Отрывок из книги «Поваренная книга волшебной академии»

Лариса Петровичева
Поваренная книга волшебной академии

Глава 1.
Пончики и сердоликовая бабочка

Майя
- Ну не поступила и не поступила. Что теперь, умереть? Майя, да улыбнись ты! Все же хорошо!
Примерно так мне сказала моя подруга Вера, которая училась уже на втором курсе Королевской академии чародейства и волшебства. Я ничего на это не ответила. Пословица о том, что сытый голодного не разумеет, окончательно разрушила бы нашу дружбу. А мне хотелось дружить – это давало иллюзию нужности. Говорило, что я не одна на свете.
У Веры была квартирка неподалеку от академии, которая досталась в наследство от бабушки и достаточно денег от отца, банковского клерка, чтобы покупать все, что хочется, а не то, на что объявлена скидка. А у меня были родители, которые выставили меня из дому через две недели после совершеннолетия, и работа курьером в ресторанчике быстрого питания. Я носилась по всему городу с зеленым коробом на спине, который был набит пирогами, закусками, картошкой в масле и рыбными рулетиками, откладывала редкие чаевые, и поступление в академию было бы для меня шансом на комнату в общежитии и лучшую жизнь.
Один раз я его потеряла и не собиралась терять во второй.
Вера, конечно, предложила мне поселиться у нее, но не просто так: она хотела узнать рецепт моих пончиков. Ох, эти пончики! Я готовила их, когда мне было грустно – они получались настолько нежными и сладкими, что лицо невольно расплывалось в улыбке. И у плиты не надо долго стоять – это тоже плюс.
Рецепт пончиков – это все, что у меня было ценного: разделив его с кем-то, я бы потеряла саму себя. Я отказалась, Вера поджала губы и больше не делала таких прекрасных предложений. Я снимала угол на чердаке вместе с такими же горемыками – хорошо, что неподалеку от ресторана, можно не тратить время на дорогу - откладывала чаевые, чтобы однажды переехать, и каждую свободную минуту посвящала учебе. Попробую поступить через год. Попробую подняться из той ямы, в которой жила.
Так вот, пончики. С них, вообще-то, все и началось. Вернее, с того, что директор ресторана однажды узнал о них, захотел попробовать и предложил мне приготовить дюжину на кухне.
Говорю же, с пончиками все просто. Сперва готовим опару. Потом берем глубокую миску, взбиваем два яйца и добавляем к ним два яичных желтка, щепотку соли и немного хорошего коньяка. В третью миску просеиваем муку и осторожно вводим в нее сперва яичную смесь, а потом опару.
- Ловко у тебя получается, - отметил Кирк, долговязый парень, который стоял у нас на картошке: резал ее брусочками и жарил в масле.
- Еще бы не ловко, - сказала я. – Рука уже набита.
Невольно вспомнился экзамен в академию, который я провалила. Надо было бросать в манекен боевые заклинания: я бросала, попадала, но у них было недостаточно силы – тогда мирр Джон Холланд, ректор, который наблюдал за экзаменом, равнодушно проронил:
- Слабенько. Надо набить руку.
Вот чего бы ему не держать язык за зубами? Преподаватели закивали. Да, слабенько. Идите домой, абитуриентка Морави. Тренируйтесь, придете через год.
Когда я вспоминала ректора Холланда, то меня невольно охватывала злость. Беру палочки, чтобы сделать дырки в пончиках – представляю, как делаю эти дырки в нем. Ректор казался сотканным из презрительного равнодушия, от него так и веяло холодом, а худое остроносое лицо с крупными черными глазами переполняло высокомерием. Слабенько ему, видите ли! А я теперь вынуждена жить на чердаке и зачастую питаться только надеждами на лучшее. Несмотря на то, что я работаю в ресторане, меня тут не кормят. У начальства всякая крошка под учетом.
- Эй, Майя! Пончики!
Директор ресторана, мирр Шварц, наблюдал за мной с искренним любопытством. Вот уж кто был полной противоположностью ректора! Веселый, улыбчивый, низкорослый и широколицый, Шварц всегда смотрел на мир так, словно все кругом были его лучшими друзьями. С таким человеком и работалось легче. Окунув все пончики в шоколадную глазурь, я посыпала их кондитерской присыпкой, Шварц, чуть ли не облизываясь, потянулся к тарелке, и в это время на кухню влетел администратор Рорк – жердь до потолка с напомаженными усиками и невероятной, несокрушимой уверенностью в собственном обаянии.
Однажды он попробовал свое обаяние на мне – получил хорошую подачу в нос и теперь предпочитал не замечать.
- Заказ! В академию просят чего-нибудь особенного!
Шварц с видимым расстройством убрал руку от пончиков, вздохнул и спросил:
- Майя, ты ведь сделаешь еще? А эти тогда передадим на доставку, пончиков мы пока не готовили. Вот и что-то особенное. Отнесешь?
Я кивнула, взяла коробку и принялась укладывать пончики на пергаментную бумагу.
- Отнесу, - ответила я. – Мне тут платят именно за это.
Зеленый короб за спину, зеленую шапочку с кокетливым красным пером на голову – и вот я уже спешу по улице в сторону академии, черностенного замка, который возвышается на холме над городом. Иногда над замком начинают сверкать молнии – идут практические работы бытовых магов. Иногда оттуда веет свежим цветочным запахом среди зимы – природные маги выращивают цветы прямо на снегу. А иногда замок окутывают густые серые тучи, почти скрывая его от жителей Веренбурга – это значит, что начинается сессия.
Но сейчас, поздним осенним вечером, замок был похож на картинку из бархатной бумаги, которую приклеили к пейзажу. Дорога из темно-серого камня, озаренная фонарями, поднималась к нему по склону холма. Я шла, глядя, как громада академии поднимается надо мной, и верила, что однажды войду сюда уже не как доставщица еды из ресторана, а как студентка.
Этот замок однажды будет моим. Я буду слушать лекции в просторных аудиториях, смешивать зелья в лабораториях, дрессировать драконов – жизнь будет удивительна и прекрасна.
И никакой ректор мне тогда не помешает.
Высокие двери распахнулись с музыкальным перезвоном и, оказавшись в просторном холле академии, я как-то вдруг стушевалась – все здесь было торжественным и мрачным, каждый камень, каждый человек на портрете смотрел на меня так, что я почувствовала себя маленькой и слабой. Не студентка я, а просто доставщица, которая живет на чердаке – все так и советовало мне помнить свое место. Тотчас же ко мне метнулся серый растрепанный колобок домового и сердито спросил:
- Что надобно? Кто такая?
- Ресторан «Луна и Кастрюля», вы заказывали доставку еды, - сказала я, и домовой пригладил шерсть и сверкнул на меня бусинками глаз.
- По лестнице, потом направо, в малый зал. Донесете?
- Донесу, - ответила я. Мне захотелось посмотреть на академию вот так, изнутри.
Сейчас, вечером, здесь было тихо и спокойно. Мягко горел огонь в многочисленных лампах, откуда-то издалека доносилась классическая музыка, в воздухе приятно пахло чаем с лимоном и чем-то неуловимым, но очень притягательным. Возможно, это и была магия. Возможно, ректор был прав – я слишком слаба, чтобы постичь ее до конца.
Магия есть в каждом человеке. Если ее много, то можно поступить в академию и получить диплом. А если мало – что ж, живите простой жизнью обывателя и любуйтесь чудесами, которые создают другие.
Малый зал был пуст. Книжные шкафы, заполненные старинными томами, уходили в сумрак. На небольшом столике, за который, должно быть, усаживались для чтения, стояли чайник и чашка. От носика поднималась легкая струйка пара. Тот, кто заказал что-то вкусненькое, еще не пришел.
Я вынула пончики из короба, поставила их на стол и, словно повинуясь чужой воле, пошла мимо шкафов, любуясь безделушками, которые стояли рядом с книгами. Были здесь и черные пузатые божки с Дальнего Юга, и причудливые птичьи маски из Канантантлана, и пирамидки с резьбой из Сервенского царства – я шла, рассматривая коллекцию чудес, и сама не заметила, как забрела довольно далеко.
Возле высокого стрельчатого окна стоял небольшой комод. Я выглянула в окно – внутренний двор замка был озарен фонарями, возле осушенного фонтана сидела парочка, целуясь и хихикая, и снова целуясь. На комоде стояла удивительная бабочка, вырезанная из сердолика – она была настолько тонкой, что крылышки с оранжевыми прожилками казались прозрачными и живыми. Не знаю, какие бесы меня попутали – я осторожно протянула руку и дотронулась кончиком пальца до крыла.
Бабочка издала мелодичный перезвон и улетела за комод.
Твою же мать! Дура!
Надеясь, что она не сломалась, я перегнулась через комод – бабочка сидела на полу, сложив крылья. Над ней рассыпалось лимонное облако пыльцы, мелодия стала тише. Я не доставала до нее совсем немного – мне бы перегнуться сильнее, но я понимала, что если сделаю это, то рискну свалиться к бабочке и встать на голову.
