарушало воцарившуюся в комнате тишину. И вскоре Аверил сама не заметила, как увлекло её неумолимо в объятия духов сна.
Глава 3
Во сне было лето, солнце и пёстрое многоцветье луга за деревней, того самого, где Аверил бегала несмышлёной девочкой и собирала полевые цветы. Душистую охапку относила маме, сидевшей на старом поваленном дереве на краю луга и наблюдавшей за дочерью, и мама плела для них обеих венки, настоящие цветочные короны, что Аверил были дороже корон золотых, каменьями драгоценными усыпанных. И так легко было тогда вообразить, будто мама и впрямь королева, прекрасная сказочная королева, она, Аверил, маленькая принцесса, а луг да лесная опушка вдали – всё их королевство, пусть и крошечное совсем, но мирное, привольное и нет в нём никого, кто обидел бы его правительницу или дочурку её. Нет злых детей, нет презрительных взрослых и нет чудовища, в которого превращался отчим.
Глупые детские мечты.
И сны глупые.
Тем больнее после них, светлых, радостных, словно вырванных из жизни, никогда Аверил не принадлежавшей, возвращаться в мир настоящий. Холодный, крикливый, с грязными улочками маленького города, с равнодушными людьми, с борделем, затихшим к утру.
К мужчине, что прижимался со спины, касаясь дыханием шеи, к непривычно тяжёлой руке, возлежащей на талии хозяйским напоминанием о том, кто Аверил такая на самом деле и что ничегошеньки у неё нет, даже права решать за себя.
Аверил не знала, сколько она лежала неподвижно, страшась шевельнуться и лишь глядя широко распахнутыми глазами на светлый прямоугольник окна. Что ей должно делать? Поутру клиенты завсегда уходили, даже те, кто девочку на всю ночь брал, а ежели кто задерживался, так матушка Боро не стеснялась зайти и ласково о времени напомнить.
На крайний случай и охрану звала.
– Ты опять боишься, – голос проклятого прозвучал неожиданно ясно, без капли сонливости, и слышалось в нём разочарование, непонятная досада.
– Я не… не боюсь, просто я… – начала Аверил и умолкла в растерянности.
Не скажешь же, что она ведать не ведает, что клиент может потребовать с утра.
– Просто ты боишься, – со вздохом отметил Герард и руку убрал, отодвинулся от девушки, перевернулся на спину.
Аверил тоже перевернулась, приподнялась на подушке, придерживая одеяло на груди. Огонь в камине погас и в слабом, рассеянном свете, проникающем через неплотно задёрнутые портьеры, Герард, взлохмаченный, с глазами тёмными, что небо в поздний час, казался безмерно усталым, будто не спал всю ночь, но трудился без перерыва.
– Сюзанна сказала, двадцати тебе ещё нет… а сколько есть?
– Девятнадцать, ми… Герард.
– Девочка из деревни, – протянул проклятый негромко, задумчиво, словно сам с собой разговаривая. – За её пределы выезжала когда-нибудь?
– Только в детстве несколько раз, когда мама с собой на ярмарку брала, да когда отчим… сюда привёз.
А прежде города она и не видела. Ни петляющих тесных улиц, ни домов в два-три этажа, что поднимались по обеим сторонам, лепясь друг к другу наподобие крепостной стены, ни столько экипажей, лошадей и людей за раз, в отличие от деревенских удостаивающих отчима и закутанную в поношенную накидку Аверил разве что мимолётными брезгливыми взорами.
– Читать и писать ты, полагаю, не умеешь.
– Умею! – Аверил ещё выше поднялась, села, опёршись спиной на подушку, глядя на Герарда сверху вниз.
– Правда? – проклятый посмотрел удивлённо, недоверчиво чуть.
Неужели решил, будто обманывает?
– Я ходила в школу при храме Гаалы Всеблагой, что рядом с нашей деревней, жрицы там всех детей учили и читать, и писать, и считать немного.
– Только в большинстве своём детишки там выучиваются в лучшем случае читать по складам односложные предложения, писать исключительно собственное имя и считать на пальцах до десяти, – поправил Герард снисходительно. – Да и кто вообще в детстве любит учиться?
– Наш храм маленький, тихий, – Аверил отвернулась от проклятого, избегая пытливого его взгляда. – Службы проходили только пятого дня каждой недели, а занятия – трижды в неделю до полудня. В остальное время там почти и нет никого, лишь иногда женщины заходят попросить божиню о милости какой или вознести ей хвалу.
И храм – укрытие надёжное, верное, сладко пахнущее благовониями. Под сводами земного дома Гаалы маму не привечали особо, шептались, что среди честных женщин нет места падшей, той, что позволила Керит, тёмной богине похоти, совратить себя и опорочить недостойной страстью, но маленькую Аверил жалели, помня, что дитя, при каких бы обстоятельствах оно ни было зачато, невинно в глазах Всеблагой.
– Я ходила на все уроки несколько лет кряду, хотя уже всё знала и каждое слово наставниц выучила наизусть. И старшая жрица позволяла мне читать книги из храмовой библиотеки.
– При храме была библиотека?
– Да, с настоящими книгами, и я все перечитала не по одному разу, даже богословов.
– Хм-м… любопытно, и сколько в этой вашей библиотеке было книг?
– Дюжина священных книг и шесть обычных, – отчего-то Аверил произнесла это с гордостью.
Пусть она всего-навсего жалкая невольница, но вовсе не безграмотная дурочка.
– Восемнадцать книг? Целых восемнадцать книг? – Герард вдруг рассмеялся с весельем искренним, однако всё равно обидным, царапающим терновыми шипами. – Дирг побери, ты права, это настоящая библиотека!
И что же тут смешного? Ему, поди, хорошо рассуждать – всем известно, что члены братства не только могущественны и опасны, но и богаты не хуже королей и высокородных лордов, он-то может себе позволить много-много разных книг, а Аверил читала то, что было, и радовалась этому. В иных храмах лишь пару-тройку священных книг и можно найти, а среди работающих у матушки девушек хватало тех, кто и впрямь разве что имя своё мог написать.
– Ты… вы… – Аверил открыла и закрыла рот, прикусывая и язычок, и готовое сорваться оскорбление.
– Что – я?
– Ничего.
– Прости, – Герард перестал смеяться, погладил Аверил по голой руке. – Я знаю, что уровень образования в глуши оставляет желать много лучшего, и тем удивительнее, неожиданней, что ты умеешь и любишь читать.
– Что мне было ещё делать? Я пряталась в храме от отчима и соседских ребятишек, и не было иного места, где я была бы счастлива.
Только с мамой на лугу, но и то счастье оказалось недолговечным, утекло, будто вода сквозь пальцы убежало.
– Ты могла бы быть стать жрицей Гаалы, – проклятый перевернулся на бок, лицом к Аверил, и от взгляда его, слишком внимательного, взвешивающего словно, стало неуютно, зябко. – Необязательно было идти в услужение к лунной.
– Мама велела ждать, когда… сияние пробудится, – Аверил не удержалась, поёжилась. – А потом… потом я стала взрослой чересчур.
– Насколько мне известно, послушницей Гаалы может стать любая девушка в возрасте от двенадцати и старше.
– Я плод греховной связи, – неожиданно резко возразила Аверил. – Мою мать выдали замуж за отчима, пообещали хорошее приданое, лишь бы позор прикрыть, да только однажды правда стала всем известна. Отчим не мог оставить маму, это значило бы показать всей округе, что он – глупец, взявший в жёны шлюху с чревом, набухающим от чужого семени, и не заметивший этого. Что он слепец и рогоносец, потому что шлюха остаётся шлюхой и быть не может, чтобы она хранила верность своему супругу. Что он не смиренный благочестивый прихожанин, раз бросил больную жену из-за бабьих сплетен. А дочь шлюхи и сама шлюха, так шептались за моей спиной, едва я вошла в пору. И вскорости двери храма закрылись для меня, ибо не была я больше ребёнком, невинным в очах Гаалы, но стала девкой с дурным глазом, что мужиков привораживает. Как я могла просить старшую жрицу принять меня в наш храм или замолвить за меня словечко в храме городском? И денег у меня не было, ни на дорогу, ни чтобы взнос, при поступлении в храмовое ученичество необходимый, уплатить.
– Послушай, Аверил, – Герард тоже сел, обнял девушку, и Аверил сразу замерла в его руках, опасаясь смотреть в светлеющие глаза, оказавшие вдруг так близко. – Не думай о прошлом, оно больше не имеет прежнего значения. Теперь всё изменится, понимаешь?
