Отрывок из книги «Суженая императора»

 

Глава 1

 

 

 

– Астра?

 

– Что случилось, Грета?

 

– Пришла девочка, желает тебя видеть. Бришойни пропустила, так что…

 

– Пусть зайдёт.

 

Выпрямляю спину, откладываю перо, смотрю выжидающе на дверной проём. Грета распахивает створку шире и сразу отступает, пропуская вперёд гостью. Она входит нерешительно, неуверенно, осматривается настороженно. И впрямь девочка – молоденькая, тоненькая даже в мешковатой мужской одежде с чужого плеча, старой, заношенной едва ли не напоказ. Длинные, золотистые с рыжинкой волосы заплетены в распушившуюся неаккуратную косу, пальцы мнут коричневый берет, в зеленоватых глазах плещется недоверчивое удивление, недоумение человека, впервые оказавшегося в этой обители, впервые узнавшего о её существовании. За спиной девушки Грета бесшумно закрывает дверь, но, знаю, она не уйдёт далеко, останется поблизости.

 

Всякое бывает. Да и час поздний, даже для визитов в обитель заблудших женских душ.

 

– Здравствуйте.

 

– Доброго вечера, – я наблюдаю за каждым движением гостьи, отмечаю каждую мелочь, какую только успеваю уловить. – Я Астра. А ты?

 

Девочка не здешняя, столица Благословенной Франской империи никогда не была ей домом.

 

Столичные девушки другие, что родившиеся в бедных кварталах, что в богатых, словно сердце Империи оставляло на жителях свой, особый, отпечаток, отметку, что сразу не сотрёшь.

 

Но и не из провинции. И выговора, разнящегося от края к краю, нет.

 

Не знатная фрайнэ.

 

И на простую аранну не похожа.

 

– Лия, – она подходит к столу, протягивает сложенный и запечатанный лист бумаги. – Меня попросили передать вам это.

 

Удерживаю вопрос о личности отправителя, забираю письмо. Оттиск печатки на воске, застывшем бурой каплей крови, знаком до последней чёрточки. Слишком хорошо изучен за последние два месяца.

 

Конечно же… кто ещё мог бы послать ко мне столь необычного гонца?

 

Ломаю печать, разворачиваю лист, читаю, пытаясь с одного просмотра, быстрого, поверхностного, уловить суть.

 

Быть того не может… Он серьёзно просит меня – меня! – об этом?!

 

– И ещё вот это, – добавляет девочка, присоединяя к письму чёрный кошелёк.

 

Не надо даже касаться кошелька, чтобы понять, что скрывается внутри.

 

Первый порыв – вскочить и вышвырнуть мешочек вместе с посланием в окно, а девчонку выставить вон, – я унимаю. Стискиваю зубы, заставляю себя перечитать написанное внимательно, без неуместных чувств. Поднимаю взгляд на девушку, не вполне понимая корни его просьбы.

 

Неужели он действительно желает узнать моё мнение, неужели ему действительно нужна моя оценка вот этого ребёнка, что стоит сейчас передо мною? Девочка не кажется таящей в себе опасность, скрытую угрозу, а если и таит, то зачем отправлять её ко мне, подвергая всех находящихся под этой крышей неоправданному риску? Бришойни пропустила, а на чутьё нашей бессменной привратницы можно положиться и всё же…

 

Опускаю глаза на лист бумаги, затем вновь смотрю на гостью.

 

Мнётся. Опасается меня явно сильнее, нежели я её. И не больше моего понимает, что она здесь делает.

 

– Значит, Лия, – откладываю послание, встаю, обхожу стол. Девушка едва заметно, инстинктивно сжимается, того и гляди, развернётся и сбежит. – Я сделаю, о чём он попросил, но это, – я указываю на кошелёк, – ты заберёшь с собою и вернёшь ему.

 

– Так… велено отдать вам, – лепечет девочка растерянно. – Сте… мне сказали, что вы поймёте, и…

 

– Я не возьму у него денег, тем более в качестве платы за услугу, и ему прекрасно о том известно, – нет у меня желания спорить с ребёнком, объяснять, что её используют втемную. – Давай руку.