- Иди сюда, - позвала я, стараясь ухватить бабочку за крылышки и проклиная свои руки, которые надо было не вынимать из карманов форменных темно-зеленых штанов. – Иди сюда, ну. Я не обижу.
Бабочка словно рассмеялась, и я услышала шаги – легкие, упругие, почти эльфийские: это только эльфы ходят так, словно движутся не по земле, а по облаку.
- Подержите меня, а? – попросила я, решив, что это пришел кто-то из студентов. Вот почему эта мысль пришла мне в голову? Кто бы знал… - Если я не достану эту бабочку, ректор Холланд меня убьет.
Тяжелые сильные руки опустились мне на бедра, удерживая, и легонько подтолкнули вперед так, что я наконец-то смогла схватить бабочку. Потом меня потянули назад, я почувствовала пол под подошвами своих потертых туфель и выпрямилась.
Обернулась.
Ректор Джон Холланд протянул ко мне руку и насмешливо произнес:
- Что ж, отдайте бабочку.
Мне показалось, что подо мной качнулся пол. Мир пришел в движение и содрогнулся, готовясь похоронить незадачливую доставщицу под развалинами.
Холланд смотрел на меня с язвительной небрежностью, сквозь которую проглядывало его привычное ледяное равнодушие. Почему, ну почему я вообще трогала эту дурацкую бабочку? Зачем пошла рассматривать магические диковинки? Во мне проснулся огонь стыда: прилил к щекам, окрасив кожу алым; когда я окончательно поняла, что ректор держал меня за бедра, то пол качнулся снова – или это я качнулась, собираясь провалиться сквозь землю от позора?
На коже багровели отпечатки его ладоней – сухих, сильных, опаляющих. В угольно-черных глазах ректора плавали золотые огоньки: взгляд приказывал опуститься на колени и подчиниться хищнику, и я застыла, словно крохотный лесной зверек перед волком.
- Вы заставляете меня ждать, миррин.
Я положила бабочку на его ладонь – Холланд дунул на желтые крылышки, бабочка вспорхнула и вернулась на прежнее место. Музыка прозвенела и затихла, бабочка шевельнулась и застыла – теперь все было по-прежнему, если не считать того, что в моей душе все дрожало и звенело от волны смешанных чувств.
Когда Рорк попробовал ущипнуть меня за то же место, за которое брался ректор Холланд, я дала ему по физиономии. Ох… Мне казалось, что я сейчас расплачусь.
За льдом во взгляде Холланда проплыла насмешка. О, конечно – я его забавляла.
- Откуда вы вообще тут взялись? – спросил он и, прищурившись, добавил: - Ваше лицо мне будто бы знакомо. Кто вы?
- Я из «Луны и Кастрюли», - прошептала я, не чувствуя ни языка, ни губ. Огонь в груди поднялся до лица, мне было невыразимо стыдно. Кто, ну кто просил меня трогать эту бабочку? – Доставка заказа… пончики в глазури там, на столе.
Холланд кивнул.
- И заинтересовались моей коллекцией диковинок? Половина из этих вещиц способна сжечь ваши пальцы до пепла за четверть секунды.
- Я не знала, - пролепетала я еще тише. Холланд склонил голову влево – похоже, я забавляла его. – Простите, пожалуйста, я нечаянно. Я…
Я до сих пор чувствовала его руки у себя на бедрах. Они могли бы сломать меня, как соломинку – такой была мощь, что плескалась в них. Но была в них и нежность: Холланд держал меня с той осторожностью, с которой прикасаются к иконе или ребенку.
Так, хватит! Тридцать три пекла ему на голову, о чем я вообще думаю!
- Идемте, - бросил Холланд, и мы подались к дверям. Мелькнула одна из пирамидок – я отчетливо увидела ее острые грани и поняла, что они покрыты запекшимся красным. – Сколько с меня?
- Пять дукатов, - прошелестела я. Холланд небрежно махнул рукой в воздухе – откуда ни возьмись, выпорхнули пять серебряных кругляшей, проплясали джигу и нырнули ко мне в карман.
- Благодарю за доставку. Идите.
Пресвятые небеса, он меня отпускает! Не чувствуя под собой пола, я подалась к дверям, понимая, что сейчас выйду и сгорю от стыда и чего-то намного сильнее и глубже, чем стыд. Холланд смотрел мне вслед: я чувствовала его тяжелый равнодушный взгляд на своей спине – он выталкивал меня прочь.
- Всего доброго, мирр ректор, приятного аппетита, - выдохнула я и, выскользнув за дверь, какое-то время стояла, не шевелясь и пытаясь опомниться. Музыка утихла, неуловимый запах магии почти растворился в воздухе. Академия почти погрузилась в сон. Завтра выходной день, студенты будут дрыхнуть до обеда с полным на то правом, а я буду бегать с коробом и заказами, зарабатывая на новую жизнь, и постараюсь забыть о прикосновении ректора Холланда к моим бедрам. От него веяло властью – могуществом великого волшебника, который способен переставлять горы местами; я не могла не думать об этом, не могла выкинуть из головы, что…
Нет. Хватит.
Я спустилась на несколько ступенек, когда дверь за моей спиной открылась, и Холланд окликнул:
- Миррин, вы еще здесь? Вернитесь.
Что ему еще могло понадобиться? Неужели он нашел гвоздь в пончике? Гвоздь-то да, так бы ему и надо, но все же – я обернулась и увидела, что Холланд стоит в дверях, и интерес в его взгляде сделался другим. Теперь ректор смотрел на меня как на любопытный экспонат, а не как на назойливую помеху, которая испортила ему вечер своим появлением.
- Да, мирр ректор? – спросила я. Холланд скользнул в зал и, поднявшись по лестнице и войдя, я увидела, что он крутит в пальцах надкусанный пончик.
- Кто это готовил? – полюбопытствовал он. Ноги сделались ватными, а в ушах зашумело. Кажется, сейчас у меня начинались настоящие неприятности.
- Это я готовила, - призналась я. Ну вот и все. Холланду что-то не понравилось, он обязательно пожалуется мирру Шварцу, а тот не станет разбираться – просто выкинет меня с работы. Холланд один раз уже разрушил мою жизнь – что ж, видимо, он собирается продолжать.
- Вы всегда готовите, используя магию?
А вот это были уже не неприятности – это были проблемы. Если кто-то использовал магию без лицензии, то за ним приходила инквизиция, и такой человек нескоро возвращался домой. Лицензию выдавали только тем, кто окончил академию, но…
Я ведь не использовала магию! Я просто пекла пончики! Самые обычные пончики, этот рецепт я знаю с детства, он достался мне от бабушки, и в нем нет ни капельки волшебства. Просто пончики, ничего больше.
- Там нет магии, - прошептала я. Губы сделались тяжелыми, задрожали. На глазах выступили слезы. – Там нет никакой магии, мирр ректор, я…
- Вы меня держите за дурака, миррин, - отрезал Холланд. – Я способен заметить даже крохи волшебства, уж поверьте. А тут, - он показал мне пончик, - его уж точно не крохи.
Все. Один раз этот человек в черном костюме, как у могильщика, похоронил мое будущее. Сейчас он сделает это снова – подаст сигнал в инквизицию, те приедут и будут беседовать со мной уже в подвале, небрежно демонстрируя пыточный инструментарий.
Магия нуждается в контроле. Маг может быть уважаемым членом общества, но это только после учебы и получения лицензии на волшебство. Если у тебя нет этой замечательной грамоты с золотыми печатями, а ты все равно колдуешь, то готовься к нескольким годам в тюрьме – и хорошо, если обойдется без пыток во время следствия.
- Клянусь Святым престолом Господним, что я готовлю без магии, - сказала я, и над моей головой проплыли искры: это была сильная клятва, и она показала, что я не лгу. Холланд вопросительно поднял бровь: кажется, я заинтересовала его еще сильнее.
- Даже так… - задумчиво произнес он. – Вы что-нибудь говорите, когда готовите? Может быть, вспоминаете?
Я ничего не ответила. Холланд брезгливо скривился, бросил недоеденный пончик в коробку и легким щелчком очистил пальцы. Я раздражала его – чувствовала это раздражение – и в то же время он был заинтересован.
- Я читаю стишок про зайца, - ответила я. – Детский, бабушка всегда его читала, когда мы с ней стряпали. Шел домой в лесу густом, встретил зайку под кустом. Детский стишок.
Ректор усмехнулся – посмотрел на меня так, что я почувствовала, как мне на шею легла невидимая рука и надавила, принуждая опустить голову, как можно ниже. Если Холланд на всех так смотрит, то неудивительно, что он так одинок, что в вечер перед выходными никто не сидит с ним за столом.
- Посмотрите-ка на меня, миррин, - острые пальцы ректора подцепили мой подбородок, заставляя смотреть прямо в его лицо. Огонь шевельнулся во мне, поплыл, струйки пламени переплетались и подкатывали к глазам – я качнулась, и вдруг все исчезло. Холланд смотрел на меня и, кажется, прикидывал, как поставить новый экспонат на свои полки с диковинками.
- Потрясающе! – произнес он. – В вас очень много магии, миррин. Но вся она связана и запечатана так глубоко, что вам остались незначительные крохи.