Нет, и оттого ещё страшнее.
– У тебя будет другая жизнь, свобода, новые платья, книги и всё, что ты пожелаешь. Никто не посмеет и пальцем к тебе прикоснуться.
– Я… не понимаю, ми… Герард, правда, не понимаю.
– Я не смогу тебя отпустить, – проклятый говорил едва слышно, торопливо, и горячее дыхание его обжигало щёку Аверил, словно огонь настоящий. – Не хочу тебя отпускать и не стану этого делать. Только не снова. Твой запах и впрямь сводит с ума, и чем дольше я его вдыхаю, тем яснее осознаю, что ты должна быть рядом со мной. Всегда. Но я не повторю старых ошибок, поэтому пока тебе придётся остаться здесь, у Сюзанны. Ненадолго, всего на несколько дней. Нельзя рисковать, допуская, чтобы старшие узнали, что я поселил у себя молодую даму, служанкой не являющуюся.
И Герард поцеловал Аверил. Едва ощутимо коснулся губами щеки, выбрался из-под одеяла и принялся одеваться. Спал он в штанах, не иначе как стыдливость девичью оберегая, да только мало оно радовало после слов проклятого, странных, будто в бреду сказанных.
– Я поговорю с Сюзанной, дабы она лишнего ни себе, ни другим не позволяла, и заплачу вперёд, – Герард нахмурился на мгновение, скорее в ответ своим мыслям, нежели Аверил, и сразу улыбнулся ей по-мальчишески бесшабашно. – Ни о чём не волнуйся. Я вернусь сегодня вечером, – и, накинув куртку, вышел стремительно.
Минуту-другую за дверью царила тишина, затем в створку поскреблись.
– Аверил?
– Заходи, я одна.
Дверь приоткрылась, и Шерис, в наброшенном наспех халате, с распущенными по плечам нечёсаными светлыми волосами, проскользнула в комнату. Огляделась, закрыла створку и приблизилась к кровати.
– Аверил? – суккуба то подозрительно присматривалась к Аверил, то заново по сторонам оглядывалась.
– Всё хорошо, – Аверил в растерянности пожала плечами. – Ничего не было.
– Это я вижу и чувствую. А что было?
– Ничего.
– Совсем ничего? – Шерис опустилась на край постели.
– Он сказал, что мы будем просто спать, и только. Он даже не пытался… как в прошлый раз… совсем не пытался, – почти и не обнимал, едва-едва касался и поцеловал в щёку, словно родственницу близкую. Правда, наговорил всякого, и теперь казалось, что уж лучше бы взял, как мужчина женщину.
И хорошо бы без лишних слов.
Аверил тоже осмотрела комнату, повернулась к Шерис и прошептала суккубе на ухо:
– Я думаю, он хочет меня выкупить.
* * *
Проклятый приходил каждый вечер.
И каждый вечер Аверил ложилась с ним в одну постель, в той же комнате, засыпала на своей половине кровати, сжимаясь внутренне от тягучего, мучительного ожидания, и просыпалась неизменно в объятиях Герарда, с ощущением его рук на своём теле. Большего Герард не позволял, даже не целовал, хотя порою Аверил ловила тяжёлые, словно голодные взгляды его, будившие злые воспоминания. Ловила и отворачивалась поспешно, делая вид, будто не заметила ничего. Как и притворялась, словно нет ничего особенного в манере проклятого зарываться лицом в её волосы, шумно вдыхать запах её, касаться носом шеи, разве что не тереться, точно выпрашивающий ласку кот. Такое поведение пристало оборотням, но никак не людям.
Или пусть и не совсем людям, но всё равно не тем, кого в стародавние времена называли двуликими.
Иногда перед сном, прежде чем взмахом руки затушить все свечи в комнате, Герард разговаривал с Аверил. Расспрашивал о ней, о жизни её, о матери, слушал с живым интересом, будто его и впрямь заботили подробности однообразного её существования, будто ей было, что поведать собеседнику.
Родилась в последний месяц лета.
Росла, по первости не ощущая ещё разницы между собой и другой ребятнёй. Маме помогала, жила как все – так, по крайней мере, казалось тогда. А что дети дразнились да взрослые поглядывали странно, так думы о том не тревожили маленькую несмышлёную девчушку. Равнодушие человека, которого она тогда отцом родным полагала, волновало куда больше, виделось по наивности, что он просто недоволен чем-то, что она, Аверил, плохо старалась и надо стараться лучше, чтобы батюшке угодить. Лишь богам и ведомо, как сильно, отчаянно Аверил хотелось добиться отцовского внимания, ласки, любви… пока однажды отец не пришёл домой пьяным, не замахнулся на кинувшуюся было к нему девочку и не велел ей, кукушонку, шлюхину отродью, убираться с глаз долой.
Как, откуда, от кого стала известна правда? Сболтнул ли кто лишнего или слушок просочился вредным сквозняком, добрался до дома их? Мамина семья-то из соседней деревни родом была и как дочь гулящую выдала замуж впохыхах, так и позабыла благополучно что о покрытой позором плоти и крови своей, что о плоде позора этого. Ни деда с бабкой, ни иных родственников по материнской линии Аверил никогда не видела. Лишь позже узнала, что отчим, едва жена родила якобы раньше срока, смекнул, что к чему, да поворачивать назад не решился. Молчал, терпел. Летело, бежало время ветром неудержимым, мама больше на сносях не была ни разу, не скрывала ни ненависти к супругу, презрительной, ядовитой, словно гадюки лесные, ни того, что замуж пошла по принуждению, да и, как с годами заподозрила Аверил, о том, что дочь от другого зачата тоже, и вскорости проклюнулись всходы первых сплетен, шепотков за спиной. И чем старше она становилась, тем громче звучали голоса.
Потом заболела мама.
Аверил превращалась из девочки в девушку, расцветала робко, степенно, и отчим – любовь не отца, но отчима заслужить она более не пыталась, – начал смотреть на неё иначе, злое презрение сменилось вдруг взглядом жадным, оценивающим. Заступал ей дорогу, за руки хватал да всё обнять норовил, прижать к возбуждённой мужской плоти. Под предлогом объятий щупал едва ли не в открытую, бывало, и с поцелуями лез. Поначалу Аверил не понимала причин внезапного этого внимания и от осознания лучше не стало.
И сияние, ненужное, бессмысленное, казалось проклятием.
Рассказывать про отчима Аверил не любила. Сразу замолкала, не желая повторять вслух того, что и в воспоминаниях вызывало отвращение, ненависть к отчиму и стыд за себя, за неловкость собственную, за неумение дать отпор. Герард тогда разговор не продолжал, не задавал вопросов, ответить на которые Аверил всяко не смогла бы – уж лучше умереть на месте, чем признаваться проклятому, – и только гладил её то по руке, то по плечу. О возможном выкупе больше не упоминал, и матушка Боро о том молчала тоже. Лишь, прищурившись, рассматривала Аверил пытливо, колюче, явно понять стараясь, что за блажь странная ударила в голову проклятого, почему именно Аверил обратилась причудливым капризом бессмертного?
Аверил стали лучше кормить, воду для умывания приносили тёплую, не холодную, как прежде, и даже деревянную лохань для мытья ставили каждый день. Появилось несколько ночных рубашек и красивое нижнее бельё, хотя Герард не настаивал, чтобы она надевала что-то ещё, кроме сорочки для сна. Аверил спешили услужить, лебезили осторожно, не забывая по примеру матушки поглядывать с любопытством. Девочки и расспрашивать не стеснялись, но Аверил никому, кроме Шерис, не говорила, что происходит – или чего не происходит – в спальне между ней и проклятым, а из нелюдей в борделе только суккуба и была.
О себе Герард не рассказывал, Аверил же старалась лишний раз не открывать рта без позволения. Шерис говорила, что у проклятого дела в столице Тарийи, что его, привлекательного молодого человека, часто видят при княжеском дворе, в обществе самого князя и его приближённых, а здесь Герард проездом и не иначе как силы тёмных богов, покровителей братства, привели его тем вечером в заведение матушки Боро.
Надо перетерпеть немного, выждать – не будет же проклятый ходить сюда вечно да только спать с Аверил в обнимку? Не думать ни о прошлом, ни о будущем и смотреть сугубо по обстоятельствам, как Шерис наставляла.
Могло быть и хуже.