 

Чем быстрее всё сделаю, тем скорее Лия уйдёт.

 

– Какую?

 

– Любую.

 

Неловко стискивает берет в правой руке и протягивает левую. Обхватываю прохладные пальчики, закрываю глаза и легко, привычно ныряю в озеро чужого дара. Оно не чересчур глубоко, не слишком полноводно, но чистое, свежее и прозрачное. На дне его не скрываются чёрные омуты тайных сил, порою не осознаваемых в полной мере, не принятых носителем и оттого таящих немалую опасность, для хозяина прежде всего. Оно не заросло непролазными водорослями догматов закатников, не скованно льдом иной крови, не покрылось липкой ряской страха, неизбежно затягивающей дар подавляемый, тщательно оберегаемый от ока ордена Заката. Оно обыкновенно, кусок мягкой влажной глины, готовый принять любую форму, и лишь неявное, смутное ощущение, будто поверхность этого озера иная, отличная от всего, что доводилось мне видеть прежде, витает вокруг россыпью пузырьков.

 

Пытаюсь разобраться, в чём дело, расшифровать неясное ощущение, но не преуспеваю. Оно, лёгкое, воздушное, словно настоящие пузырьки, ускользает от меня, поднимается к поверхности и там растворяется.

 

Открываю глаза, отпускаю девичью руку и пробую на ощупь найти кошелёк, что остался на столе за моей спиной.

 

– Всё так, как он написал, неплохо, хотя и не слишком высоко. Есть некая неправильность, не могу взять в толк, какая… но опасаться ему нечего. Всяко не того, что он предполагает. Поздравляю, – кошелёк наконец находится, и я тороплюсь вернуть его девушке.

 

Она сжимает кошелёк с силой, как головной убор до того, полная настороженной растерянности.

 

Я отворачиваюсь, в последнюю очередь желая демонстрировать истинные чувства этой девочке.

 

– Можешь идти.

 

– И всё? – кажется, она не верит.

 

– Всё.

 

Уходит, хвала Благодатным. Не спорит, не протестует, не задаёт новых вопросов, но молча исчезает за дверью. Слышу удаляющиеся шаги по коридору и теряюсь в догадках, ради чего Стефан затеял эту игру, что он хочет получить, почему не оставит меня в покое раз и навсегда?

 

– Она уже уходит? – Грета появляется на пороге, присматривается ко мне в попытке понять мою реакцию на гостью.

 

– Да.

 

Грета заходит в кабинет, бросает острый взгляд на оставшееся на столешнице письмо. Ей не надо брать послание в руки и читать, хватает и половинок печати, что красноречивее любых слов.

 

– Благодатных ради, девочку прислал он?!

 

Киваю. Сил отвечать нет, я не знаю, куда спрятаться, где укрыться от нежданного внимания мужчины, до недавнего времени даже не вспоминавшего обо мне.

 

Стефан не мог отправить ко мне эту девочку совсем одну, пусть и переодетую юношей. Беспутный квартал небезопасен и дар, сколь бы силён он ни был, не всегда способен уберечь от беды. Кто-то должен сопровождать Лию, кто-то из ближнего окружения Стефана, тот, кому он доверяет – ровно настолько, насколько человек его положения может вовсе доверять кому-либо.

 

Охваченная порывом, выбегаю из кабинета, а там и из здания. Запереть дверь Бришойни ещё не успела, и я вылетаю на крыльцо, заполошно осматриваю тихую сумрачную улицу.

 

Вон они, Лия и Стефан, стоят подле соседнего дома, переговариваются негромко. С ними второй мужчина, то самое сопровождение, без которого Стефан редко когда может обойтись.

 

– Стефан!

 

Он резко оборачивается на оклик, и я иду прямиком к нему. Отмечаю цепкий оценивающий взгляд второго мужчины и то, как он ловко берёт Лию под локоть и отводит в сторону.

 

Что ж, тем лучше.

 

Не хочу спорить со Стефаном при посторонних, словно скандальная торговка.

