Отрывок из книги «Калинка-малинка для Кощея»

Часть I. Украденный жених

Глава 1. Знакомство у реки

Калинка, калинка, калинка моя,

В саду ягода-малинка, малинка моя.

И.П.Ларионов

 

— Может, лучше поцелуешь, красавица? — хрипло спросил он, опаляя кожу дыханием.

Так близко, так самоуверенно. Чуть потянись — и можно коснуться губ. И…

Я с удовольствием залепила ему пощёчину. Получилось так звонко и смачно, что аж сама порадовалась.

Он отпрянул, в глазах сверкнули лиловые молнии. А глаза-то ничего-о-о. Светло-серые, будто небо осенью, но не грозовое, а просто затянутое тучами, за которыми прячется солнце.

Да и сам весь хорош, будто с картинки сошёл. Статный, плечистый, ладный. И неважно, что одет в простые штаны и льняную рубаху, расшитую черными узорами. Кстати, странно. Кто вышивал-то? Одним черным цветом нехорошо ведь. Но красиво смотрится, в тон его волосам, как вороново крыло, что спускаются за спину. Черты лица у него красивые, резкие. Прям хищный зверь, а не человек. На такого бы смотреть и смотреть. Только пахнет от него полынью и морозом ранней зимы.

Да и повадки… далеки от прекрасных.

— И поцелую, — хмыкнула я, вслушиваясь в плеск волн реки. Так-так, водяные вовсю подслушивают, потом сплетен не оберёшься. — Только не тебя.

Эх, хорошо же денек начинался! Солнышко светило, птички пели, на улице тепло. Я подхватила корзинку с бельём — и на речку. Нечего накапливать, постирать да вывесить надо, чтобы потом дальше спокойно заниматься своими травами. Но нет. Всё не так.

Свалился тут на голову. Сначала держался на почтительном расстоянии, а потом подошёл, разговор завёл. Дивиславом представился, сыном кузнеца. Говорил толково, складно. Я и заслушалась. Прям аж удивление взяло: откуда бы сыну кузнеца так уметь? Тут иной сказитель так речи не сложит, а этот прям заслушаешься.

Вот и сказала:

— Слова у тебя — мед сладкий, таким торговать можно. Очередь соберётся знатная.

А этот подлец возьми и целоваться полезь! Я настолько оторопела, что даже чудесницкую силу не вложила в ладонь, так от души и вмазала. Просто, без эффекта.

Впрочем, Дивислав не особо смутился, удар ему вреда не причинил. И только на красиво очерченных губах появилась тень улыбки.

— Резвая, — только и сказал он.

И продолжил смотреть так, словно уже решил съесть с потрохами.

— Шустрый, — не смутилась я, складывая руки на груди. — Али раз умеешь сладко рассказывать, так и девицы все должны у ног лежать?

— Хотелось бы, — неожиданно весело сказал он.

И вроде даже потянулся ко мне, чтобы сгрести в охапку, но резко остановился. Прислушался. Я насторожилась. И впрямь за спиной что-то треснуло.

— Калина-а-а! Калина! — раздался звонкий крик Забавы.

Дивислав чуть нахмурился. Вечно так с этими молодцами. Как один на один, так герой. А как кто ещё появится, так сразу в кусты.

— Калина!

Я выжидающе смотрела на него: ну, сокол ясный, что будешь делать?

Неожиданно солнце померкло, а где-то вдалеке загрохотал гром. Серые глаза Дивислава подёрнулись дымкой, зрачок на мгновение исчез, уступив светло-серой радужке. Я вздрогнула — вмиг дышать стало тяжело, а голова пошла кругом.

Он оказался совсем близко, стиснул в объятиях, не давая вырваться. Сердце замерло, словно и не знало, как биться.

— Я ещё вернусь, Калинка-малинка, — обжёг он полынным дыханием. — Никуда от меня не денешься.

И, обернувшись черным вороном, взмыл в небеса.