Аверил терпела, выжидала. И сама едва замечала, как постепенно, вечер за вечером, привыкает к присутствию мужчины рядом. К теплу его тела, к объятиям, к непонятной этой манере запах её вдыхать. К голосу негромкому, к взгляду внимательному, вдумчивому, к глазам, что удивительным образом меняли оттенок, становясь то темнее, то светлее. Засыпала с ним быстрее, и ожидание неизбежного, боли и грубости тускнело день ото дня.
Так минула неделя.
И день-другой от следующей.
Вечер накануне прошёл за беседами, за расспросами о книгах, которые Аверил читала в храме – неужели проклятому это и впрямь интересно? Аверил сомневалась, но вслух о том не говорила, – и утро не должно было отличаться от прочих. В обычной утренней полудрёме, в сладкой неге пробуждения Аверил не сразу поняла, что изменилось.
Герард, как и прежде, прижимался со спины, однако руки его не обнимали, подобно всем прошедшим дням, но скользили легко по телу, касались живота, бёдер, открытых сбившейся за время сна сорочкой. Аверил застыла мгновенно, почувствовав дыхание на шее, а затем – осторожный поцелуй. Одна рука погладила бедро, опустилась ниже и когда Аверил дёрнулась протестующе, Герард лишь крепче прижал её к себе, вновь поцеловал в шею и прошептал на ухо:
– Тише, не бойся. Я не причиню тебе боли.
Вот уж в чём она точно сомневалась! В первый раз боль неизбежна, что бы там ни говорили мужчины, какие бы удовольствия ни обещали.
Надо перетерпеть, как она и хотела. Зажмуриться крепко-крепко, не шевелиться, не позволить сиянию, откликаясь на страх хозяйки, пробудиться, наполнить ладони. Не верила же она, в самом деле, что проклятый так и будет целомудрие её беречь?
Не верила. Вроде и очевидно, что иначе и быть не могло, да только всё равно душила горькая обида, что Герард решил грань эту незримую перейти.
– Твой запах становится сильнее с каждым днём… он и впрямь сводит с ума, заставляя желать тебя так, как я не желал никого и ничего за все десятилетия своей жизни… даже её…
Пальцы касались осторожно, неторопливо, рождая странный жар, и тело отвечало на бережные прикосновения эти совсем не так, как было с отчимом или когда парни в деревне под глумливые шуточки и хохот приятелей норовили прихватить пониже поясницы.
Тогда было противно. Мерзко до тошноты, до жгучих слёз, до дрожи в руках.
А сейчас всё иначе. И в первые мгновения, растерянно прислушиваясь к себе, Аверил не понимала, в чём же дело, что изменилось.
– Если бы ты знала, какая это мука – спать рядом с тобой и не трогать тебя… желать тебя и опасаться напугать… быть с тобой лишь ночью и уходить утром… проводить целый день Дирг знает где, смотреть на всех этих людей и нелюдей, совершенно мне не интересных, и думать только о тебе…
Дыхание щекотало кожу, губы касались то шеи, то плеча, срывающийся шёпот удивительным образом подливал масла в то неведомое пламя, что всё сильнее и сильнее разгоралось внутри, будило желания смутные, запретные. Чтобы не останавливался. Чтобы позволил ласку более уверенную, смелую… говорили же девочки, что порою с мужчиной может быть приятно. И в ощущениях, новых, волнующих, хотелось раствориться, растаять последним снегом по весне. Аверил погружалась в них, словно в речные воды, уходила с головой в тёмную глубину, задыхалась от нехватки воздуха, едва отмечая, как Герард приподнялся, навис над девушкой.
– Аверил.
Она поймала знакомый тяжёлый взгляд свинцово-серых, будто тучи грозовые, глаз. Выражение лица сумрачное, непонятное и обволакивающая Аверил жаркая нега отступила чуть.
– Герард?
Он выпрямился, отвёл руку, оставив томительное чувство разочарования, и аккуратно перевернул Аверил на спину. Склонился к самому её лицу, скользнул пальцами по шее, убирая пряди волос и ещё ниже спуская широкий ворот сорочки. Наверное, сейчас всё и произойдёт. И, возможно, будет не так уж и плохо, как казалось прежде.
Губы мимолётно коснулись её губ и сразу опустились на подбородок, затем на шею. Аверил замерла в ожидании, глядя в потолок. Ладонь Герарда провела вниз по телу, по складкам ткани, по обнажившимся участкам кожи, остановилась на бедре. Герард передвинулся, перенося вес своего тела, прижимая им девушку к перине, и Аверил всё же зажмурилась, сжалась, предчувствуя неизбежное.
И боль не заставила себя ждать.
Опалила тело огнём, не согревающим, волнующим приятно, что рождался от прикосновений Герарда, но жестоким, сжигающим всё на своём пути. Разлилась раскалённой лавой по венам, вынудила вздрогнуть, вскрикнуть, широко распахнуть глаза.
Потому что боль пришла не от вторжения в её тело, но от острых клыков, вонзившихся в шею.
Глава 4
Крик застыл на губах, царапая пересохшее горло. Аверил рванулась в инстинктивной попытке избавиться от укусившего её существа, убежать подальше, спрятаться в надёжном месте, где ни одно чудовище, сказочное ли, настоящее, облик человека принявшее, её не найдёт. В то же мгновение Герард поднял голову, всмотрелся в её лицо. Глаза посветлели стремительно, и сам проклятый выглядел растерянным, изумлённым не меньше Аверил.
– Аверил?
Воздух словно неохотно пробрался в лёгкие при судорожном вдохе, боль истаяла мгновенно, не оставшись мимолётным напоминанием даже в месте укуса, и лишь левое плечо вдруг заныло, будто Аверил неудачно потянулась.
– Аверил, прости, пожалуйста, я не… не хотел, – в голосе билась вина, отчаянная, удивлённая, кончики пальцев осторожно коснулись шеи. – Просто на секунду я словно забылся… и в твоём запахе, и в желании… пометить тебя.
Пометить? Разве проклятые помечают женщин, подобно оборотням, избравшим себе пару?
Оттолкнув Герарда, Аверил попыталась сесть и проклятый сразу отодвинулся, помог ей подняться выше по подушке.
– Что вы… ты… сделал? – собственные пальцы не ощутили ни ранок, ни следов крови.
– Укусил тебя, – Герард тоже сел.
– У вас есть клыки?
– Появляются иногда.
– Как у оборотней?
– В нашем случае скорее уж как у змей.
– Змей? – левое плечо чесалось и зудело настойчиво, будто внимание привлекая.
– Мы ядовиты, Аверил, – произнёс проклятый ровно, спокойно. И малость обречённо. – Если мы кого-то кусаем, то в кровь, в плоть этого человека попадает яд. Большая доза убивает, малая – привязывает человека к тому члену ордена, кто укусил его, создаёт между ними нерушимые узы. Таков дар Кары, известной богини-покровительницы змей и супруги тёмного бога Дирга, которому, как уверяют старшие, братство обязано объединяющим наши силы кругом и бессмертием.
– Значит, ты… вы… – отчего-то не получалось закончить мысль, проговорить её, страшную, невероятную, вслух.
– Не только укусил тебя, но и отравил и привязал к себе, – Герард нахмурился вдруг. – Хотя я никогда не слышал, чтобы братство привязывало женщин… Всегда были только мужчины – слуги, доверенные лица и эмиссары ордена.
Всеблагая Гаала…
– Я… я умру?
– Что ты, Аверил, ты не умрёшь, – Герард обхватил её лицо ладонями, вынуждая посмотреть в ясные голубые глаза. – Отмеченные братством не болеют человеческими болезнями, медленнее стареют и живут даже дольше, чем обычные люди. Но мой укус… здесь и сейчас… несколько всё осложняет.
– Что?
Проклятый говорил на понятном, всем известном языке, но Аверил с трудом разбирала каждое слово его, точно речь велась на одном из тех местных наречий, что сохранились островками памяти о стародавних временах, мучительно медленно искала смысл во фразах.
– Привязка формируется в течение нескольких часов и оставляет своего рода отметку на ауре, благодаря чему её, привязку, могут заметить все, кому дано видеть наши энергетические поля. Ты девушка, к тому же одарённая и я не знаю, как всё может выглядеть в твоём случае, но оставаться здесь тебе нельзя.
– Почему? – Аверил повела зудящим назойливо плечом.
– Потому что ты моя отмеченная и Дирг его разберёт, кто и что теперь увидит на твоей ауре, – Герард опустил взгляд на её плечо и убрал руки. – Повернись, пожалуйста.
– Зачем? – страшно поворачиваться спиной к проклятому, даже вполоборота страшно.