Его пальцы по-прежнему прикасались к моему лицу – это прикосновение усмиряло пламя тех чувств, которые сейчас заставляли меня трястись от страха, и я как-то вдруг успокоилась. Вот бы он еще убрал руку и не смотрел так, словно собирался заглянуть на самое дно моей души.
- Я вас вспомнил. Слабенькие боевые заклинания на вступительном экзамене. Мия, да?
- Майя, - поправила я. Холланд прикрыл глаза.
- Очень интересно. Майя. И вы, конечно, не знаете, кто вас так связал и запечатал, что вы провалили вступительные экзамены?
- Не знаю, - откликнулась я и вдруг взмолилась: - Мирр ректор, отпустите меня, пожалуйста.
Он усмехнулся и наконец-то опустил руку. Я отшатнулась от него, отступила к дверям, поправила лямки от короба на плечах. Холланд смотрел снисходительно.
- У вас вкусные пончики, Майя, - произнес он. – Приготовьте завтра еще… ну, скажем, две дюжины. К обеду. Хочу угостить одного коллегу.
Я кивнула – голос куда-то подевался, я даже попрощаться не могла. Ректор отвернулся, давая понять, что разговор закончен – я выбежала за дверь и бросилась по лестнице.
Никаких пончиков. Никаких, никаких, никогда!

Глава 2.
Лепешка с мясной начинкой и череп
Джон
Я редко захожу на кухню – ректору академии стоит лишь мигнуть, и ему сразу же принесут все, что его душа пожелает. Но сегодня душа пожелала стряпать самостоятельно, и я отправился на первый этаж, туда, где в просторном пиршественном зале располагалась столовая, а за ней лежала кухня.
По позднему времени кухня была пуста. Домовые, которые готовили еду для обитателей академии, давным-давно все привели в порядок и теперь спали в своем углу так крепко, что их не разбудило даже мое появление. Я зажег лампы – двух вполне достаточно, чтобы не тревожить домовых и видеть все, что нужно – и отправился к морозильному шкафу инспектировать запасы.
Свиной фарш, овощи, зелень и соусы в стеклянных бутылках. Все, что нужно.
Вымыв руки, я отправил фарш на сковороду и принялся нарезать овощи. Почти черные сладковатые помидоры – обязательно без шкурки. Огурцы тоже очистить и нарезать соломкой. Зеленый лук и укроп – чем больше, тем лучше. Сметанный соус с чесноком – отлично. Я резал овощи, отправлял их в миску, и на душе было знобко и тревожно.
Когда в академии наступает пора вступительных экзаменов, то здесь все похоже на заводской конвейер. Один, второй, третий, толпа народу со всего королевства – некогда всмотреться в глубину каждого, слишком мало времени и слишком много абитуриентов. Они дрожат от страха, повторяют те простенькие заклинания, которые выучили за три недели подготовки, молятся и подкладывают в обувь монетки по пять кроххов, чтобы получить «хорошо» и «отлично».
Была ли такая монетка под пяткой у этой Майи? Наверняка была. Я вспомнил, как она бросала боевые заклинания – слабенько, вяло, с такими никогда не причинить хоть сколь-нибудь серьезный ущерб. Ну да и это ничего, боевая магия не для всех – но тогда девчонка показалась мне слабачкой, а слабакам не место в академии. Магия – это судьба сильных. Судьба и участь.
Если ты слаб, то не поступишь. Будешь и дальше вести обычную жизнь с крохами магии, как все.
Фарш был готов. Я погасил огонь в плите и принялся собирать ту лепешку, которую обожают южане: выложил фарш, добавил овощи и зелень и щедро умаслил соусами. Теперь – туго свернуть, вынуть из морозильного шкафа бутылку темного сандревельского пива и наслаждаться тихим вечером.
Кто-то из домовых шевельнулся, привлеченный запахами еды, и, заморгав темными глазами, поднялся на тоненькие ноги и проговорил:
- Ой, мирр ректор, чего изволите?
- Спи, спи, - махнул я рукой. – Чего изволю, все имею.
Домовой опустился на прежнее место и засопел. Я открыл бутылку, налил пива в высокий бокал и подумал, что у меня пир горой.
Итак, Майя, доставщица еды из городского ресторанчика быстрого питания. Могущественная волшебница, чью мощь окутали цепями заклинаний так, что теперь она проявляется только в стряпне – искорки того пожара, который горел в ее душе, выплескиваются в еду. Я вспомнил пончик – этот простенький десерт был словно откровение. Это был голос запертой души, который звучал сильно и ровно. Это был зов и просьба об освобождении.
Заклинания были мощными и очень темными. Я не стал говорить об этом – незачем пугать девчонку еще сильнее, она и так тряслась, как листок на ветру, когда я к ней прикоснулся. Но эта Майя была похожа на грозовую тучу – я посмотрел на нее сумеречным зрением, когда вошел в зал и принял за обычную воровку, и это впечатлило.
Туча была стройной от постоянного недоедания. Форма доставщицы под серым поношенным пальто должна была выглядеть кокетливо, но выглядела жалко. Рыжие волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы, темно-карие глаза смотрели с испугом и любопытством, нежное лицо побелело от страха. Она всего боялась, но ей было интересно. Немногие студенты обращали внимание на мою коллекцию диковин, а она надо же, залюбовалась. Даже отважилась дотронуться до бабочки, которая так удивилась, что даже не укусила ее за палец.
Но заклинание! Я откусил от лепешки, сделал несколько глотков пива. Давно я не встречал такой мощи. Нет, конечно, когда ты сидишь в академии, учишь студентов и изредка выезжаешь на международные конференции, то восприятие невольно притупляется. Изоляция ведет к деградации – так говорил мой отец, и вот он, пожалуй, мог бы окутать Майю настолько сильными чарами. Но он, на счастье всего мира, упокоился двадцать лет назад, когда мне было пятнадцать.
Тяжелые чары. Злые чары. Если Майя сбросит их – а однажды это обязательно случится – то всему миру небо с овчинку покажется. В Майе была сила, и эта сила кричала и пела о своем желании освободиться. Вряд ли Майю Морави сковали потому, что она могла выращивать ананасы среди снегов.
Некромантия, скорее всего. Запретное искусство работы с мертвыми – и Майя проявила свои таланты в таком раннем возрасте, что это испугало окружающих так, что они надели на нее оковы.
Итак, вопросы. Кто именно сотворил эти заклинания? Я должен был это узнать – если тебе известно имя мага, то ты сможешь работать с тем, что он создал. Пусть это будет тяжело и больно – но это возможность.
И самый главный вопрос: какими именно силами обладает Майя? Это тоже надо знать с максимальной точностью, чтобы действовать правильно, когда случится взрыв.
Может быть, это и не имеет никакого отношения к некромантии. Мне почему-то хотелось на это надеяться.
Я доел лепешку, вымыл посуду и вернулся к пиву. За окнами сгустилась ночь. Студенты, преподаватели и сотрудники спали в своих комнатах, а я сидел в одиночестве в самом центре академии и думал о том, что у нас тут магическая бомба, которая может рвануть в любой момент. Эмоциональное потрясение, например, сможет разорвать цепи, и тогда бегите и спасайтесь.
Майя Морави была обычной девушкой. Работала, наверняка имела какие-нибудь увлечения и подруг с милыми друзьями. Пончики вот пекла. Интересно, придет ли она завтра – или так испугается, что ресторан отправит другого курьера?
Пусть так. Пончиков будет вполне достаточно.
Я осушил бокал и отправился на третий этаж, в лабораторию. Мне надо было поговорить кое с кем.
***
Лабораторию заполняла тьма. Окна были занавешены, и свет фонаря казался расплывчатым желтым облаком – он покачивался снаружи, не в силах развеять мрак внутри.
Я похлопал в ладоши, оживляя лампы – колбы под потолком нехотя налились светом, и я увидел, как за их стеклом лениво кружат золотые колибри: их быстрые крылышки разгоняли золотые волны. Постепенно из тьмы проявились идеально убранные рабочие столы, ровные ряды чисто вымытых пробирок, шкафы, заполненные коробками, ящиками, бутылками и банками. Свет заиграл на бесчисленных реактивах и полудрагоценных камнях для артефактов, пробежал по черепам и скелетам, проявил стопки сушеных крыльев летучих мышей.
Идеальный порядок.
Мысленно похвалив мирра Дженкинса, начальника лаборатории и хранителя материальных богатств академии, я прошел туда, где под легким покрывалом таились древние зеркала. Несмотря на то, что я прекрасно умел ими пользоваться, мне никогда не нравилось работать с ними. Я всегда чувствовал, что проникаю слишком глубоко – туда, где заканчивается магия, которую можно постигнуть разумом, и начинается Божественное откровение – то, к чему лучше не прикасаться.
Что ж. Начнем.
Я снял и сложил покрывало – зеркала, выстроенные в сложную систему приема-передачи, послушно отразили меня, придав моему облику ряд особенностей. Одно зеркало одарило голым черепом вместо головы, второе окутало огнем, третье… в третье я не стал заглядывать, оно меня не интересовало. Я вновь хлопнул в ладоши, на сей раз активируя заклинание покорности, и отражения в зеркалах погасли – теперь в каждом из них горел красный огонек, показывая готовность к работе.