 

– Астра… – начинает он, но я перебиваю без малейшего смущения, без положенного почтения.

 

– Ты понимаешь, что подобные поступки переходят всякие границы разумного? Нельзя, слышишь, Стефан, нельзя едва ли не среди ночи подсылать ко мне девочку со срочной просьбой проверить её дар! Да ещё и с подозрениями, будто она – ставленница Хар-Асана, возможная угроза! В этой обители нашла пристанище не одна женская душа из тех, кто не нужен никому в целом свете, ни людям, ни богам. Они, эти потерявшиеся женщины и девушки, приходят сюда в надежде на помощь и поддержку, они ищут утешения и убежища, а ты подвергаешь их случайному риску во имя собственных зыбких предположений. Неужели во всём городе, во всей Империи не нашлось ни единого закатника, способного проверить эту девушку?!

 

– В такого рода щекотливых вопросах доверия адептам Заката нет, – выражение его лица невозмутимо и лишь в глубине карих глаз мелькает незамутнённое недоумение.

 

Что такого он сделал?

 

Ровным счётом ничего.

 

– Зато в твоём окружении есть те, кто не имеет отношения к ордену Заката, – смотрю на Стефана так выразительно, как только могу, не произношу вслух ничего компрометирующего, но намекаю недвусмысленно, что о тайных его делах, о его приближённых мне известно на каплю больше, чем прочим подданным.

 

– Они просто люди, пусть и с даром.

 

– А я нет?

 

– Ты… – маска невозмутимости спадает, мужчина понимает, что последние его слова отнюдь не то, что я жажду услышать, от него ли, от любого другого человека.

 

– Порченая кровь, результат богопротивной связи, а подобное, сколь известно, тянется к подобному. Кто, как не отравленная харасанской заразой, сможет почуять тот же яд, ту же дрянь, что течёт в ней самой?

 

– Я вовсе не то имел в виду, – Стефан качает головой, то ли подкрепляя собственные возражения, то ли сетуя Четырём на женскую глупость.

 

– Что же тогда?

 

– Я всего лишь попросил тебя о небольшой услуге… за соответствующую плату.

 

– Я не собираюсь оказывать тебе услуги за плату! – говорить нормально не получается, лишь шипеть потревоженной змеёй, жалея, что не дали мне боги ни клыков, ни настоящего яда. – Любого рода услуги.

 

– Значит, просьба о дружеском одолжении…

 

– Нет!

 

– Всего лишь просьба, Астра…

 

– Дело не в просьбе, этой или другой! Дело в твоём нежелании оставить меня в покое! Ты уже два месяца измышляешь способы подобраться ко мне, проходу не даёшь, едва ли не преследуешь, то деньги присылаешь, то письма, то какую-то девчонку с даром! И всё ради чего, Стефан? Ради внезапного желания, мимолётного каприза, из любопытства к диковинной зверушке? Через сколько дней ты меня забыл когда-то? Поди, как только покинул Эату. Или раньше, едва наш туманный край скрылся в утренней дымке? Скольких женщин ты обнимал после меня, скольким шептал на ушко те глупые нежности, на которые неопытные влюблённые девушки летят что мотыльки на яркое пламя? Со сколькими сужеными обвенчался?

 

Стефан хмурится с досадой. На сей раз я ударила по больному, по незаживающей ране.

 

Три.

 

Трёх женщин он поочерёдно, во всеуслышание назвал своею суженой, с каждой из трёх шёл от алтаря, уверенный в незыблемости завтрашнего дня и собственного будущего. И каждая вскорости попала в объятия Айгина Благодатного, тело каждой было сожжено в очищающем пламени огненного бога. Ни одна не выполнила возложенного на неё предназначения, ни одна не подарила мужу и стране столь желанного сына.

 

Ныне же жребий определил новую четвёрку избранных, юных благородных фрайнэ из разных уголков Империи и Стефану в четвёртый раз предстояло выбрать из них ту, кто станет его суженой и супругой.