И что делать дальше, неясно.
А от мысли, что в теле её отрава, способная убить, к горлу подкатывала тошнота.
– Пожалуйста, – Герард сам повернул Аверил, коснулся сначала плеча, затем лопатки. – Дирг подери…
– Что там? – Аверил повернула голову, пытаясь, насколько это возможно, рассмотреть чешущееся место, однако натолкнулась на взгляд проклятого, мрачный, сосредоточенный.
– Скажу Сюзанне принести тебе одежду, мы немедленно уезжаем, – Герард встал с кровати и принялся стремительно одеваться. – Жди меня здесь, – и вышел.
Аверил ощупала плечо, лопатку, как смогла дотянуться.
Ничего.
И зеркала или подходящей отражающей поверхности в комнате нет.
А если просто через плечо смотреть, то видно лишь часть чего-то чёрного, расползшегося чернильным пятном по коже. Почти и не зудело больше, только тревожило смутным ощущением необратимого.
Герард вернулся быстро, с охапкой женской одежды, туфлями и широкой накидкой с капюшоном. Не смея перечить, Аверил выскользнула из-под одеяла, торопливо надела чужие, резко пахнущие духами вещи. Матушка Боро ждала за дверью, глядя то испуганно на проклятого, то пристально, изучающе на Аверил, не иначе как понять пытаясь, чем вызвана спешка.
– У тебя тут остались какие-либо личные вещи, которые ты хочешь забрать? – спросил Герард уже в коридоре, тихом по-утреннему.
– Нет. А… дозволено ли мне попрощаться с… – Шерис ведь волноваться станет и наверняка у матушки допытываться начнёт, куда Аверил пропала.
– Не стоит.
Ослушаться Аверил не осмелилась.
Так они и покинули бордель, едва ли не тайком, через заднюю дверь. Герард напоследок бросил матушке Боро звякнувший негромко кошель да взгляд выразительный, всяких слов красноречивее, надел на голову Аверил капюшон и повёл девушку в сторону улицы, где остановил один из проезжающих мимо экипажей. Отвёз в гостиницу, снял сразу две комнаты и велел приготовить для спутницы ванну с горячей водой и приличное свежее платье. Замечала Аверил, как матушка лебезила перед проклятым, как в глаза заискивающе смотрела, словно нищий, милостыню просящий, но впервые увидела, с какой раболепной покорностью, без малейших возражений торопятся исполнить любое приказание члена братства. Как взор отводят спешно, а то и вовсе от пола его не поднимают, будто проклятый, точно ведьма какая, может порчу навести одним лишь взглядом недобрым. Герарда в гостинице знали и посему лишних вопросов не задавали и на Аверил, в накидку закутанную, не смотрели. Споро притащили и ванну на изогнутых ножках – прежде Аверил таких не видела, только обычные деревянные лохани, – и воды горячей, и принадлежности для купания, и ширму поставили, отгородив ванну и камин с разожжённым огнём от остальной части комнаты. Аверил безропотно вымылась, избавляясь от раздражающего запаха духов – теперь уж и не узнаешь, кому из девочек пришлось своё платье по требованию матушки отдать, – тщательно прополоскала волосы, выбралась из ванны и завернулась в большой отрез ткани, повешенный перед огнём. Вышла из-за ширмы и вздрогнула, увидев Герарда в кресле, придвинутом к окну. Она слышала голоса, шаги заходивших в комнату слуг, но отчего-то не заметила, когда все посторонние вышли, и они с проклятым остались вдвоём.
– Твоё новое платье, – Герард лёгким взмахом руки указал сначала на разложенный на кровати тёмно-синий наряд, затем на стол, полный блюд. – И еда, если ты голодна.
– Вы… ты меня купил? – осмелилась спросить Аверил.
Матушка Боро ведь отпустила её, невольницу, без возражений, слова против не сказала.
– Выкупил, – поправил Герард и сделал глоток из бокала с вином, что держал в руке.
– Но вы… ты сам сказал, что я – твоя отмеченная, – а чем отмеченная и привязанная отличается от обычной невольницы?
– Моя, – проклятый поднял бокал, посмотрел на Аверил сквозь призму стекла – или настоящего хрусталя? – и багрового, что кровь запёкшаяся, напитка. – Разница между рабами и отмеченными, Аверил, заключается в том, что раба можно продать, купить и даже выкупить и освободить, в зависимости от принятых в том или ином государстве законов, но отмеченный, в отличие от невольника, уже никак не сможет избавиться от отметки, что бы она собой ни представляла. В теории существует некий ритуал, способный избавить от нашего яда, правда, с немалым риском для жизни человека, да и, сказать по чести, я в него не верю. И я не хочу тебя отпускать.
Словно ей есть, куда идти. Разве что обратно к матушке Боро.
– Младшим поколениям ещё не позволено создавать себе приближённых… да и старшие ужесточили критерии отбора и настаивают на ограничении количества доверенных лиц… и потому не могу похвастаться чрезмерной осведомлённостью в вопросах, что именно происходит после укуса и кто что чувствует, однако сомневаюсь, что в таком случае возникает настолько сильное влечение. И речь не только о сексе. Я хочу, чтобы ты была рядом. Но если старшие узнают о тебе и о привязке, то избавятся от тебя тотчас же, не задумываясь, а я не могу этого допустить. По этой же причине мне нельзя брать тебя с собой в столицу. Тарийская партия важна для братства и с собрата Рейнхарта, при всей его занятости Эллорийской империей и новым учеником, станется заявиться в княжество лично при малейшем намёке на провал. Поэтому будет лучше, если ты отправишься в Афаллию.
Аверил стиснула ткань на груди.
На юг, в Афаллию?
– Торн тебя заберёт. Он единственный в круге, кому я могу доверять.
– Торн? – кажется, только и получалось, что повторять эхом за Герардом.
– Мой собрат по кругу. Я тебе о нём говорил.
– Да, я… помню. Но… но что будет в Афаллии? И почему туда, а не в другое королевство?
Маленькое и тихое вроде соседней Индарии. Или в одну из крошечных прибрежных стран – сколько их по обе стороны Афаллии? А лучше и вовсе подальше на север, где верят в старых богов и границы так зыбки, размыты, словно северные лорды никогда их не проводили, захваченные земли разделяя.
– Потому что я родился и вырос в Афаллии, на протяжении многих лет вёл там партию и не одну, – проклятый опустил бокал, отпил ещё вина. – Я знаю если не каждый афаллийский угол и каждый афаллийский куст, то, по крайней мере, хорошо там ориентируюсь. И пока я успешно справляюсь с возложенными на меня обязанностями по Тарийе, никто не станет интересоваться моими делами в Афаллии.
– И кем я буду? – вырвалось у Аверил. Наверное, в другое время да при иных обстоятельствах она не решилась бы задать этот вопрос прямо, глядя в глаза Герарду – не дело невольнице спрашивать, как намерен распорядиться ею новый хозяин, не дело возражать и противиться, – но слишком стремительны, непонятны резкие эти перемены. – Служанкой? Рабыней без права выкупа? Игрушкой ветра?
– Все мы лишь игрушки ветра рока, рождённого из взмахов опахала богини судьбы, и оказываемся там, куда он нас занесёт, – Герард поднялся, залпом допил остатки вина и поставил бокал на стол. Скользнул задумчивым взглядом по телу девушки, прикрытому тонкой влажной тканью. – Не буду тебе мешать. Когда закончишь с едой и одеждой, позови, я в соседней комнате.
Проклятый вышел, а Аверил шагнула к освободившемуся креслу, опустилась на мягкое сиденье. Несколько минут сидела неподвижно, пытаясь новую жизнь представить. В Афаллии, казавшейся бесконечно далёкой, в стране, где она, простая деревенская девушка, никогда не бывала. И были среди девочек мечтательницы, грезившие об участи любовницы влиятельного лица, о доле обеспеченной содержанки, о роли дорогостоящей куртизанки, изысканной дамы полусвета, отбоя от клиентов не знающей, выбирающей себе мужчин, а не терпящей того, кто выберет её. Всяко понимали, сколь фантазии эти несбыточны, эфемерны, однако даже матушка не могла запретить мечтать о том, что виделось лучшим. И вот она, Аверил, похоже, превратится в такую содержанку, то ли любовницу, то ли рабыню, прикованную к хозяину незримыми узами магической привязки, и не знает теперь, радоваться ли открывающимся возможностями или впору плакать слезами горючими?