Я аж шарахнулась назад. Но потом только покачала головой. Чего только не бывает. Появится, понимаешь, голову вскружит, а потом — раз! — и улетел. И так, скажу я вам, не только с нелюдями лесными да наивными девицами-красавицами. Обычные мужчины — тоже те ещё… летуны.

— Калинка, ты меня вообще не слышишь, что ли? — возмущённо спросила Забава, к которой я так и не соизволила обернуться.

Вздохнув, я все же повернулась к подруге. Да уж. Забава, дочь Остромысла. Страшная женщина. Не внешне, но внутренне. Ещё ни один молодец не сумел унести ноги от её пылкого взгляда. А что? Душа-девица всея Полозовичей, краса, надежда и прочее-прочее, если только у неё… хорошее настроение. Пышные косы, пышные формы, пышное, э, самомнение. При всем этом за близких готова ринуться в бой, дать больно, а потом невинно захлопать ресницами. А ещё любит котиков, куда без обормотов пушистых. В общем, мёд, а не девица. Главное, потреблять без перебора.

Забава покрутила кончик белокурой косы, а потом резко закинула её за спину. Глянула на меня озорными голубыми глазами:

— С кем ты тут разговаривала? Мужчина был, своими ушами слышала. Где взяла?

— Сам пристал, — сказала я чистую правду, наклоняясь и беря корзину с бельём. — И умчался так быстро, что я и слова не успела сказать. А хотела с тобой познакомить.

Забава тут же насупилась. Ей, вечно жаждущей отыскать единственного и неповторимого, катастрофически не везло в любовных делах.

— Издеваешься, — припечатала она. — Всё я поняла. Никто меня не любит, никто не приголубит. Пойду-ка я…

— Э… нет, родная. Бери свою корзинку и пошли домой. А то у меня и так ничего не осталось от пирожков с малиной.

Забава не оценила моей искренней заботы о её фигуре — презрительно фыркнула, легко взяла одной рукой корзинку и зашагала передо мной. Я только хмыкнула и последовала за ней. Ну а что? Покушать, знаете ли, это прекрасно, сама не без греха, но надо и про меру не забывать.

Забаву, кстати, мои нравоучения страшно злят. Подруга не забывает напоминать, что девушки, которые жр… едят и не толстеют — ведьмы. Ну что ж… в это есть зерно истины. Особенно учитывая, что моя мать — чудесница. А чудесница от ведьмы недалеко стоит; по сути, одно и есть. Только у нас, в Полозовичах, называется чуть иначе. Вот так и живём.

— Красивый хоть был? — спросила она, не оборачиваясь.

Я не сразу поняла, о чем речь. Но потом дошло. Красивый? Да. В Полозовичах у нас всё больше светловолосые и светлоглазые. Ну, ещё есть горцы заезжие с Ночных гор — те юркие и смуглые, вечно сверкают глазищами тёмными и бездонными.

— Красивый, — подтвердила я. — И явно нездешний. Только… нахальный больно.

Забава всё же обернулась. В ярко-голубых глазах мелькнул интерес.

— Ну-ка, рассказывай подробнее.

Я задумчиво смотрела под ноги. Дорога до речки от моего дома вся в ямах да ухабах: того и гляди споткнёшься и упадёшь в ворох листьев и хвойных иголок. Лес возле Ночных гор — всем на зависть лес. Нигде такого больше не сыщешь. Даже из самого стольного града Къева все едут к нам. За древесиной, за ягодами, за советами лесных жителей… Но об этом позже.

— Статный и черноволосый. Одет вроде просто, сыном кузнеца представился. Только не превращаются сыновья кузнецов в воронов.

Забава протянула руку и сорвала с куста сочные ягоды, тёмно-красные такие, с кислинкой. Шеленика зовутся, местная, так сказать, достопримечательность. Варенье получается — пальчики оближешь. Чем, по сути, и будет заниматься Забава, когда вымажется в тягучем янтарно-красном ягодном соке.

— Смелая ты, Калинка, — неожиданно вздохнула она. — Я бы испугалась.