Отлично. Поехали.
- Я, Джон Холланд, ректор Королевской академии, начинаю работу, - произнес я, и красный огонек сменился зеленым. Какое-то время в лаборатории царила напряженная тишина, а потом зеркала пронизали золотые лучи, и воздух наполнился звоном.
Зеркала начали работу, и почти сразу же я услышал надтреснутый, чуть насмешливый голос:
- Что случилось, малыш Джонни, что тебе не спится в такую глухую ночь?
Я обернулся. Череп моего отца скалился с полки – сейчас в глазницах плескалось туманное золото, и я чувствовал взгляд из такой непостижимой дали, что голова начинала болеть, когда я принимался о ней думать. Умирая, Огастас Холланд, бывший ректор академии и один из величайших волшебников всего мира, завещал оставить свой череп для потомков, чтобы наставлять их в магическом искусстве – правда, никто, кроме меня, не отваживался завести с ним беседу, да и я делал это очень редко.
Мертвое – мертвым. Я не сомневался: то, что оживало в черепе, когда зеркала приходили в движение, не имело ни малейшего отношения к моему отцу – это было очередное порождение тьмы, которое я мог использовать, вот и все. Оно всегда говорило правду, и я знал о его ненависти.
- Хочешь пончик? – спросил я и показал черепу один из пончиков, доставленных Майей из ресторана. Мрак шевельнулся за челюстями, потек, заструился, словно череп принюхивался.
- О, какая прелесть, - рассмеялся Огастас – я не мог называть его своим отцом. – Знаешь, малыш Джонни, есть такая старинная легенда. Когда-то боги сражались с великим морским змеем Сантахварой, который мог опутать Землю и расколоть ее на части. Убить его они не могли, и решено было посадить его на цепь…
- Я знаю эту легенду, - оборвал его я. Меньше всего мне сейчас хотелось слушать о том, как боги создали несокрушимую цепь из голосов рыб, звука кошачьих шагов, благодарности королей и супружеской верности – так, что ничего этого не осталось в мире.
Череп снова рассыпался смехом – неприятным, вызывающим простудный озноб.
- Ничего ты не знаешь, Джон Холланд, - устало вздохнул Огастас. – Та, кто испекла этот пончик, окутана как раз такой цепью. Нерушимые оковы – вот, как это называлось в мои времена.
- Не такие уж они и нерушимые, - парировал я. Огастас усмехнулся.
- Вот именно. Она потихоньку их разрушает. Скажи, малыш Джонни, откуда в ней такая сила? И как был силен тот, кто их создал, эти оковы?
- Об этом я и хотел тебя спросить, - произнес я. Разговор потихоньку выпивал из меня силы, а во взгляде Огастаса теперь ощущалось голодное нетерпение. Когда ты всматриваешься во тьму, она смотрит на тебя тоже – и в этом нет ничего хорошего.
Хорошо, что у меня было достаточно сил, чтобы ей противостоять.
- Ладно, - негромко произнес Огастас, и огонь в его глазах почти угас, словно он опустил веки, задремав. – Слушай, малыш Джонни, слушай! Иногда бывает так, что из самых глубоких подземелий ада выползают те, кто ищет жертв среди людей, выполняя их самые заветные желания, высказанные в порыве гнева и буре чувств. Та, которой ты интересуешься, была проклята самым страшным проклятием, родительским! За то, что в центре ее души была магия – великая и темная.
На полках зазвенели пробирки, во всех углах зашевелились и ожили тени – густые, многорукие – потекли по мрамору пола вперед, к моим ногам. По лаборатории прошел тревожный ветер, повеяло холодом, и я отстраненно подумал: неужели мой отец, завещая череп академии, в самом деле думал, что кто-то, кроме меня, рискнет задавать ему вопросы?
Любому другому эти тени отгрызли бы ноги – но они испуганно скользнули в сторону, едва прикоснувшись к подошвам моих ботинок.
А родительское проклятие – это плохо. Это и в самом деле очень плохо. В отличие от остальных проклятий, его невозможно ни снять, ни разрушить, оно развеивается само после смерти носителя. Майя Морави умрет, и проклятия не станет.
Я не хотел, чтобы она умирала. Я вообще никому не желал смерти.
- Я вижу много смерти – и так же много любви, - продолжал Огастас. – Ее любили, и это придавало ей сил. И если любви в ее жизни будет больше, чем смерти и мрака, она сможет прожить до глубокой старости и не принесет вреда ни себе, ни другим. Самое главное – не совать пальцы туда, где может оторвать руку. Это уже тебя касается.
Я понимающе кивнул, и Огастас расхохотался.
- Не грусти, малыш Джонни! Съешь лучше пончик! Они у нее отменно получаются!

Глава 3.
Пирожок с творогом и сонный олень
Майя
- Майя, ты чего-то бледная.
Я вернулась в «Луну и Кастрюлю», не чувствуя под собой земли. В ушах шумело, голова наполнялась звоном. Сдав полученные деньги в кассу, я прошла в тот уголок, в котором сидела в ожидании заказов, сбросила зеленый короб на пол и устало вытянула ноги.
Наверно, сегодня заказов уже не будет. Поздно. За столами сидели немногочисленные гости, неторопливо поедая курицу в панировке и брусочки картофеля с чесночным соусом, снаружи начал моросить тоскливый дождь. Скоро Ивен, паучий праздник и окончание осени: во всех окнах будут висеть фонарики, украшенные летучими мышами, на каждом пороге выставят тыкву с потешной вырезанной рожицей и фонариком внутри, а дети примутся ходить от дома к дому, распевая песенки и получая в награду конфеты и карамельные яблоки.
- Так, что-то устала, - ответила я. Лиза, наша вторая администраторша, посмотрела по сторонам и протянула мне пирожок с творогом. Угощать кого-то было категорически запрещено: мирр Шварц каждый день скрупулезно подсчитывал остатки и сводил результаты с тем, что было в кассе. Если случалась недостача, то он поднимал ор выше Южных гор.
- На-ка, подкрепись, - сказала она. – Что там, в академии?
- Стоит на месте, - вздохнула я. Незачем рассказывать о том, как я уронила бабочку, как ректор Холланд держал меня, пока я ее доставала, и о чем мы говорили потом.
Во мне много магии, но она связана и запечатана так, что теперь мне достаются только крошки. Я не могла в это поверить – но такой сильный маг, как ректор Королевской академии, не может ошибаться.
К щекам снова прилил румянец. Я понятия не имела, что делать дальше. Рассказать мирру Шварцу о том, что на завтра ректор заказал еще пончиков? Или лучше промолчать? Так ведь с Холланда станется прийти сюда и поинтересоваться, почему его заказ не выполнен. Нет, лучше уж я испеку все эти пончики, отнесу в академию и не буду искать приключений там, где они уже нашлись.
Пирожок был мягким, а сладкий творог с крупным изюмом так и таял во рту. Поев, я поблагодарила Лизу и обернулась к окну: по стеклу струились потоки дождя, академия на холме совсем утонула в ночи, и мне вдруг представилось, что сейчас ректор Холланд стоит у окна, смотрит во тьму и в руке у него мой пончик.
Так, хватит. Достаточно. Надо просто выкинуть все это из головы. Завтра я напеку пончиков, принесу в академию и передам первому попавшемуся домовому – пусть несет дальше. Я, в конце концов, не обязана разговаривать с ректором, мне платят только за то, что я приношу заказы по нужным адресам.
Беседа в стоимость не включена.
- Ты сегодня какая-то не такая, как всегда, - заметила Лиза. – Выглядишь растерянной.
Компания припоздавших гуляк заглянула на огонек, потребовала ужин навынос и, получив картонные ведерки с острыми куриными крылышками и полосатые пакеты с картошкой, отправилась продолжать веселье в другом месте. Я уныло посмотрела им вслед. Будешь тут растерянной, когда один из самых сильных волшебников королевства скажет, что в тебе полным-полно скрытой магии.
Нет, я обязательно пойду в академию. Я испеку самые вкусные пончики на свете и поговорю с ректором Холландом. Основательно так, серьезно поговорю. Если во мне достаточно магии, то он, может быть, все-таки позволит поступить на первый курс. Он сможет посмотреть и сказать, кто сковал эту магию в моей душе так, что я ее почти не чувствую.
Один из журналистов однажды сравнил магию со стихосложением. Каждого можно научить писать стихи – простенькие, про погоду, природу и любовные чары – но великие поэты это подлинная редкость. Возможно, тот, кто наложил на меня оковы, был как раз таким великим поэтом в магии. Странно только, что я этого не помню. Совсем не помню.
Возможно, это случилось со мной в далеком детстве. Когда я спрашивала родителей, почему я не помню то, что было со мной до шести лет, они только отмахивались. «Никто не помнит, - говорила мать. – Не морочь мне голову, иди лучше пол подмети». Этот ответ меня не устраивал. Я понимала, что детские воспоминания стираются с годами, но чтобы вот так, насовсем – нет, это казалось странным.