С отчимом-то оно всё проще было: Аверил знала, чего от него ожидать, знала, чего он хотел, а как смекнул, что и падчерица может быть опасна, так сразу и от приблуды избавился, и денег лишних получил. Хоть и горько, но следовало догадаться, что похоть отчима не настолько далеко простиралась, чтоб с девкой дурной дело иметь.
Герард же другой.
Не человек и от намерений своих вряд ли отступится, вряд ли откажется только из-за силы Аверил, из-за суеверного страха перед колдовством.
Взгляд, бродивший бесцельно по комнате, остановился на маленьком ручном зеркале, лежавшем на столике подле кровати. Аверил метнулась к нему, схватила за тонкую узорчатую ручку. Приспустив ткань, завела зеркало за спину, пытаясь рассмотреть, что за странное пятно появилось на лопатке.
Не пятно.
Причудливый чёрный узор, будто нанесённый неведомой кистью, расписал кожу на левой лопатке, спускаясь с неё тонкими стебельками вьюнка. И не понять, на что больше похоже, то ли цветок какой, то ли символ древний. Аверил потёрла один завиток, даже царапнула чуть, но рисунок не поддался, словно настоящая татуировка из тех, что в изобилии водились на телах моряков и демонов.
Наверное, потому братство и называет своих укушенных отмеченными. Выглядело и впрямь отметкой, а пуще того – клеймом.
Клеймом похуже рабского.
* * *
Собрат Торнстон появился вечером, когда за окном сгустились зыбкие сумерки и фонари озарили улицы. Непривычно видеть город таким – спокойным, светлым и опрятным, словно старшая жрица из храма Гаалы Всеблагой, – и оттого приходилось напоминать себе, что бордель матушки Боро расположен в другой его части, где всегда, а по вечерам особенно, шумно, людно и пьяно, где уличных девок тискали прямо в подворотнях, где могли до рассвета горлопанить песни нетрезвыми голосами и не чурались выливать содержимое ночных горшков из окон на головы случайных прохожих.
Торнстон худощав, одного роста с Герардом и выглядели они почти ровесниками, что бы это ни означало для проклятых. Каштановые волосы отпущены чуть длиннее, чем у Герард, и заметно взлохмачены, глаза светлые, то зелёные, будто листва весенняя, то голубые с серебром, точно тронутая солнцем гладь речная, и улыбка широкая, открытая, пусть бы то и очередной обман, иллюзия от братства притворщиков и лжецов. Переступив в сопровождении Герарда порог комнаты, Торнстон сразу поклонился поднявшейся навстречу Аверил, словно она важная особа, окинул её взглядом оценивающим, цепким, точь-в-точь как у собрата.
– Торн, Аверил. Аверил, Торнстон, – накоротко представил Герард, закрывая за собой дверь.
– Миледи, – Торнстон склонил голову, и Аверил смутилась и от непривычно почтительного обращения, и от откровенного любопытства в светлых глазах.
– Я… не леди, – возразила робко и умолкла в растерянности.
Не должно ведь заговаривать с посторонними без разрешения хозяина.
– При ином раскладе вы могли бы стать принцессой, а то и королевой, Аверил, – добродушно усмехнулся Торнстон.
– Вряд ли, – отчего-то в голосе Герарда пробилось недовольство. – Даже будь мой настоящий отец простым заезжим рыцарем, а не иномирным прищельцем.
– Ну, знаешь ли, королевские бастарды тоже могут рассчитывать на весьма неплохой улов.
– Бастарды королей. Не королев. К тому же не забывай, моя матушка слишком любила Александра, чтобы расточать эту любовь ещё и на невесть от кого зачатого уб… ребёнка, который принёс ей больше огорчений, нежели радости.
– Возможно, было бы проще, если бы первенцем был Александр.
– Возможно. Но мы этого никогда уже не узнаем, – Герард осмотрел комнату и указал собрату на небольшой саквояж, куда по приказу проклятого собрали и сложили всё необходимое, что могло потребоваться молодой даме в дороге. – Безусловно, порталом было бы быстрее и надёжнее, но…
– Порталы стоят дорого, молчание ещё дороже, – Торнстон взял саквояж и бросил на Аверил каплю виноватый взгляд. – Поэтому как ни жаль, однако придётся потерпеть неудобства традиционного транспорта.
– Ты всё взяла? – с непонятной мягкостью осведомился Герард.
– Я… да, наверное.
Только вот и брать-то с собой ей нечего, нет у неё ничего своего, ни личных вещей, ни памятных безделушек, что здесь, что в борделе. Да и откуда бы там личному появиться? Аверил и в саквояж заглянула всего раз, пока в комнате одна была, коснулась осторожно смены белья, непривычно мягкого, с вышивкой, и кожаного дорожного несессера, подобный которому прежде лишь на картинке и видела. В потрёпанной старой книжице, воспитанию юных дам благородного рождения посвящённой, невесть как оказавшейся в храмовой библиотеке. Но изучить содержимое саквояжа Аверил не решилась и оттого не могла даже честно ответить на вопрос проклятого. Как подтвердить, всё ли она взяла, если ей не ведомо, что в саквояж положили, что из собранного ей на самом деле нужно, а что нет?
– Хорошо, – Герард снял со спинки стула подле стола накидку с капюшоном, однако не ту, что кому-то из девочек Боро принадлежала, а новую, тёплую, чёрную с блестящей застёжкой в форме розового бутона. Аверил не особенно понимала в стоимости одежды, но сразу догадалась, что и накидка, и простое тёмно-синее платье, что надеть пришлось, и крепкие кожаные туфли, и содержимое саквояжа несколько дороже того, к чему привыкла Аверил.
Герард же сам набросил накидку на плечи девушки, расправил и застегнул, коснулся убранных в узел волос, лёгким движением приглаживая выбившиеся – и когда только успели? – прядки. Аверил видела, как ожидающий возле двери Торнстон наблюдает за ними, с искренним удивлением и любопытством, живым, будто жадным каким-то.
– Ты поедешь с Торном, он отвезёт тебя до самого места и присмотрит за тобой, пока я не найду возможности приехать, – Герард говорил негромко, ласково, словно с дитём малым.
– А… ты?
Нет, Аверил слышала уже, что другой собрат отвезёт её в Афаллию, но раньше казалось почему-то, что Герард поедет если не с ними, то следом. Просто ему нужно ехать одному, дабы подозрений не вызывать… а оно вон как.
– А мне, хочу я того или нет, придётся вернуться в столицу. Тарийская партия ещё не окончена и…
– Не видать ей ни конца, ни края, – добавил Торнстон насмешливо. – Гложет меня сомнение великое, что не получат старшие ни от Тарийи, ни от Сарийи того, чего хотят. Гиблое это дельце, как бы там Рейнхарт ни уверял в обратном.
– Я должен остаться, Аверил. Как только представится возможность, я обязательно приеду к тебе. Ты будешь в безопасности, жить тихо и уединённо в моём доме на севере Афаллии. О нём мало кому известно, приезжаю я туда нечасто, от случая к случаю, и потому едва ли кто-то решит его проверить, – Герард надел капюшон на голову Аверил, расправил складки.
Неправильно всё, совсем неправильно.
Невольниц не отсылают за тридевять земель, точно и впрямь о безопасности их тревожатся, отмеченных не отпускают в неведомые края, словно ни укус, ни отметка эта не имеют никакого значения.
– И когда ты приедешь? – уточнила Аверил. Как это так – «как только представится возможность»?
Что ей там делать? Смиренно ожидать хозяина, будто собака, дом в отсутствие владельцев сторожащая?
– Как смогу, – Герард коснулся её губ нежным бережным поцелуем, отступил в сторону и мягко к двери подтолкнул.
Гостиницу, подобно борделю, покидали через заднюю дверь, только за приоткрытыми воротами тесного освещённого дворика, куда вёл чёрный ход, уже стоял экипаж. Герард проводил собрата и Аверил до кареты, Торнстон первым забрался в сумрачное нутро салона. Герард на мгновение притянул Аверил к себе, снова поцеловал и вдруг насторожился, отпустил и резко обернулся.
– Стой, где стоишь, если жизнь дорога, – процедил тихо, и Аверил, из-за спины проклятого высунувшись, заметила сгорбленную фигурку, прижавшуюся к каменной ограде гостиничного двора.
Заметила нелепый мужской костюм, поношенный и явно владельцу великоватый. Заметила прядки светлых волос, выбивающихся из-под полей широкополой шляпы, и яркие зелёные глаза на хорошеньком личике.
– Шерис?