И так мечтательно посмотрела на небо, что мне во всей красе представился этот испуг. Да такой, что добрый молодец со скоростью белки забирается на дерево и прячется в раскидистой кроне.

— Вот в следующий раз я буду его за руку держать, — предложила я. — А ты подойдёшь и это… испугаешься.

Подруга хихикнула. Но тут же посерьёзнела и даже чуть нахмурилась:

— А что, думаешь, вернётся?

Я пожала плечами. Хотя последние слова Дивислава помнила очень хорошо. Да и стальную решимость в светло-серых глазах. Этот вернётся, точно вернётся. Такие от своего слова не отступаются. А касаемо страха… Часто в лесу встречаем то горцев, то дровосеков из соседних деревень, то купцов. Ну и нелюди ходят, это известное дело. Поэтому я ни капли и не удивилась, когда Дивислав обернулся вороном. И не особо испугалась, с моей-то силой не каждый осмелится сделать плохое. С виду хоть и не богатырка, да только не внешность главное.

— Вернётся, — вслух сказала, осознав, что Забава подозрительно щурится.

— Ай, Кали-и-и-инка, — протянула она. — Вижу, пришёлся тебе по душе.

Я сделала вид, что не понимаю, о чем она. Впрочем… Забава считала, что по душе мне каждый второй молодец, поэтому удивляться точно не пристало.

— Прибавь шагу, болтушка, — хмыкнула я.

Забава только фыркнула и прикрыла рот ладошкой, чтобы не расхохотаться в голос. Однако, заметив мой взгляд, спешно зашагала вперёд. Правда, я сомневалась, что подруга искренне раскаялась в своем поведении.

К Полозовичам мы вышли где-то через полчаса.

Каково же было моё удивление, когда я поняла, что передохнуть после стирки, юркнув к себе, не получится. Возле дома собралась толпа. Все шумели, жестикулировали и явно не собирались расходиться.

— Та-а-ак, — протянула Забава, останавливаясь возле дуба, растущего неподалёку от моего забора. — А тут у нас весело. Вроде ж уходили, спокойно было. Или ты знаешь что-то, чего не знаю я, подруга?

— Ничего, — честно ответила я, считая собравшихся.

Человек под пятнадцать наберётся, не меньше. Вот и сходила, постирала. Явились к чудеснице, опять какая неприятность приключилась. Вздохнув, я направилась к дому, кивком дав Забаве знак идти за мной. Разберёмся, не в первый раз. Правда, жалко, что спокойно не пообедать, ведь шум же подняли — матушка дорогая. И вон топчется полозовчанский староста, Микула Радянинович — значит, и впрямь нечто важное. А ещё, по-моему, кто-то плачет. Страшно, навзрыд так. Вот это уже совсем нехорошо.

— Да я и говорю — унес окаянный! — донёсся мужской бас. — Сам видел!

— Да, было-было! — пискляво добавил старческий голос, принадлежавший дальней родственнице старосты. — И…

— А-а-а-а… Мой бедный-несчастный! Как бы-ы-ыть! — снова донёсся плач.

— Ну-ка, тихо! — рявкнула я, и собравшийся люд вмиг притих.

Кажется, даже никто не заметил, как мы с Забавой приблизились. Потому что смотрели так, словно увидели восставших с погоста нежеланных родственников.

Я оценила ситуацию. Так, положение такое: в центре стоит рыдающая Елька с растрёпанной косой, а её, по возможности, пытаются утешить все сразу, но ни у кого толком не выходит.

— Ой, Калинушка, горе-то какое, — запричитала всё та же родственница старосты, — страшное приключилося. Такое вышло, такое вышло…

— Не тараторь, — хмуро прервал её Микула Радянинович.

Родственница (кстати, как её зовут?) мигом захлопнула рот и кинулась к Ельке. Та старательно утирала слёзы и тяжко вздыхала. Так, судя по ней, не так всё и плохо. Следовательно, вызывать дружину из Къева-града не будем. Уже легче.