Любимые детские игрушки, какие-то встречи, улыбки родителей – ничего этого не было. Получив от матери очередной от ворот поворот, я отправлялась к бабушке: мы пекли пончики, и она рассказывала сказки, прекрасные и жуткие – о тропинках эльфов в бескрайних зеленых лугах, которые приводят в зачарованные подземные города, о зубастых плетках, которыми хлещут грешников в аду, о небесных ангелах, которые живут в хрустальных шарах за облаками. Когда я спрашивала о своем забытом детстве, то бабушка лишь улыбалась и отвечала:
- Все забывают детство, моя маленькая. Но однажды ты обязательно вспомнишь.
Мирр Шварц вышел в зал, оценил обстановку и, посмотрев в мою сторону, распорядился:
- Майя, можешь идти домой. Завтра к девяти утра – как штык.
- Как обычно, мирр Шварц, - улыбнулась я и, подняв капюшон пальто, пошла к выходу.
Ночь обрушилась на меня темной тучей: постояв под козырьком возле входа в ресторан, я какое-то время слушала шум дождя и смотрела, как свет фонарей размазывается по мостовой золотой чешуей. Возле памятника героям Оловянной войны дремал извозчик, немногочисленные прохожие шли по тротуару под зонтами, и прохладный воздух пах опавшими листьями и свежестью. Клен возле ресторана почти облетел – последний листок упрямо держался на ветке.
В доме, в котором я жила, были погашены все огни. На чердаке еще теплился свет: мои соседи готовились ко сну. Я натянула капюшон пониже и побрела по тротуару. Скоро Ивен, а потом наступит зима, и к ней надо подготовиться получше. Распотрошить копилку, купить одеяло потеплее и кофту потолще: соседи говорили, что на чердаке зимой зуб на зуб не попадает.
Ничего. Справимся. Возможно, ректор Холланд все-таки разрешит мне остаться в академии. Я ведь в некотором смысле феномен, а Королевская академия – самое место для такого…
Я не успела додумать. Из-под камней мостовой заструились дымные ленты серого тумана, складываясь в жуткое подобие осьминожьих щупалец, и одно из них рванулось вперед, пытаясь захлестнуть мою щиколотку.
Я заверещала на весь город и бросилась бежать. Второе щупальце ударило меня по спине – тело пронзило такой болью, что перед глазами на мгновение мелькнула мерзкая грязная тряпка обморока, но я все равно смогла пробежать еще немного. Вот и крыльцо моего дома, и кто-то уже открывает дверь, привлеченный моими воплями, и я…
Снова удар! Меня свалило на тротуар и поволокло по булыжникам: туманная гадина все-таки сумела схватить меня за ногу. Кто-то закричал – это была уже не я, а какой-то зевака – и вдали засвистел полицейский свисток. Меня перевернуло на спину, и я увидела, как прямо передо мной воздвиглась громадина осьминога – конечно, если бывают на свете осьминоги с бесчисленной золотой россыпью глаз по всему телу, иззубренным клювом и щупальцами, в каждой присоске которых проглядывают полупрозрачные розовые крючки.
Это было мерзко – настолько, что я даже бояться перестала. Гадина волокла меня по асфальту, я пыталась тормозить, стесывая ладони о камни, и как-то отстраненно думала, что мне сейчас надо трястись от страха, а я не трясусь. В душе воцарилось густое спокойствие: я смотрела в гадкую морду чудовища, и какое-то непостижимо далекое чутье подсказывало: пальцы на правой руке надо сложить щепотью и бросить в его сторону знатную пригоршню заговоренной соли с крупинками серебра.
У меня не было ни соли, ни серебра, но рука будто бы по собственной воле пришла в движение. В ту же минуту щупальце подкинуло меня вверх, словно осьминог хотел поиграть с добычей, и, падая к распахнутому клюву, я высыпала невидимую соль прямо в него.
Город накрыло ревом, в котором звучала боль и обида умирающего хищника, который сам не понял, как превратился в добычу. Я пролетела сквозь туман, ударилась всем телом о булыжники и потеряла сознание.
Почему-то последняя мысль была о пирожке с творогом, который мне дала добрая Лиза. Вкусный был пирожок.
***
Джон
Я уже лег в кровать и задремал, когда ощутил едва уловимое прикосновение к голове – по виску словно провели ледяным пером. Почти в центре Веренбурга произошел выброс магии и прорыв в пространстве, откуда незамедлительно полезла какая-то дрянь. Тело сработало сразу же так, как в него вбили на многочисленных учениях по боевой магии: подняться, одеться в отведенные боевым уставом несколько секунд и выбежать из той части замка, которая отведена под ректорские покои.
Уже на лестнице ко мне присоединились коллеги, такие же растрепанные и встревоженные, как и я.
- Что там? – спросил Виктор Шернвуд. Молодой и энергичный, он вел занятия по магии жизни: сажал вместе со студентами цветы в наших теплицах и учил лечить больных животных. Сейчас он даже не переоделся – бежал в пижаме и тапках и, кажется, не замечал этого.
- Выброс магии в центре города, - на бегу объяснил я и махнул рукой Блюме и Финкельману, преподавателям магии исцеления. Вот они-то всегда готовы к любым неприятностям: полностью одеты, у каждого на боку сумка с золотым кругом врачевателей, набитая лекарствами на любой случай. – Выходим, выходим!
Оказавшись во внутреннем дворе замка, я оценил ситуацию: дождь, ночь, плохая видимость – значит, прокладывать нору в пространстве придется с учетом пониженной температуры и темноты. Мы встали в круг, взялись за руки, и, сосредоточившись, я перебросил нас в Веренбург, в то место, над которым увидел темно-красный столб огня.
Нас ждала дрянь – и эта дрянь была особенно заковыристой.
Но, вынырнув из норы, я не увидел ни раненых, ни разрушенных зданий, ни крови на мостовой – словом, ничего того, что ожидал увидеть после выброса. Перед нами был обычный ночной город. На улице толпились зеваки, не обращая внимания на дождь: переговаривались, энергично жестикулировали. Полицейские возились с кем-то среди толпы. Я втянул носом воздух и сказал:
- А выброс-то запечатан! Друзья мои, нас опередили.
Это было удивительно настолько, что я невольно сунул руку в волосы и дернул пряди – дурная привычка, от которой я давно пытался отучиться, но она вновь вылезала в такие вот моменты. Выброс был – городской воздух был пропитан смрадом сгоревшей твари, которая выползла из бесчисленных ходов между мирами. Тварь убили заговоренной солью с серебром, но я понятия не имел, откуда в Веренбурге мог взяться маг, способный на такое.
Был проездом? Переселился недавно? Нет, я бы знал. Мы всегда чувствуем своих.
Зеваки расступились, пропуская Блюме и Финкельмана – кому-то в толпе нужна была помощь. Я пошел за ними; кто-то из полицейских забубнил у меня над ухом, докладывая:
- Такая страховидла полезла, мирр ректор, что просто помилуй, Господь и Пресвятая дева. Щупальцами машет, воняет на весь город! Схватила какую-то девчонку за ногу, в пасть поволокла. А тут…
На мостовой лежала Майя Морави, и я внезапно ощутил легкий удар в груди, словно там шевельнулось что-то, что я скрывал от самого себя. Капюшон пальто слетел, косы рассыпались по тротуару, по виску струилась кровь из разбитой головы. Форменные штаны были порваны, открывая щиколотку, украшенную черно-красным ожогом. От девушки смердело убитой тварью – я повел носом и понял, что это именно Майя расправилась с монстром.
Откуда она, тридцать три пекла ей на голову, знала это заклинание? Оно ей не под силу, это точно. Не все преподаватели в академии с ним справились бы. Возможно, кто-то помогал, но кто?
Я присел на корточки перед Майей – Блюме уже вынул из своей сумки добрую дюжину пузырьков, расставил их на мокрых булыжниках мостовой и принялся готовить смесь. Несколько капель отправились на щиколотку, и ожог принялся зарастать так быстро, словно невидимый художник взял кисть и стал его закрашивать. Другие капли упали на голову и руки Майи – Блюме довольно улыбнулся и произнес:
- Все эти раны, кроме ожога, - последствие падения с высоты. Что вы говорите, офицер, тварь была с щупальцами?
Немолодой краснолицый полицейский вытянулся в струнку и доложил, как начальству:
- Так точно, мирр Блюме! Я бы сказал, на осьминога похож. Только клюв у него был – пошире медвежьей пасти. Я сам все видел, мы с коллегой патрулировали район. Идем себе спокойно, тишь да гладь да благодать, а потом бабы заорали да смрад пошел. Мы бежать – а оно девчонку тащит.
Мы с Шернвудом переглянулись. Он ежился от холода, и кто-то из зевак протянул ему пальто, но Шернвуд отрицательно качнул головой.
- Осьминог с клювом это харварун, - сказал Шернвуд. – Редкость.
Я кивнул. Редкость, да. Хищная, заковыристая редкость, с которой невозможно справиться в одиночку. Весь мой опыт так и кричал о том, что Майя Морави никогда не смогла бы справиться с тем, кого могли победить очень немногие маги.
Но вот она лежит на тротуаре, приходит в себя. Победила харваруна, разметала его по лоскутку.