 

А коли смилостивятся над фрайнэ Четверо и повезёт ей не умереть во цвете лет по неизвестным причинам, но исполнить свой долг, родив мужу долгожданного наследника, то ждёт счастливицу великая честь быть повенчанной на царствие как императрица Благословенной Франской империи. Оттого их, четырёх претенденток, так и звали меж простого люда – суженые смерти.

 

– Оставь прошлое прошлому, – моя рука находит медальон, висящий поверх платья, сжимает напоминание, которое всегда со мною, частичку моего сердца. – Наши с тобою беззаботные дни слишком глубоко затерялись в тенетах прошедших лет, чтобы возможно было воскресить их сейчас.

 

Стефан зеркальным отражением вскидывает руку, тянется к моему запястью, обнажившемуся из-за сползшей манжеты. Но мне видится в этом его невинном жесте неявная угроза, попытка дотронуться то ли до медальона, то ли до моего сердца, бьющегося эхом в точке пульса, и я отталкиваю руку Стефана прежде, чем его пальцы коснутся кожи. Отступаю, поворачиваюсь и ухожу.

 

Не хочу оглядываться. Ни на оставшегося позади мужчину, ни на прошлое.

 

Когда-то он ворвался в мою жизнь, статный молодой император, чьё внимание льстило благородным фрайнэ куда выше, знатнее и красивее простушки из эатской глубинки.

 

Когда-то он закружил меня, неопытную, наивную девушку, в вихре неведомых ранее чувств и страсти, раскрасил яркими солнечными цветами мой овеянный тусклыми болотными туманами мир.

 

А после ушёл навстречу своему долгу государя и жизни, где порченой крови места нет.

 

И я бы сберегла воспоминания о том времени как величайшую драгоценность – второй такой в моей жизни не будет никогда, – я бы перебирала картины прошлого и согревалась ими промозглыми осенними вечерами и ледяными зимними ночами, радуясь, что они были, но…

 

На исходе лета вещунья, чей домик прятался в чаще недалеко от отцовского замка, поведала, что причина внезапных моих недомоганий вовсе не болотная лихорадка.

 

Я научилась жить по-новому, не как раньше, до визита Стефана в Эату. День за днём я переламывала себя, лепила заново, сообразно обстоятельствам, я принимала изменения и другую форму, отличную от прежней. Училась жить сама, не полагаясь ни на мужа, ни на род, училась жить в столице, слишком большой, иной по сравнению со всем виденным мною в родном краю. Училась заботиться о моём счастье, о моём сердечке. Я помогала создавать эту обитель, потому что видела, сколько таких же потерянных женщин, надломленных, презираемых, позабытых мужами, родом и богами, стекаются на улицы города.

 

А потом император, прибавивший лет, жесткости и стальной непреклонности, вновь ворвался в мою жизнь, грозя разрушить до основания всё построенное с таким трудом.

 

Не хочу оглядываться.

 

Но всё же, поднявшись на крыльцо, оглядываюсь.

 

Стефан в мою сторону даже не смотрел. Он стремительно удаляется прочь, и второй мужчина готовится последовать за государем. Лишь замешкавшаяся Лия смотрит на меня широко распахнутыми глазами и, кажется, понимает больше, чем может понимать девушка её лет.

 

Злой взмах рукой нетерпеливым приказом, отрывистая фраза, приглушённая расстоянием, и второй мужчина тянет Лию за собою и императором. Все трое уходят, и я возвращаюсь в обитель, понимая, что это ещё не конец.

 

 

 

* * *

 

 

 

Не помню, что в точности выдернуло меня из беспокойного сна.

 

Случайный шорох?

 

Скрип половицы-предательницы?

 

Чутьё, порождённое примесью иной крови, мой верный страж, мой недремлющий бдительный зверь?

 

Оно же добавляет – это не Мирелла, проснувшись среди ночи, бродит по нашему убежищу.

 

Это чужак.

 

Откинув одеяло, соскальзываю с кровати, выглядываю из-за ширмы, что осталась подле постели после принятия ванны. В спальне никого, но теперь я чётко слышу шаги в соседней комнате, медленные, осторожные, каплю неуверенные, выдающие человека, оказавшегося в обстановке непривычной, незнакомой, да к тому же в полумраке.