Я протолкалась сквозь людей, используя корзину аки орудие расчищения пути, что, кстати, очень помогло, и остановилась возле Ельки.

— Так, слёзы отставить! Быстро рассказывай, что произошло.

За спиной послышалось ворчание:

— Вот же выражается. А ещё девица.

— Так дочь же богатыря, — возразили тут же.

Угу. Его самого, дочь Радомира Славного, одного из ближайших соратников князя къевского.

Поэтому и наследственность, так сказать, обязывает. И вообще…

— Свидетели произошедшего были? — громко спросила я, а потом прищурилась и внимательно поглядела на старосту. Тот покачал головой.

— Да какие свидетели?! — возмутилась родственница. — Елька рыдает, чудесница где-то бродит, беда идёт, а…

— А ну-ка тихо! — подала голос Забава, и худосочная востроносая родственница старосты тут же умолкла.

Подруга подошла к ней и угрожающе нависла, как Богатырь-Утёс над рыбацким домиком у берегов Туманной реки.

— Неясно, что ль? — миролюбиво поинтересовалась Забава, невинно взвешивая корзину с бельём в одной руке, словно примеривалась стукнуть не в меру болтливую тётку. — Чудесница только с Елиной поговорить хочет. Остальным тут не место.

Я с трудом сдержала усмешку. У Забавы тоже силушки не занимать, предки-то были выдающихся способностей. Староста только укоризненно посмотрел на меня. Я чуть пожала плечами, но отступаться не собиралась. Когда толпа стоит за спиной, то до истины не доберёшься. Когда пойму, в чем дело — сама расскажу. А пока пусть лучше не мешают.

— Оставим их, — мрачно сказал Микула Радянинович.

Люди неохотно начали расходиться. Родственница и вовсе сверкнула тёмными глазищами, отчаянно расстроенная, что лишили возможности послушать, а потом растрепать сплетни по всем Полозовичам.

Но через достаточно быстрое время моё подворье опустело.

Забава зорко смотрела вслед ушедшим, чтобы никому не пришло в голову задержаться вроде как случайно и чего подслушать. Всё же, хоть я и живу здесь с рождения, о том, как чудеса творю, никто почти не знает. Жаждут узнать, но не могут. На то и сила чудесная, в тайне должна быть от чужих глаз. На результат посмотреть — это пожалуйста, а вот на процесс — запрещено.

Я подхватила шмыгавшую носом Ельку под локоть и повела в дом.

Дверь открылась сама, пропуская нас в прохладные сени. Тут же окутало запахом дерева, целебных трав и ягод. Тихонько скрипнули половицы под ногами, приветствуя меня нечеловеческим голосом:

— Здравствуй, хозяюшка милая. С возвращением.

Я прошла в горницу, поманила за собой Ельку. Та уже почти успокоилась, правда, из светлых глаз так и не ушли страх и беспокойство.

— Садись за стол, — велела я. — И рассказывай.

А сама достала бутыль с настоем на травах и налила в глиняную чашку. Всё же Елька — девица впечатлительная. Чего увидела — и сразу в крик. Поэтому, дабы сама успокоилась и больше рыдать не вздумала, пусть вот травок попьёт. Всё одно польза для организма, это я как лекарка говорю.

Поставила перед Елькой, которая явно немного робела в чудом доме, чашку.

— Пей.

Она поколебалась минутку, но всё же выпила отвар. Сделала глубокий вдох. А потом так тихо-тихо сказала:

— Леля змей унёс.

Я приподняла бровь и села напротив. Даже отодвинула в сторону стоявший в центре стола горшок с медом, чтобы лучше видеть её лицо. Мёд тут не просто так стоит: вечно домашние духи прикидываются миленькими да бестелесными, но при этом норовят подкрепиться чем-то материальным. И желательно повкуснее. Один без ума от сладостей, другому — вяленую рыбу подавай да пиво домашнее. А ещё домовые, называется, никаких денег на них не хватит — кормить постоянно эту ораву.

— Какой змей? — спросила я, пытаясь представить, как моего гибкого да ловкого Леля мог унести змей.