И что теперь прикажете с этим делать?
- Девушку надо доставить в академию, - распорядился я, выпрямившись, и обернулся к полицейскому: - Организуйте транспорт.
- Слушаюсь, мирр ректор! – кажется, полицейский даже обрадовался тому, что мы забираем у него эту проблему. Майя шевельнулась, открыла глаза и недоумевающе посмотрела по сторонам, пытаясь понять, где находится. Ее растерянный взгляд скользнул по моему лицу, вернулся, и в глазах девушки появились страх и тоска.
- Живы? – спросил Блюме, капнув из пузырька ей на голову. Майя кивнула, не сводя с меня глаз: у нее было слишком много вопросов и ни одного ответа, как, впрочем, и у меня.
Что я мог сказать? Что девчонка-доставщица победила харваруна? Однажды мне тоже это удалось – потом я три дня лежал пластом, а спину до сих пор украшает шрам, оставленный тварью на долгую память.
- Майя, откуда у вас соль с серебром? – спросил я. Она испуганно захлопала глазами, не понимая, что я имею в виду. Блюме помог ей сесть, а тут и экипаж подкатил – полицейские быстро подсуетились.
- Какая соль с серебром? – ответила Майя вопросом на вопрос, и я увидел, что она и правда не понимает, что я имею в виду. Убила харваруна и не поняла, как это сделала. Финкельман придержал меня за руку и сказал:
- Вы это видите, Джон? Из нее выплеснулась магия, но сейчас она снова запечатана.
Да, я прекрасно это видел – видел и пытался понять, что можно сделать с тем, что оказалось не просто магическим чудом, а ходячей бомбой.
- Девушку надо изолировать, - решение пришло само собой и было единственно возможным. Финкельман согласно кивнул. Что еще тут можно было сделать? – Отвезем в академию, оставим там. Магический купол над замком настолько плотный, что его ничто не пробьет. Даже если ее магия снова выплеснется, она никому не причинит вреда.
Полицейский подхватил Майю, понес к экипажу и, обернувшись ко мне, она едва слышно проговорила:
- Я никому не хочу вредить…
- Не хотите, верно, - угрюмо согласился я. – Но вот сможете ли?
***
Майя
Я вырвалась из глубины сна, села на кровати и удивленно посмотрела по сторонам.
Это место не имело отношения к моему уголку на чердаке. Небольшую комнату заливал серый утренний свет. Всю обстановку составляла кровать, письменный стол с придвинутым стулом и шкаф для одежды в углу.
Где я?
Голова ныла – я дотронулась до виска, убрала руку и удивленно посмотрела на царапины на ладонях. Ах, да – осьминожье щупальце вчера волокло меня по земле. Потом я представила, как бросаю в него соль с серебром, и все кончилось.
Моя аккуратно сложенная форма доставщицы лежала на стуле возле кровати – разорванную штанину зашили. Я торопливо оделась, посмотрела в окно и удивленно ахнула – академия? Я в академии?
Почти в ту же минуту за дверью зашелестело, и я услышала голос домового:
- Миррин, проснулись? Одевайтесь, вас хочет видеть мирр ректор!
Я вышла из комнаты, не заставляя домового ждать – мы двинулись по слабо освещенному коридору в сторону лестницы. Люди на бесчисленных портретах недовольно смотрели нам вслед, словно мои шаги были слишком громкими для утра выходного дня. Откуда-то доносилось звяканье посуды и шум воды, и домовой объяснил, заметив, что я прислушиваюсь:
- Завтрак готовят.
- А вы не знаете, как я сюда попала? – спросила я. Мы вышли к лестнице и, запрыгав по ступенькам меховым шариком на бурых спичках ног, домовой сообщил:
- А то как же! Привезли вас поздно вечером, мирр ректор велел разместить да рванье заштопать. Вот, все сделали в лучшем виде.
Вспомнилось лицо Холланда – он смотрел мне в глаза и спрашивал о том, где я взяла соль с серебром. Ректор выглядел каким-то нервным и взъерошенным, словно ему загадали слишком сложную загадку, и на кону стояло так много, что он не имел права ошибиться. Впрочем, эту же загадку загадали и мне: я понятия не имела, как смогла справиться с осьминогом.
Мы спустились на следующий этаж, прошли мимо витража, на котором святой Хорхос поражал змея копьем, и оказались возле закрытых дверей из темного дерева, от которых почему-то веяло тревогой. Я знала запах тревоги – он всегда напоминал мне тот аромат, который поднимается от еловых ветвей. Домовой открыл дверь и скользнул в сторону, пропуская меня.
- Вперед и прямо. Не заблудитесь.
Я послушно нырнула в прохладную тишину ректорской части замка – прошла мимо нескольких закрытых дверей, возможно, личных комнат, миновала библиотеку – книги на полках бормотали и возились, подпрыгивая на своих местах, словно собирались сбежать, потом оставила позади крошечную пустую каморку, в которой метался алый огонек, и наконец вышла в просторный светлый зал, который напомнил мне больничную операционную.
На металлическом столе лежала туша существа, отдаленно похожего на свинью – конечно, если у свиньи бывает рыбий хвост и длинные тонкие ноги, покрытые светло-коричневой шерстью. Ноги оканчивались аккуратными золотыми копытцами – они нервно дергались, словно существо хотело убежать, но Холланд не позволял. Облаченный в белый халат, он склонился над добычей, пристально глядя на нее сквозь причудливые очки с доброй дюжиной линз, и в его руке сверкнул скальпель, вонзаясь в бок существа.
Оно взвизгнуло. Я тоже не удержалась. Холланд бросил недовольный взгляд в мою сторону и свирепо посоветовал:
- Умолкните, миррин!
Брызнула бледно-розовая кровь, и запах сосновых веток сменился тонким ароматом ландыша. Я словно к полу приросла – не могла пошевелиться. Зал наполнил нудный визг. Существо недовольно дергалось под рукой Холланда, крутило мордочкой и не переставало голосить, умоляя о пощаде, но ректор по-прежнему орудовал скальпелем, и вскоре я увидела, как сквозь срезанную груду свиной кожи проглянула голова оленя с крохотными золотыми рожками. Мигнул темно-карий глаз, в последний раз взлетел и опустился скальпель – и освобожденный олень встрепенулся и, спрыгнув со стола, пробежал по залу. От него веяло цветочной свежестью, копытца ударяли в пол и высекали рыжие искры – олень довольно мотнул головой и прянул в сторону приоткрытого окна.
Я стояла, удивленно приоткрыв рот. Нет, я, конечно, видела разных магических существ, но среди них не было такого оленя, которого надо было извлекать из свиньи. Холланд бросил окровавленный скальпель в металлическую кувезу, бросил взгляд в мою сторону, и я запоздало подумала, что он не будет кромсать меня прямо на этом столе.
Или будет?
- А кто это был? – спросила я. Холланд избавился от очков и ответил:
- Это пиранзейский сонный олень. Бегал по миру, нахватался кошмаров. Я их срезал, теперь он будет приносить только хорошие сны.
Сонный олень, надо же. Никогда не слышала о таком. Бабушка много рассказывала мне и о медведе-самоеде, и о волке с пастью в животе, и о восьминогих лантавурах – лосях далеких северных земель, но сонных оленей никогда не упоминала.
- Ему, наверно, легко сейчас, - сказала я. – Вы меня звали, мирр ректор?
- Откуда у вас соль с серебром? – с нажимом повторил Холланд свой вчерашний вопрос. Его взгляд, который смягчился было после освобождения сонного оленя, вновь обрел металлическую твердость и цепкий блеск.
- Я не знаю, - искренне ответила я, понимая, что если Холланду не понравится то, что я скажу, он будет вынимать из меня правду тем скальпелем. От него всего можно было ожидать. – Я почему-то представила, что надо сложить руку вот так. И представила, как из нее сыплется соль с серебром. Я понятия не имею, почему так случилось, мирр ректор, правда…
Холланд подошел ко мне, заглянул в глаза, и мне тотчас же почудилось, что пол растворился под ногами, и я полетела в пропасть. Сердце застучало с перебоями, воздух скомкался в легких – ректор заглядывал в мою душу, словно готовился раскромсать ее на части. Меня охватило такой жутью, что к глазам подступили слезы.
Я не сделала ничего плохого. За что меня мучить?
- Все верно, - устало произнес Холланд. – Вы и сами не поняли, что сделали. Магия, которая скована в вас, каким-то образом сумела освободиться, когда появился харварун.
Он отошел от меня, и я наконец-то вздохнула с облегчением. Сейчас, когда ректор не заглядывал мне в глаза с таким цепким холодом, мир снова сделался устойчивым.
- И что же мне теперь делать? – спросила я и сама удивилась тому, насколько слабым и беспомощным оказался мой голос.
- Для начала пойдемте позавтракаем, - предложил Холланд. – Придется вам немного потерпеть мое общество.

Глава 4.