 

Холод стремительно расползается по телу, покусывает шальным морозцем кончики пальцев. Вены проступают под кожей тускло светящимся серебром, я босиком пересекаю спальню, приоткрываю дверь, ведущую в общую комнату. Осматриваю видимую часть помещения, замечаю чёрную фигуру, крадущуюся вдоль стены.

 

Мужчина.

 

Один.

 

С одним я могу справиться.

 

Лишь бы Мирелла не пострадала.

 

Открываю створку шире, руки завожу за спину, чувствуя, как холод материализуется под ладонями, формируется дыханием вьюги.

 

Шаг через порог. Держаться в тени, как наставлял мастер Хуаони когда-то.

 

Чужак замирает, поворачивает в мою сторону голову.

 

Заметил?

 

Возможно.

 

Я не умею укрываться в тени как должно, эту науку изучают и тренируют не один год, в то время как я отдала урокам всего несколько месяцев. Но мне и этого довольно, да и площадь комнаты не настолько велика, чтобы была необходимость подкрадываться к незваному гостю невидимкой. Я уже готова ударить, холод толкается в ладони, царапает кожу, как чужак делает шаг ко мне и вопрошает тихо:

 

– Астра?

 

– Стефан? – я спешно сжимаю кулаки, гася бьющуюся силу, возвращая её в клетку.

 

– Астра, – он делает ещё шаг и налетает на низкий деревянный табурет.

 

Табурет опрокидывается, Стефан выдаёт пару слов из тех, которые менее всего ожидаешь услышать от государя. Я же бросаюсь к двери детской, прислушиваюсь с минуту, убеждаясь, что шум и брань не разбудили Миреллу.

 

– Тише! – шикаю на Стефана и поскорее отхожу от двери, пока он не заподозрил неладного. Выдаю отговорку, правдивую наполовину: – У моей домохозяйки, арайнэ Анды, чуткий сон и если она проснётся и поймёт, что у меня… гость, ещё и мужчина, то нам… мне не поздоровится. Не так-то просто найти хорошее жильё в столице, поэтому не хотелось бы лишиться этого дома.

 

Хватаю незваного визитёра за рукав, торопливо отвожу в свою спальню и закрываю дверь. Зажигаю свечу на прикроватном столике, снимаю с ширмы вышитую бежевую шаль и набрасываю поверх ночной рубашки. Кутаюсь зябко, ёжусь от неутихающего холода внутри, одинаково недовольная, раздосадованная и смущённая. Стефан бегло осматривает комнату, затем меня.

 

– Что это? – взгляд задерживается на белых дорожках на тыльной стороне ладоней.

 

– Я только что пыталась совершить государственную измену – собиралась убить своего сюзерена, – говорю тоном нарочито лёгким, безмятежным.

 

– Раньше твой дар проявлялся иначе, – Стефан хмурится озабоченно.

 

Раньше я была достаточно глупа, чтобы демонстрировать силу, словно новый наряд, молодому заезжему фрайну, не побоявшемуся подойти к дикарке.

 

Нынче я её показываю лишь перед ударом.

 

– Раньше многое было иначе. Что ты здесь делаешь?

 

– Подумал, следует самому увидеть, как ты живёшь.

 

Что до адреса, то тут великого секрета нет, наверняка Стефан сразу выяснил, где я не только работаю и помогаю, но и живу.

 

– В столь поздний час?

 

– Отчего нет?

 

– Увидел? Тогда отправляйся восвояси. Арайнэ Анда отдельно оговаривала, что визиты мужчин к её постоялицам недопустимы, особенно в неурочный час.

 

– У тебя есть мужчины? – уточняет Стефан требовательно, точно имеет право задавать мне подобный вопрос.

 

– Иди, не заставляй сопровождение ожидать тебя понапрасну.

 

– Я один.

 

– Один? – я подхожу к замершему у двери мужчине, приглядываюсь недоверчиво. – А как же сопровождающий, что был с тобою возле обители? И та девушка, Лия?