Воображение подсказывать отказалось. Всё же Лель у нас добрый молодец, мечом владеет хорошенько. Да и завидный жених на все Полозовичи, девицы по нему так сохнут, долго глядят вослед и ночами вздыхают. А змеи — так это у нас не удивление.

Само название деревни от полозов происходит. Жил тут давным-давно Змеиный царь со своим змеиным народом. Как на земле, так и под землёй. Владения его простирались аж до Ночных гор и уходили в пещеры. Где уж там граница тех владений проходила — никто не знает. Да и не узнает никогда. Одни лишь сказители ходят от деревни к деревне и рассказывают всякие холодящие кровь истории, что однажды царь вернётся, потому что не простил он нашим богатырям много. Что именно — тоже неизвестно. То говорят, что виной всему красавица Золотава, дочь самого Солнца, то силач Золотко, брат её, который изгнал в подземный мир змеиный народ, но при этом увел невесту у царя-полоза. Правда это или выдумка людская, кто же разберёт. Да и не будет разбирать никто, ведь стоят себе преспокойно Полозовичи на окраине Къевской Роси, у леса да у Ночных гор. Народу здесь человек триста, все друг друга знают, если не лично, то наглядно точно.

Всё сложно, в общем. Но полозов в наших краях много — обычных, не волшебных. К людям они выходят, но вреда не делают. Да и люди относятся с уважением, чешуйчатых не обижают.

Порой у нас говорят: «Змей унёс». То бишь пошёл далеко и надолго туда, куда можно было не ходить. Обычно, конечно, речь шла про хмельные гуляния, однако Лель — парень относительно серьёзный, поэтому вряд ли среди бела дня он пошёл бы с кем пить веселящие напитки и предаваться разным утехам.

— А теперь всё сначала, Елька. А то я решу, что ты просто отнимаешь у меня время.

Елька посмотрела на меня с видом оскорблённой невинности. Кстати, а девица не так проста всё же. И что только Лель нашёл в ней? Бродила за ним молчаливо, так, что он, бедняга, через мой забор переползал, лишь бы только удрать от влюблённой девчонки. А вот в прошлом месяце объявили они всем Полозовичам, что теперь стали женихом и невестой. Радость Ельки было не описать словами. Крепость пала. Правда, немного не та. Лель отказывался называть причину, а Елька висела на нём почти всё время, не давая нормально пообщаться. Конечно, со мной ей не тягаться. Опасалась, что уведу ненаглядного.

— Мы были на реке, — тихо сказала Елька. — Я шла с обедом, время уже подходило. Из чащи раздавались удары топоров. Он с лесорубами пошёл за древесиной, — пояснила она, увидев мой удивлённый взгляд.

Лель — гончар, все чашки и горшки в моём доме — его работа. А рубить деревья он хоть и может, только не любит это дело. Матушка Леля из лесных дев родом, они очень трепетно ко всему живому относятся. Поэтому чтоб он взял топор да в лес?

Однако Елька не обратила внимания на моё молчание.

— Подхожу я к поляне, никого из мужиков нет, только Лель остался, — продолжила она. — Улыбнулся так ласково и нежно… — Её глаза тут же подёрнулись мечтательной дымкой, но тут же девушка встрепенулась, — и пошёл ко мне. Словечком не успели перемолвиться, как вдруг накрыла нас тень черная. Я подняла голову и потеряла голос от ужаса. Прямо на меня падал трёхглавый змей. Да такой огромный, что закрывал всё поляну. Крылья шипастые, тело чешуйчатое, из пастей клыкастых пламя летело. Я позабыла от страха всё, камнем будто стала — ни шевельнуться, ни выдохнуть.

Вот как. Крылатый змей да с тремя головами. Ну-ну, любопытно. Судя по реакции, дева и впрямь испугалась, только совсем не так, как следовало. Я вот тоже кое-кого боюсь, но при этом когда ты знаешь, какое оно чудище, страх совсем не тот.