Кружевные блинчики и магия жизни
Майя
Завтрак в академии в выходной день – это зевающие студенты, которые усаживаются за столы и улыбаются, предвкушая два дня отдыха впереди. Никаких тебе лекций, практических занятий, отработок и тренировок. Можно почитать что-нибудь, не предписанное программой обучения, прогуляться, заглянуть в пивную в Веренбурге или пойти в театр – одним словом, отдыхать. Сидя за столом напротив ректора Холланда, я увидела Веру: одетая по-домашнему, в простое темно-синее платье, она прошла к своему месту, сонно потирая глаз, и вдруг увидела меня и резко взбодрилась:
- Майя? – удивилась она. – А ты откуда в академии?
- Долгая история, - ответила я. Холланд так сверкнул глазами в ее сторону, что Веру смело куда-то в компанию девиц, которые с нескрываемым любопытством косились в нашу сторону и перешептывались. Наверняка Вера рассказывала, что я провалила экзамен и работаю доставщицей в «Луне и Кастрюле».
- Вы вроде не живете в общежитии, миррин Ханифут? – осведомился ректор. Вера захлопала глазами и посмотрела на него с самым невинным видом.
- Мы вчера вечером готовили практическую работу по выращиванию мандрагор Дрейка, - пропела она. – Комендант разрешил мне остаться у подруги, нам надо контролировать цветочные горшки, чтобы их не разорвало.
Холланд снова отправил в сторону Веры взгляд, который советовал сидеть тихо, и моя подруга придвинула к себе кружку кофе и принялась о чем-то быстро рассказывать своим приятельницам. Мне в очередной раз сделалось не по себе.
На завтрак подали блинчики – они были такими тонкими, что казались прозрачными. Компанию блинчикам составляла икра, аккуратно нарезанные ломтики слабосоленого лосося, несколько видов мясной и овощной начинки, а для любителей сладкого предложили разноцветные джемы в хрустальных вазочках. Глядя на пиршественное великолепие передо мной, я поняла две вещи: что страшно проголодалась и что маги ни в чем себе не отказывают. Холланд взял блинчик из стопки на блюде, переложил в свою тарелку, щедро удобрил икрой и сливочным сыром с зеленью и, быстрыми хирургическими движениями скрутив его в конвертик, предложил:
- Ешьте, не стесняйтесь.
Я мысленно потерла руки: что ж, за столом я никогда не оплошаю. Икра была удивительно вкусной – скрутив себе такой же блин, как и у Холланда, я отправила кусочек в рот и почувствовала, как меня наполняет бодростью и силой. Краем глаза я заметила, что студенты не сводят с нас пристальных взглядов, и сказала:
- Ну вот, теперь начнутся сплетни.
Холланд вопросительно поднял левую бровь. Соорудил себе второй блин с икрой.
- Это еще почему?
- Потому что я сижу с вами за столом. А меня тут не знают.
Щеки снова начали гореть – мама всегда говорила, что мне немного нужно, чтобы покраснеть, как королевское знамя.
- Узнают. Подозреваю, что вы здесь надолго, миррин Майя.
Первый блин исчез будто бы сам по себе. Я взяла еще – а попробуем-ка мы лососину! К ней хорошо пойдут ломтики огурца и каперсы. Раз уж выдался случай поесть, как следует, нельзя его упускать.
- Почему? – спросила я. – Вернее, я понимаю, что это из-за того, что вы вчера сказали. Что во мне есть магия, она скована и… Как вы назвали того осьминога?
- Харварун. Его убийство не под силу им всем, - ректор обвел ножом столовую, и студенты невольно склонили головы, словно этот нож должен был упасть им на шеи. – А вы его убили. Ваша магия высвободилась, а вы это не контролировали. Так что поживете в академии. Так будет безопаснее и для вас, и для окружающих.
Я машинально отправила кусочек блина с лососем в рот и почти не почувствовала изысканного маслянистого вкуса рыбы. Получалось, я была чем-то вроде ходячей бомбы – и могла рвануть в любую минуту. Вспомнились туманные щупальца монстра, которые поднимались из-под земли – в тот миг что-то шевельнулось во мне, пришло в движение, наполняя душу силой, но я только сейчас окончательно это поняла.
Мне стало жутко. Еда сделалась похожа на пепел, голову наполнил звон.
- Мирр ректор, но что же делать? – спросила я, с надеждой посмотрев на Холланда. Он сильный, он опытный, он знает, как лучше! Холланд неопределенно пожал плечами и сделал глоток из своей кружки с кофе.
- Над академией мощный магический щит, так что вы тут в безопасности. Не навредите ни другим, ни себе, если случится еще один такой выплеск – его просто рассеет защитная магия. А я пока разберусь с тем, какой направленности ваша сила, и кто ее так сковал. У вас есть предположения?
Я только руками развела.
- Никаких. Да, я знаю, что во мне есть магия. Но она во всех есть. Вы сами видели меня на экзамене… - сказала я, и голос вдруг сделался жалким и тонким. Холланд кивнул.
- Может быть, вы что-то помните? – предположил он. – Что-то такое, с чем не можете разобраться до конца, сон ли это был или явь?
Я пожала плечами. Машинально взяла третий блинчик, так же машинально смазала его творожным сыром и положила несколько ложек икры. Кто-то из студентов негромко, но отчетливо произнес:
- Во лопает! Как с голодного края!
На меня смотрели, словно на забавную зверушку в клетке. Скоро подойдут хлебушка покрошить.
- Не знаю, - честно ответила я, стараясь не смотреть в сторону студентов. – Я почти не помню своего детства. До шести лет – просто тьма. У вас тоже так?
Холланд усмехнулся.
- Лучше бы я забыл то, что видел до шести лет, - признался он, и в его осунувшемся недовольном лице отразилось что-то настолько мрачное, что я невольно почувствовала жалость. Может быть, все это время я ошибалась, считая его черствой гадиной, и ректор Холланд просто вынужден быть таким? Укутался в непробиваемую броню презрения и равнодушия, потому что однажды был ранен слишком глубоко?
Я не знала, что можно ответить – но на мое счастье в зал вошел молодой волшебник: кажется, вчера он был среди преподавателей академии, которые везли меня сюда. Вчера на нем была пижама – видно, побежал по тревоге, в чем был. А сейчас волшебник был одет в свободную серую рубашку и мягкие темные штаны и был больше похож на фермера, чем на преподавателя. Молодого такого фермера, который интересуется видами на урожай, танцами и снисходительностью деревенских барышень.
- Доброе утро! – он обаятельно улыбнулся, сел рядом со мной и придвинул к себе свободную тарелку. – Как вы себя чувствуете, Майя?
- Вроде бы ничего, - ответила я. – Доброе утро.
- Это Виктор Шернвуд, преподаватель магии жизни, - представил его Холланд. Улыбка Виктора сделалась еще шире, а круглое светлокожее лицо с мазками веснушек под зелеными глазами обрело такое доброжелательное выражение, словно мы с ним встретились после долгой разлуки.
- Преподавать вам я не буду, - сказал он, не сводя с меня пристального заинтересованного взгляда. – Но пару экспериментов поставлю. Мирр ректор, вы разрешите?
Холланд кивнул – осушив свою чашку с кофе, он вышел из-за стола и произнес:
- Разрешаю. Чем быстрее мы за нее возьмемся, тем лучше для всех.
***
- Магия жизни – это, собственно, то, что наполняет всех живых существ. Огромная сила, которой нужно уметь управлять. Тогда еще увидите, и на Северном полюсе будут курорты!
Восторженно рассказывая о своей работе, Виктор привел меня в тренировочный зал, похожий на большую теплицу – стеклянные стены, стеклянная крыша, даже в дождливый осенний день все пронизано светом и какой-то особенной легкостью. Здесь дышалось так свободно, а воздух был таким сладким, что я невольно заулыбалась.
- А на Луне будут цвести яблони, - скептически предположила я. Виктор прошел в центр зала, и я увидела, что шестиугольные мраморные плиты пола ожили – в них налились золотом руны, и из-под острых граней стала пробиваться зелень: тоненькие цветы поднимали разноцветные головки к небу.
- Слышу сомнения! – рассмеялся он и обернулся ко мне. – Со временем – да, обязательно. Там будут цвести яблони, там раскинутся города и бескрайние сады. Для этого и работают маги жизни. Ну-ка, миррин Майя, посмотрите на меня!
Я послушно взглянула ему в глаза, и добродушный милый парень с растрепанными светлыми волосами вдруг скользнул куда-то в сторону, выпустив что-то, отдаленно похожее на темно-синее полотнище. Не стало ни стеклянных стен, ни цветов, которые шевелились под ногами, ни высоких окон – синий сумрак скользнул, окутывая меня мягкими прохладными складками, и в нем проступили россыпи созвездий.
Это было удивительно и прекрасно. Меня повлекло вперед, в глубины вселенной, которая раскинулась передо мной и приняла, словно потерянное и наконец-то обретенное дитя. Я скользила среди звезд, вслушиваясь в их негромкие голоса и мелодичные песни, плыла среди облаков космической пыли, пронизанной угасающим светом, рассыпалась в непостижимой глубине, чтобы возродиться с первым дождем на только что родившейся планете и подняться из земли цветущей яблоней.