Суккуба подняла голову, но приблизиться не решилась.
– Я уж думала, тебя увезли в столицу или куда похуже, – произнесла Шерис, и горькая усмешка искривила губы.
– Ты её знаешь, Аверил? – спросил Герард, и Аверил кивнула торопливо.
– Это Шерис, она… моя подруга.
– Из борделя? – проклятый прищурился, всматриваясь в суккубу. – То-то лицо знакомое.
– Нам, мессир, выбирать не приходится, – парировала Шерис и выпрямилась, расправила плечи.
– Я только попрощаюсь, – выпалила Аверил и, увернувшись от протянутой было руки Герарда, бросилась к Шерис.
Обняла крепко единственное существо, ставшее для неё дорогим в этом мире, полном людей и нелюдей и при том совершенно пустынном, словно давно заброшенное поселение, единственную душу, что была добра к невольнице, заботилась и поддерживала, точно старшая сестра, которой Аверил не дали боги.
– Как ты нашла меня? – прошептала Аверил.
– Тут всем известно, где останавливается проклятый. Я надеялась лишь, что тебя сразу не увезут.
– Я уезжаю.
– Да уж вижу. Но не говори куда, иначе, боюсь, проживу я недолго.
– Что? – Аверил отстранилась от Шерис, посмотрела удивлённо.
– Ничего, – качнула головой суккуба. – Не думай об этом и поезжай с миром, всё равно ни мне, ни тебе не дано остановить происходящее. Пусть твоя богиня будет милостива к тебе. И… если он станет плохо с тобой обращаться, не терпи, Аверил. Уходи немедленно, беги куда угодно, но не терпи, не позволяй ему унижать тебя, делать то, что будет причинять тебе боль, не суть важно, физическую или моральную. Хорошо?
Аверил вновь кивнула.
Соврала ведь.
Будет терпеть, как терпела отчима и деревенских, как терпела прежние насмешки и презрение, боль и унижение.
– В добрый путь, Аверил, – Шерис ласково улыбнулась на прощание и Аверил неуверенно отступила к карете и проклятому.
– Береги себя, Шерис, и пусть твоя богиня тоже не забывает о тебе.
Герард помог Аверил подняться в салон, глянул искоса на суккубу.
– У вас разные боги? – уточнил неожиданно.
– Да. Шерис… не человек, – ответила Аверил, устраиваясь на сиденье напротив Торнстона.
А о происхождении Шерис проклятому лучше и не знать. Вдруг попытается вернуть Шерис в тот клан, из которого она сбежала когда-то?
– Понятно. Надеюсь, ты будешь ждать меня, Аверил, – и Герард, кивнув Торнстону, закрыл дверцу.
Экипаж тронулся. Аверил откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза, чувствуя, как подступили непрошеные слёзы, как всколыхнулась внутри волна страха перед неизвестностью, перед изменениями, слишком стремительными, неумолимыми, чтобы она и впрямь могла их остановить.
Глава 5
Север Афаллии на диво мало отличался от Тарийи, разве что лето здесь было настоящее, солнечное, жаркое, не то что в княжестве, где из трёх летних месяцев полтора шёл дождь да небо хмурилось сутками напролёт. Правда, Торнстон говорил, что на юге намного жарче, а чтобы совсем жарко, так это надо в саму Альсиану ехать. И рассказывал про апельсиновые деревья, экзотические орхидеи, яркие что весенние бабочки, загадочные колючие кактусы, агаву и другие растения, которых на севере не бывает, если только в специальных садах-парниках.
Рассказывал о море, бескрайнем бирюзовом зеркале на юге и тяжёлой седой глади на севере.
О людях, таких разных и таких одинаковых, словно то море – каким бы оно ни было, всё равно солёная вода, не знающая удержу стихия, что могла быть милостива к дерзнувшим оказаться на её пути, а могла и уничтожить, стереть с лика земного и из памяти человеческой.
О странах и королевствах, всегда бывшими для Аверил безликими названиями в книгах.
Немного о братстве.
Нынче их двенадцать, проклятых богами бессмертных существ, и Аверил, внимательно ловя каждое слово Торнстона, задумывалась невольно – почему так мало? Если у них появляются новые ученики, то отчего не становится больше собратьев? Ведь они же бессмертны, а значит, за столько веков существования ордена проклятых должно уж немало набраться.
Однажды она решилась спросить об этом у Торнстона и, к безмерному удивлению своему, узнала, что членов братства можно убить. Что существует тайное средство, способное уничтожить проклятого так же, как обычное оружие или болезни убивают простых смертных. Что члены ордена используют его против своих же собратьев, избавляясь от тех, с кем связаны кругом. В круге должно быть двенадцать, а лучше и больше членов, объяснил Торнстон, тогда сила их будет полной, но если станет меньше, то вместе с тем уменьшится и прославленное могущество и неуязвимость братства. И добавил, что некоторое время назад в круге оставалось девять собратьев и что в ту пору они как никогда прежде были близки к потере бессмертия и силы.
Странно это – орден бессмертных, которых можно убить, подобно любому живому существу под этим солнцем.
Дом Герарда, по замечанию Торнстона, невелик и вполне себе обыкновенен, традиционен, но Аверил он показался большим, всяко больше избы деревенской, и точно куда роскошнее. Просторная кухня, светлая столовая, уютная гостиная, вмещающая в себе библиотеку. На втором этаже три спальни и отдельная ванная комната с настоящим водопроводом. Вода из изогнутого медного крана текла холодная, – нагреваться она должна в маленькой котельной в подвале, добавил Торнстон, но поскольку домом последние пару месяцев не пользовались, то и воду не грели, – однако для Аверил и это чудо. Воду не надо ни носить, ни греть самой – разве не удивительно?
Ей разрешили выбрать спальню, и Аверил остановилась на той, что поменьше, для гостей. Пока Герард не вернётся и не велит иного, спать в его постели девушка не собиралась.
Сам дом, двухэтажный, каменный, увитый плющом, располагался по соседству с небольшим городом и там, несмотря на робкие уверения Аверил, что она и так справится, Торнстон нанял приходящую прислугу – кухарку, мальчишку для мелких поручений и горничную. Нашёл портного, хотя без новых платьев Аверил прекрасно могла бы обойтись – ни к чему лишние траты. Вскоре по просьбе проклятого кухарка привела свою племянницу, хорошенькую, словно лесная фея, темноволосую и темноглазую, помогать Аверил – будто Аверил знала, как управлять прислугой. И целым домом. И камеристкой. Таким, как она, не прислуживают, не кланяются, не говорят, обращаясь, «госпожа», точно она, Аверил, родилась если не леди знатной, то хотя бы из семьи зажиточных горожан вышла.
Всякому должно быть видно, что она всего-навсего невольница-простолюдинка, жалкая, безродная, как и прочее отребье.
Торнстон то уезжал на несколько дней, то возвращался, проводя ночи под крышей дома друга, но Аверил уже перестала опасаться его, как опасалась в самом начале пути, страшась что ехать с проклятым в одном экипаже, что останавливаться на ночлег в гостиницах и на постоялых дворах. Торнстон не прикасался к ней больше необходимого, не удерживал и не смотрел так, как смотрел Герард и другие мужчины. Порою принюхивался к ней, подобно собрату, однако немного иначе, не точь-в-точь, не жадно, скорее удивлённо, озабоченно, а после хмурился, будто обнаружил нечто неожиданное, не совсем понятное. Не позволял чужим даже случайно касаться Аверил, не допускал ни оскорблений, ни шуточек сальных, сам же вёл себя так, словно был ей опекуном или старшим братом, мечтами о котором – защитнике верном, надёжном, никогда бы не давшим младшую сестру в обиду, – грезилось в детстве.
Уже по приезду в Афаллию Торнстон начал передавать Аверил письма от Герарда, невесть как пересылаемые так быстро. Спросил, не хочет ли Аверил ответить, предложил записать под её диктовку, однако девушка отказалась.
Сама напишет, чай, грамоте обучена.
Писала, приходя в ужас от собственного почерка – не изящная вязь слов, но забор крупных угловатых букв, – рвала бумагу на мелкие клочки, сжигала остатки в камине и переписывала заново. Едва не плакала от отчаяния, осознав вдруг, как мало умеет, ни писать красиво, ни складно мысли на бумаге излагать. Вслух, оно всё проще произносить, да и не было прежде в окружении её людей, чистотой речи отличавшихся. Шерис ещё могла что помудрее сказать или словечко какое, иноземное будто, ввернуть, а так-то и в деревне, и у матушки Боро все говорили по-простому, без изысков аристократических. Торнстон упомянул, что Герард из знатных, что мать его была самого что ни на есть высокого рода и положения, и, должно быть, смешно Герарду каракули Аверил разбирать. Да и о чём ей писать?