— А Лель кинулся мне на защиту, — тем временем продолжала она. — Только как от такого-то… А змей схватил его когтями страшнючими и ка-а-а-ак взмоет вверх.

Елька закрыла лицо руками и тихонечко заскулила.

— Страшно-то как. И что делать?

Я постучала пальцами по столу. Звучит странно, только у нас всякое может быть. А о нелюдях и явлениях странных у нас положено докладывать чудеснице в первую очередь. А она уже говорит со старостой. Только хватило ли Ельке ума не порыдать у кого на плече, пока до меня добралась?

Заставив её выпить без остатка успокаивающий напиток, я выпроводила девушку домой. При этом наложив на неё лёгкое заклятие, чтоб кошмары не виделись да разговаривать о случившемся не хотелось. А то мало ли…

Забава молча проводила её взглядом, стараясь сдерживать истинные чувства. Какое-то время подруга тоже была влюблена в Леля, однако это скорее было: «все побежали, и я побежала». Влюблённость и очарование сошли на нет, а вот дружеские отношения остались. Только… Ельку Забава невзлюбила сразу и скрывать это не особо старалась.

— Такой пигалице и такой Лель! Приворожила же, как пить дать! Ну, подумай, Калина, чего он так? Бегал-бегал и тут согласился?

— Может, решил отдаться в цепкие ручки самой настойчивой? — хмыкала тогда я.

Всё же Лель ещё тот прохвост, до девиц охоч так, что словами не описать. Правда, расставаясь со своими любушками, поступал по чести. Никого не обижал и готов был отвечать за свои поступки.

Стоило только Ельке скрыться, я поманила Забаву.

— Пошли.

Забава фыркнула и вошла.

— Ну, что стряслось? — спросила тут же, едва оказавшись на пороге.

Я вкратце изложила историю Ельки. Забава только поморщилась и задумчиво заглянула в кадку с квашеной капустой, словно сейчас это было важнее всего.

— Рецептом поделишься, — невозмутимо сказала она. — А то со спасением мира поесть некогда. А у меня праздник на носу, гостям надо закусок предоставить.

Я сложила руки на груди. Нет, Забаву не изменить. Но в то же время у неё есть особенная чуйка на неприятности. Следовательно, раз она не прониклась рассказом Ельки, следовательно, ничего страшного не случилось.

— А капустка-то хороша-а-а-а, — донесся сверху хриплый голос. — Чудо прям. Я вчерась отведал — так прям так хорошо стало, слов нет!

— Хороша, да, — пробасили ему в поддержку откуда-то справа. — Хотя неплохо бы ягод добавить — так кислее и вкус чувствуется лучше.

Я закатила глаза. Забава постаралась сделать вид, что ничего не слышала. Два прожорливых домовых, которые считают, что она человек свой — это наказание.

— Совесть у вас есть? — ехидно осведомилась я.

— Нет, хозяйка! — хором ответили они.

Забава похлопала меня по плечу.

— Твои Тишка и Мишка — это ещё не беда. А вот мой Кузьма Мстиславович — серьёзно. Старый, самоуверенный и всезнающий. И всё время учит!

Хорошо хоть, они ей на глаза не показывались. Всё негоже щеголять не перед чудесницей или ворожкой. Потому, слава богам, обходились только разговорами.

Домовые захихикали. Мне же ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Мои хоть молодые, достаточно гибкие в плане новшеств и меня не в состоянии переспорить. А вот дядя Кузя — это серьёзно.

— Ну и, — Забава резко посерьёзнела, — что будешь делать с новостями?

А вот это хороший вопрос. Надо во всём разобраться. И Леля в беде не оставлю — друг детства, непутёвый братишка названный.

— Кстати, — неожиданно подал голос Тишка. — Хозяйка, скажи на милость, что это возле твоего дома кругами всякие ходят? Выглядит как человек, а не человек. Зверем диким смотрит, а не зверь. Тьма впереди него дорожкой стелется и слова нечеловеческие с губ слетают. Не знаешь, кто это, а?