 

– Эветьен и Лия остались дома. Видела, какой был ливень? Мы не успели вернуться в Эй-Форийю, поэтому пришлось отправиться в городской дом Эветьена во Франском квартале.

 

– И ты явился сюда в одиночку, среди ночи?! – я всплескиваю руками, изумлённая невозмутимым заявлением. – Быть может, Франский квартал и безопасен, но в Университетском отнюдь не так тихо, как можно подумать. А ты… если с тобою что-то случится…

 

– Ничего со мной не случится, – Стефан ловит мою ладонь, проводит подушечкой большого пальца по медленно тающей белой линии на коже, поглаживает, возрождая полузабытые ощущения. – На улицах после дождя ни души. И я неплохо ориентируюсь в этой части города.

 

Притягивает меня вплотную к себе, смотрит пристально в глаза и остатки возражений столь неслыханному безрассудству исчезают без следа. Стефан отпускает мою руку, пальцы поднимаются к щеке и замирают, не касаясь. Я помню этот взгляд, помню этот жест, помню всё, что было после. И понимаю с пугающей ясностью, что как не отступила тогда, так не отступлю и сейчас.

 

Знаю, я пожалею.

 

Знаю, что горечь сожалений неизбежна так же, как восход солнца сменяет сумрак ночи.

 

Пожалею через несколько дней ли, часов.

 

Или через несколько минут после того, как дыхание выровняется, сердце умерит сумасшедший свой бег, а затуманенный разум прояснится достаточно, чтобы в полной мере осознать произошедшее.

 

Пока же ничто не имеет значения.

 

После.

 

Позже…

 

 

 

 

 

Глава 2

 

 

 

Я пожалела.

 

Ржавчина сожалений разъедает меня всё утро с момента, как Стефан, не добавив более ни слова, ушёл. Снова и снова я повторяю в мыслях эту ситуацию, верчу и кручу её так и этак, ищу ошибку в своих поступках, в своих суждениях. Понимаю – ошибка закралась не в прошедшую ночь, не в прошлый вечер, но два месяца назад, когда я поддалась на уговоры Греты и решилась просить самого императора о милости для нашей обители.

 

На что я рассчитывала, представая пред его очами?

 

Наверное, на простую, но оттого не менее широко распространённую банальность, факт, подтверждённый не одним годом общения с множеством женщин.

 

Мужчины с лёгкостью забывают случайных любовниц. Отворачиваются от мимолётных увлечений и идут дальше своею дорогой, выбросив из мыслей и сердца женщину, которую ещё недавно держали в объятиях.

 

Меня и Стефана разделяло то, что когда-то соединило, – скоротечная беззаботная неделя тайных свиданий и страсти, пылавшая слишком ярко, чтобы гореть по-настоящему долго.

 

Разница в положении и происхождении.

 

И вереница лет.

 

Я искренне полагала, что он меня не узнает.

 

Я стала старше. Мы оба стали.

 

Мои волосы давно уже не каштановые с вкраплением золотых огоньков, какими были в юности, и я похудела. Да и впрямь, сколько женщин у него было после меня? Скольких женщин он видит ежедневно, придворных фрайнэ, служанок и просительниц? Десятки и сотни лиц, зачастую безымянных, замеченных мельком, походя. С чего вдруг Стефану было вспоминать девушку, которую он не видел семь лет?

 

А поди ж ты, вспомнил.

 

Разглядел в толпе просителей, что наводняли приёмную залу раз в два месяца, в особый день, когда любой человек, и мужчина, и женщина, даже самого низкого рода, допускался в столичный дворец и мог лично поведать императору о своей беде, попросить о милости или заступничестве.

 

Узнал.

 

И с той поры не отпускал, не оставлял в покое, будто нутром чуял мою тайну.

 

Будь он другим, и всё было бы иначе. Родовой артефакт подтвердил бы, что Мирелла от его плоти и крови, и никакая примесь материнского яда этого не изменит. Стефан мог бы признать незаконного ребёнка, как поступил мой отец когда-то, принять в свой род, дать имя и защиту, – или не признавать. Так или иначе я вырастила бы Миреллу, я справилась бы, как справлялась раньше, и неважно, был бы её отец рядом или навеки остался бы бесплотным духом в моих скупых упоминаниях, носила бы она его имя или моё.