Доехали хорошо, быстро. Правда, это Торнстон уверяет, что быстро для наземного способа передвижения, а Аверил тряска в каретах, пересадки да бесконечная череда постоялых дворов вечностью показалась.
Устроились на месте как должно. Или нет? Не жаловаться же Герарду, что ей совершенно ни к чему личная горничная?
В Афаллии тепло и солнце светит каждый день, а дождь если и случается, то нечасто и тоже тёплый.
Аверил много читает – чтение даётся всяко лучше, привычнее, нежели чистописание. Читает всё подряд, что в библиотеке находит, и надеется, что Герард не будет недоволен её своеволием. Читать интересно и ещё надо время занимать, потому что в доме проклятого, с прислугой и Торнстоном, следящим, чтобы Аверил не занималась ничем, что не положено знатной даме – она ведь вовсе не такая, не неженка и не белоручка, – ей нечего делать.
Наверное, прислуга тайком смеётся над Аверил, пусть бы за глаза ничего не говорит и не смотрит презрительно. Стевия, исполняющая работу камеристки, ровесница Аверил, бойкая и смешливая, много знает и болтает без умолку. Она другая, она – не Аверил, ничего не боится, хочет увидеть мир и смело смотрит в глаза Торнстону, не отводит взгляда, не опускает взор к полу, как сделала бы Аверил на её месте. И Торнстон тоже странно ведёт себя в присутствии Стевии. То молчит, будто разом позабыв все слова, то спорит с нею, точно бессмертному есть резон поединки словесные вести с обычной девушкой низкого рождения, то пытается грубовато осадить, когда замечания Стевии становятся остры, словно осколок стекла, а сам украдкой всё принюхивается к ней, приглядывается. Аверил тоже – да-да, глупость-то какая! – принюхивалась тайком к горничной, но ничего не заметила.
И с самой Аверил неладное что-то творится. Отчим и матушка Боро теперь далеко, нет у них власти над ней, нет законного права распоряжаться ею, живёт она в большом красивом доме, ни в чём не нуждается, может читать, может гулять по саду, только нет отчего-то радости в сердце, лишь тоска да томление неясное, подтачивающее исподволь, будто вода камень. Иногда Аверил не спится по ночам, а иногда снятся такие сны, что хоть ты спать не ложись. Сны воскрешают воспоминания о том, что показывала когда-то матушка Боро, всё то, что довелось видеть Аверил через потайные глазки, но во снах оно происходит с ней и почему-то не вызывает прежнего отвращения. Наоборот, каждое прикосновение поднимает волну жара, тело точно огнём занимается, и по пробуждению ощущения не исчезают сразу, однако тлеют угольками глубоко внутри.
Нет, пожалуй, об этом писать не стоит.
Как и о том, кто ласкает её во снах этих непристойных, волнующих.
Зато можно написать, что Аверил начал чудиться запах и вовсе не от Стевии. Он слабый, едва уловимый, но Аверил чует его по всему дому, во всех его уголках, он следует по пятам, куда бы она ни пошла.
На что он похож, запах этот? Аверил видится солёная горечь слёз, весенняя колючая прохлада, терпкий хвойный аромат, которым наполнялся деревенский дом в преддверии зимнего солнцестояния. И Аверил, как в детстве, надеется, ждёт чего-то, то ли чуда сказочного, то ли гуляний ежегодных, куда её никогда не отпускали. Все веселились, хороводы водили, играли, гадали, а ей только и оставалось, что в окошко смотреть да мечтать однажды присоединиться к другим детям.
Совсем скоро ей исполнится двадцать, хотя написать о том Аверил тоже не решилась. Двадцать и двадцать, какая нынче разница? Она связана и от уз этих всяко не уйти, не скрыться, пусть бы пока и непонятно, что дальше будет.
Лучше читать письма Герарда, чем самой ответные писать. Поначалу послания проклятого были коротки, сплошь вопросы, что да как у Аверил, но постепенно стали длиннее, разрослись, словно розовые кусты без обрезки, подробными рассказами, что у Герарда происходит, мыслями его, на бумаге изложенными, чувствами, что витали, будто тот запах, незримо между строк.
Герарда утомлял и двор княжеский, и люди, денно и нощно держащиеся подле правителя, ищущие выгоду, плетущие паучьи сети интриг. Аверил ощущала недовольство проклятого, усталость и желание оказаться в другом месте за каждой частью о придворной жизни, за каждым упоминанием о партии. Собрат Рейнхарт приезжал с инспекцией и учеником по имени Дрэйк, молодым и заносчивым сверх меры, и письмо, присланное после их отъезда, изобиловало многоточиями, кривыми строками и уже не недовольством, но едва ли не яростью откровенной, сбивающей с ног порывом ветра. Рейнхарт пенял за задержки, отсутствие старания и что партия идёт не должным образом, а Дрэйк вёл себя так, будто бы сам старший и главный, стоящий надо всем братством, выше всех по праву рождения. Аверил показала письмо Торнстону – всё равно не было там ничего личного, лишь гнев бессильный, горчащий полынью, – и тот только головой покачал, заметив, что последнее принятое поколение никуда не годится, аристократ-выскочка да пара уличных проходимцев, позор на некогда славный орден.
Герард обещал показать Аверил мир. Писал, что безопасности ради придётся часто переезжать, не задерживаясь подолгу на одном месте, и Аверил обязательно увидит всё то, о чём прежде лишь читала и о чём не читала. И будет у неё всё, чего ей только ни захочется. Ей не надо бояться, он никогда её не обидит.
Она и не боится уже. Время идёт, ничего страшного не происходит и нынешнее течение жизни, ровное, умиротворяющее, достаток и довольствие рождали робкое ощущение, что ничего не произойдёт и впредь. И можно признаться себе – о, исключительно себе и разве что Гаале в молитве, но больше никому ни словечка, – что порою Аверил даже скучает по Герарду. По улыбке его, по голосу, по рукам, по утренним пробуждениям в его объятиях.
Герард расспрашивал Аверил о её занятиях ежедневных, что она делала и что читала, велел не позволять прислуге язык распускать и просил присматривать за Торнстоном. Приносил извинения, что до сих пор не может приехать, особенно после визита старшего.
И о запахе тоже писал, что преследовал его, как и Аверил. О желаниях своих, но совсем чуть-чуть, осторожно, точно опасаясь Аверил напугать. О том, что не видит других женщин – хотя последнему Аверил не верила. Не может здоровый мужчина, без жены к тому же, себя в строгости держать. Наверняка и на красавиц придворных заглядывается, и в бордель ходит, как же иначе-то? Но проклятый может быть спокоен, Аверил до его интрижек любовных и дела нет, а что от мысли о другой женщине в его объятиях гнев душил да слёзы злые, так то совершенно ничего не значило.
Должно быть, прочитанный накануне глупый роман виноват. И ничего более.
* * *
Лето текло неспешно в тихой неге, душистое, разморенное жарой второго месяца. Пожалуй, самое странное лето Аверил.
Заведение матушки Боро, путешествие нежданное, Афаллия.
Совсем ничего, а кажется, будто целая жизнь прошла, полная перемен внезапных и затишья, страха и покоя, растерянности и благоденствия.
Отчима уж нет среди живых – в одном из последних писем Герард упомянул вскользь, что узнавал о её родных и выяснил случайно, что отчим погиб, возвращался домой пьяным, как часто бывало прежде, и упал неудачно в придорожную канаву, где и встретил свой конец. И Аверил отчего-то ни капли не жалела о его смерти.
Шерис ушла из борделя, о чём в числе прочего тоже сообщил Герард. Куда – неизвестно, но Аверил полагала, что суккуба опять сбежала, как делала время от времени в попытке запутать следы.
Если Торнстон ночевал в доме друга, то по утрам неизменно приносил Аверил новое письмо, и она читала его за завтраком, накрытом на столе на террасе. Всё лучше, чем слушать, как Торнстон заводит очередной спор со Стевией, словно нарочно ищет девушку в коридорах и комнатах, нарочно говорит что-то, отчего Стевия никак не может промолчать, но отвечает дерзко, порою в выражениях не стесняясь.
И как тут присматривать за Торнстоном? Или лучше за Стевией? Или и вовсе сразу за обоими?