Это было дивно и жутко. Я одновременно была яблоневым цветком и пчелой, которая приникла к нему. Я была пестрой рыбкой в океанских волнах и акулой, которая распахивала пасть и поглощала добычу. Я сделалась зайцем, который рванул через лесные заросли, убегая от волка – и я была волком, гналась за добычей и предвкушала соленый вкус чужой крови во рту.
Все это была жизнь. Все это была я – меня переполняли силы, и оставалось сделать только одно: протянуть руку и сказать:
- Живи!
В ту же минуту меня тряхнуло, выбрасывая из наваждения, и я увидела, что стою среди цветочных зарослей. Чего здесь только не было! В самом низу качались сиреневые колокольчики мускари, выше поднимали головы гордые нарциссы, раскрывались тюльпаны, вскидывались белые шлемы ирисов, вставали мальвы и гладиолусы, рассыпаясь всеми оттенками желтого и розового, а уже выше поднимались розы, качая тугими бутонами. Я подняла голову и убедилась, что по-прежнему нахожусь в тренировочном зале, в который привел меня Виктор.
- Где вы, мирр Шернвуд? – окликнула я, испуганно озираясь по сторонам. Откуда здесь вдруг появилось столько цветов?
- Здесь! – весело ответил Виктор, раздвигая цветочные заросли и проходя ко мне. – Видите? Вот она, магия жизни! Но в вас скрыто что-то другое, очень сильное. Это не темная магия, нет.
- А как узнать поточнее, что это? – спросила я, с сожалением понимая, что хотела бы услышать совсем другой ответ. Неприятно было чувствовать себя бомбой, которую привезли в академию потому, что она способна рвануть особо заковыристым образом.
- Я нащупал и определил сковывающее заклинание, которое окутывает вашу душу, - ответил Виктор. Протянув руку, он осторожно вывел меня из зарослей и небрежно махнул в сторону цветов. Их тотчас же заволокло туманом и, когда он рассеялся, то от пестрого великолепия не осталось и следа. – И честно скажу: я с таким не сталкивался. Его наложил очень опытный и могущественный волшебник, и то, что вас наполняет, невероятно опасно, - он посмотрел на меня и добавил: - Я полагаю, что опасно. Хорошо, что вы не склонны ко злу, миррин Майя.
- Только зла мне и не хватало, - пробормотала я. – А вы можете понять, кем был этот волшебник? Поискать что-то вроде его отпечатков пальцев в заклинании?
Виктор рассмеялся так, словно у меня получилось на диво удачно пошутить.
- Хорошее предложение! Я видел его оттиски, но никогда не встречал таких. Готов поклясться, что никто не встречал.
- И что теперь делать? – поинтересовалась я. Мы неторопливо побрели в сторону выхода, и я вдруг поняла, что мне необходимо будет найти для себя занятие. Погрузиться с головой в какую-нибудь работу, да хоть котлы на кухне мыть – просто ради того, чтобы не думать о том, что я неожиданно оказалась не слабачкой, которая провалила вступительный экзамен, а монстром, которого удерживает могущественное заклинание.
- Мы обязательно докопаемся до вашей сути, - пообещал Виктор, и мне сделалось легче. Невозможно было грустить или тосковать, когда рядом была его улыбка, такая обаятельная и светлая. – В академии вы в безопасности, а что до дела… тут прокатился слух, что вы умеете готовить вкусные пончики?
- Умею, - кивнула я. Пончики, да – как же я забыла о них? Они всегда были частью моей жизни – возможно, в них и заключался ответ? – Если меня пустят на кухню, могу приготовить их прямо сегодня.
- Отличная мысль, - одобрил Виктор. – Я поговорю с мирром ректором.
***
Джон
Когда Виктор вошел в мой кабинет, то он выглядел настолько обескураженным, словно открыл дверь в кладовую и вдруг увидел, как в ней распахнулись глубины ада. Он приложил усилия, чтобы держаться спокойно, но спокойствие покинуло его, когда Виктор опустился в кресло и устало провел ладонями по лицу.
- Итак? – нетерпеливо спросил я.
- Вы были правы, Джон, - ответил Виктор. – Это родительское проклятие. Это сильнейшая магия смерти. Я не рассказал девочке всей правды, чтобы не пугать – она и без того трясется от страха.
Я угрюмо кивнул. Дождь за окном застучал еще сильнее – старинные часы показывали десять утра, но в кабинете царил сумрак. Проклятие и магия смерти – Огастас не соврал.
- Спасибо, - кивнул я. – Об этом я и думал, но мне нужно было ваше мнение как знатока.
Виктор выглядел, как самая настоящая деревенщина, которая приезжает на ярмарку продавать сало и ходит там с разинутым ртом, дивясь на чудеса – но это была лишь обаятельная маска, за которой скрывался матерый волшебник, которого никто не смог бы обвести вокруг пальца. Мне нужно было, чтобы именно Виктор изучил Майю и подтвердил или опроверг то, о чем говорил Огастас.
На душе сделалось горько, во рту поселился вкус пепла. О магах говорят, что наша жизнь полна приключений – но я ненавидел приключения и теперь, когда одно из них появилось в академии с пончиками в шоколадной глазури, я точно знал: спокойной зимы у нас не будет.
- Но это не та магия смерти, с которой мы прежде имели дело, - продолжал Виктор. – Это смерть, да, но как бы вам объяснить… это некое подобие поля перед снегом. Все иссохло, все умерло, но в глубине движется жизнь. Много жизни. Майя Морави магический феномен. Она не некромант в чистом виде, она способна не только поднимать мертвое, но и усиливать живое. Видели бы вы, какой сад расцвел в тренировочном зале!
Кажется, я был неправ, называя харваруна заковыристой магической дрянью. Настоящее заковыристое носило форму доставщицы.
- Виктор, вы лучший маг жизни из всех, кого я знаю, - сказал я без капли лести. – Что вы посоветуете, с учетом родительского проклятия и магии тьмы?
Виктор пожал плечами. Какое-то время он сидел неподвижно, погрузившись в размышления. Кабинет погрузился в серые унылые сумерки – словно сражаясь с ними, студенты на третьем этаже взяли гитары и принялись распевать бодрые песенки странствующих поэтов. Я даже невольно подхватил одну, мысленно, конечно: «Люди смертны, но тогда поживем немного. Впереди еще еда, впереди дорога. Люди смертны – все равно. От того не плачем: впереди еще вино, впереди удача».
Куда ж без еды, если отправляешься в путешествие.
- Во-первых, конечно, надо разобраться, что с ней произошло, - произнес Виктор. Я кивнул. – Скорее всего, проблема в том, что она пережила в детстве. Я заметил странные нити очень глубоко в ее прошлом. Если мы разберемся с этим, то поймем, откуда взялось родительское проклятие, и найдем того, кто все запечатал. Лучше всего просто отправиться к семье Морави и расспросить их обо всем.
Я снова кивнул. К делу придется подключать Блюме и Финкельмана – они могли разговорить, кого угодно.
- А во-вторых, надо найти ей спокойное занятие, - продолжал Виктор. – То, что уравновесит ее разум и не допустит каких-то новых выплесков. Я предложил ей взяться за пончики. Пустите ее на кухню?
- Пущу, конечно, - согласился я. Пончики у Майи Морави действительно вышли удивительные – вот пусть и стряпает. – Скажу домовым, чтобы выделили для нее стол.
Что же все-таки произошло в ее детстве? Наверно, всплеск некромантии – настолько сильный и пугающий, что родители прокляли ее. Кого вернула маленькая Майя с того света?
Некромантов боятся. Некромантов не любят. В отличие от всех остальных волшебников, они окружены страхом и презрением – даже в академии, где ко всем студентам относятся одинаково, немногочисленные некроманты держатся отдельно от остальных, своей группой, в которую не допускают посторонних. Потом, после академии, из них получаются неплохие ученые, исследователи, даже врачи – но ни любви, ни особенной дружбы они не знают.
И это в крупном городе! В бесчисленных городках и поселках, рассыпанных по всему Степному океану и складках Захолмья, с некромантами, в общем-то, короткий разговор. Никто не захочет, чтобы рядом был тот, кто способен поднимать мертвецов – если остальные маги имели дело с жизнью, то некроманты проникали за границы смерти, погружались слишком глубоко в те сферы, на которые издавна были наложены запреты.
Родительское проклятие прекрасно сюда вписывалось.
- Она говорила, что ничего не помнит до шести лет, - сказал я. – Виктор, вы слышали о том, чтобы некромантия пробуждалась в таком раннем возрасте?
Виктор отрицательно покачал головой.
- Нет, никогда. Возможно, ее родители прольют свет на то, что тогда случилось. До них недалеко добираться: миррин Морави снимает уголок на чердаке, приехала в Веренбург из Хорвского предместья. Совсем рядом.
- Откуда вы это узнали? – поинтересовался я.
- Вера рассказывала, - ответил Виктор. – Второкурсница, маг жизни, но без особенных перспектив.
Я понимающе кивнул, вспомнив, как эта Вера перешептывалась с приятельницами, бросая колкие оценивающие взгляды в сторону Майи.
- Значит, у нас в академии уникальное магическое явление, - вздохнул я, и Виктор улыбнулся.
- И хорошо, что к нему прилагаются пончики! – сказал он. – А с остальным разберемся.