Письмо не дочитано ещё до конца, а доносящиеся из глубины дома голоса, громкие, возмущённые, уже стихли и спустя минуту-другую Торнстон вышел на террасу, опустился на свободный стул против Аверил. Она и глаз на него не подняла, продолжая читать, – Герард писал, что если всё удачно сложится, то он приедет в самое ближайшее время. И от мысли, что скоро, совсем скоро она сможет увидеть его, сердце замирало.
От страха ли?
Или от нетерпения, предвкушения непривычно радостного, тёплого?
Кажется, что теперь Аверил знает его лучше, понимает, как понимала бы обычного человека, к которому испытывала приязнь, симпатию. Что Герард больше не один из проклятых, то ли чудище сказочное, то ли существо загадочное из тех, кого опасаться следует, больше не чужак, способный причинить вред, не лорд высокородный, презирающий половину мира.
Правда, реши кто спросить Аверил, кем же тогда Герард стал для неё, и она, пожалуй, не нашлась бы с ответом. Уже не чужой. Но и своим ещё не назовёшь, разницу в положении не сотрёшь, пусть бы они оба рождены бастардами, не знавшими своих отцов.
Стевия выскочила на террасу – темноволосый вихрь в форменном чёрном платье, чепец сбился набок, глаза горят огнём праведного возмущения, – остановилась перед Торнстоном. Бросила быстрый взгляд на Аверил – скажет ли госпожа что или промолчит? – и, реакции не дождавшись, вызывающим жестом скрестила руки на груди.
– Я ещё не закончила, – произнесла Стевия тоном, за который, сколь подозревала Аверил, девушку немедля выставили бы из любого приличного дома.
Не должно простой служанке так с хозяевами разговаривать.
– А я закончил, – парировал Торнстон, демонстративно не глядя на Стевию. – И позволь напомнить, что я плачу тебе жалование. Равно как и твоей дражайшей тётушке Анне. Ваш город невелик… думаешь, ей в её почтенном возрасте легко будет найти новую работу? Или тебе? Без хороших рекомендаций тебя в большой дом разве что посудомойкой возьмут, но никак не горничной. Тем более, – Торнстон хмыкнул нарочито презрительно, – такую языкатую.
– Да как ты… вы смеете? – тонкие черты прелестного юного личика исказила гримаса гнева, Стевия всплеснула руками. – Вы мне угрожаете?!
Аверил понимала, что надо вмешаться. Надо осадить Стевию, напомнить о её месте и о том, что Торнстон прав и ей действительно следует проявить благодарность, терпение и смирение. Да только не могла Аверил найти в себе силы, чтобы отдавать прислуге приказы, а не просить, прикрикивать в случае нужды, а не сносить всё молча. Матушка Боро не потерпела бы подобных выходок от своих девочек, уж она-то умела сказать да глянуть на строптивицу так, что та мгновенно умолкала и впредь не спорила.
– Сдаётся мне, ты забываешься, – добавил Торнстон холодно.
– Сдаётся мне, это вы забываетесь, – пальцы Стевии сжались в кулаки, и Аверил заметила вдруг, как потянулись из-под них тонкие серебряные нити, делавшие кожу полупрозрачной, будто тающей в неверном свете луны.
Сияние?
Стевия такая же, как она, Аверил, одарённая лунной богиней?
– Я взрослая свободная подданная афаллийской короны, и я имею право читать что захочу, думать что захочу и говорить что захочу, если это не противоречит законам нашего королевства и разумным нормам морали, – голос звенел от обиды, а сияние всё сильнее охватывало стиснутые, дрожащие кулачки. – Зато вы, господин, не имеете никакого права смеяться надо мною лишь потому, что я…
Сердце ёкнуло неожиданно, отвлекая от Стевии и нахмурившегося было Торнстона, запах, тот самый запах нахлынул волной, накрыл с головой, смешивая радость и страх, слёзы и ожидание весеннего пробуждения, и Аверил, отложив письмо, встала и бросилась прочь с террасы. Пересекла гостиную и, подобно Стевии, вихрем вылетела в холл, ровно в тот момент, когда Герард, переступив порог и поставив на пол сумку, закрывал за собой дверь. Подумалось внезапно, что странно, как это Аверил оказалась тут прежде Торнстона, наверняка уже услышавшего собрата, но мысль исчезла за порывом не менее удивительным – едва Герард повернулся, как Аверил кинулась ему на шею, словно добрая жена мужа, вернувшегося с войны живым, встречающая.
Обняла так крепко, как только смогла, и впрямь чувствуя бегущие по щекам слёзы. Вокруг талии обвились мужские руки, глубокий вздох прошелестел возле уха.
– Аверил… ты не представляешь, как я по тебе скучал… по тебе, по твоей улыбке, по твоему запаху…
Аверил отстранилась, внимательно оглядела Герарда, понять пытаясь, изменился ли он с прошлой их встречи? Вроде выглядит так же, разве что небрит да голубые глаза совсем шальными кажутся, будто пьяными. И у самой Аверил голова кружится, внутри тепло разливается, и запах сильнее становится.
– Ты… – Герард тоже осмотрел Аверил, отмечая и новое дорогое платье, по последним модным фасонам сшитое, и совсем уже отросшие волосы, мягкой волной уложенные, и румянец на щеках. Стевия говорила, что Аверил очень красивая, на леди похожа и что к лицу ей и длинные волосы, и роскошные наряды, и украшения, на которые Торнстон не скупился. – Ты изменилась.
– Разве? – не так уж и много времени прошло, люди за столь короткий срок не меняются.
– Изменилась, – Герард вновь притянул к себе Аверил, коснулся губ лёгким, едва ощутимым поцелуем. И тепло вдруг обратилось жаром, обернулось неясным томлением. – Расцвела и…
– Ты не предупредил, что будешь так скоро, – раздался позади голос Торнстона, и Герард отстранился от Аверил, однако руки с талии не убрал. Аверил же обернулась к собрату и следующей за ним Стевией, во все глаза рассматривающей прежде не виденного члена братства. – Я тебя вообще раньше, чем недели через две, не ждал.
Аверил из лунных и Стевия тоже. Герард чует запах Аверил, и Торнстон, судя по всему, тоже замечает запах Стевии. Значит ли это, что и Герард обратит внимание на Стевию? Она ведь красива не меньше, чем Аверил, а может, и побольше…
– Озолотил одного знакомого гриффина, занимающегося порталами, – усмехнулся Герард добродушно и чуть склонил голову набок, в свою очередь оглядывая Стевию. – А кто эта нежная нимфа?
– Стевия, камеристка Аверил, – пояснил Торнстон. – Сам видишь, нынче мода уже не такая, как во времена нашей с тобой юности, но дамы всё равно без посторонней помощи не управляются.
Герард кивнул Стевии, девушка сделала положенный книксен, отвела глаза, пробормотав «милорд», и ушла спешно. Жар сразу схлынул, уступив место жгучей ярости. Аверил попыталась высвободиться, однако Герард лишь крепче прижал её к себе.
– И надолго удалось сбежать?
– На неделю, не больше. Задержусь, и кто-нибудь непременно доложит Рейнхарту о моём вопиющем пренебрежении своими обязанностями. Подозреваю, с прошлого его визита количество шпионов при дворе превысило всякие допустимые нормы, и пара-тройка из них наверняка работает на Дрэйка.
– Думаешь, он имеет виды на Тарийскую партию?
– Тогда он мог бы просто попросить, и я с преогромным удовольствием сдал бы ему этот клоповник, пусть копается там сколько ему заблагорассудится. Нет, всё куда хуже – за кивок одобрения от Рейнхарта Дрэйк будет выполнять любые команды, любые фокусы.
– На задние лапы встанет и будет хвостом вилять, – отчего-то вспомнила Аверил давнее замечание Шерис, пусть и не относящееся к неведомому этому проклятому.
– Да хоть на голову, – согласился Герард. – Дрэйк предан своему учителю, словно пёс, и пойдёт на многое, лишь бы выслужиться перед Рейнхартом. Потребуется утопить меня ради повышения собственного престижа в его глазах – утопит не задумываясь. Ну да Дирг с ними обоими. Аверил, покажешь, как ты тут устроилась?
– Сейчас? – растерялась Аверил.
– Конечно, – Герард наконец отпустил Аверил, наклонился за сумкой. И Торнстона сразу же след простыл, вроде только что был здесь, а смотришь – и нет уже. – Идём?
Аверил кивнула нерешительно.
Что тут ещё скажешь?