 

Но Стефан тот, кто он есть, Его императорское величество Стефанио Второй, правитель Благословенной Франской империи, стоящий над людьми так же, как Четверо стоят над всем миром человеческим. Он не может избрать суженую иначе, чем через выбор жребием, не может обвенчаться с женщиной, что пришлась ему по сердцу, не может произвести на свет ребёнка, рождённого вне освящённого в храме союза. И мы обе, я и Мирелла, всего лишь досадное исключение из правил, принятых много веков назад, мы ошибка, неучтённый фактор отравленной крови.

 

Я терзаюсь сожалениями весь день, но куда сильнее грызёт понимание, что может повлечь за собою случайно открывшаяся правда. Утром Мирелла пытается расспросить меня поподробнее о ночном госте, но я только отмахиваюсь, придумываю глупые отговорки, как мог мужчина попасть в мою спальню в такой поздний час, и умоляю дочь сохранить всё в тайне. Отвожу Миреллу в храмовую школу, возвращаюсь домой и пробую отвлечься от тяжёлых мыслей работой. Во второй половине дня, по окончанию занятий в школе, забираю дочь и ближе к вечеру решаюсь заглянуть в нашу обитель. Дела и заботы идут своим чередом, кажется, ничто не изменилось, всё по-прежнему. Меня никто не поджидает, ни подле обители, ни возле дома арайнэ Анды, я не замечаю слежки, как ни стараюсь, если таковая вовсе есть. И я позволяю себе немного успокоиться, поверить, будто обошлось.

 

Какому фрайну, мечтающему о сыне, что продолжит его род, нужна дочь?

 

Какой правитель патриархального государства, торопящийся привести в этот мир мальчика и наследника престола, захочет увидеть первенцем девочку?

 

Франская империя не Вайленсия с её матриархальным укладом, здесь у девочек даже благородной крови прав не больше, чем у распоследнего безымянного бродяги, неприкаянного странника без мелкой монеты за душой. Здесь ценность девочки определяется её происхождением и мать, рождённая от богопротивной связи с харасанским демоном, превращает дочь в такого же отверженного, презираемого всеми смеска, как она сама, не стоящего ровным счётом ничего.

 

На следующий день двор возвращается из Эй-Форийи, загородной резиденции франских государей, в столичный дворец. Императорский воздушный кортеж видно издалека и к полудню информации о прилёте двора добирается и до меня, принесённая шумными соседками с улицы. Лужи после вчерашнего ночного ливня высыхают окончательно и, глядя из окна на посветлевшую брусчатку, я снова и снова повторяю себе, что бояться нечего, что всё прошло, словно напоминания о давешнем дожде.

 

Всякий в Империи знает, что у правителя подходит срок, что скоро минует злополучный рубеж, возведённый его предками, и коли не будет к тому моменту сына, то ждёт страну великая беда. Но меня вопрос престолонаследия не касается, дочь императора, пусть бы и законная, чистокровная, венец не примет.

 

У Стефана ещё есть время.

 

Есть четыре избранные.

 

Говорят, каждая красива и пускай болтают, что две в императрицы не годятся, одна островитянка нечестивая, другая на чужих землях да в чужих традициях взращенная. Выбрать Стефан может любую, и кто осмелится оспорить его решение?

 

Вечером я возвращаюсь из обители домой и подмечаю неладное, едва повернув на свою улицу. Перед домом арайнэ Анды стоит чёрный экипаж без герба и знака наёмного извоза, рядом двое верховых. Невольно ускоряю шаг, едва ли не бегом миную спешившихся мужчин в чёрных одеждах. Ни герба, ни цветов рода, которому они служат, но видно, что не из простых, не работяги или случайные наёмники. Один было заступает мне дорогу, затем присматривается внимательнее и пропускает. Прохожу в дом, страх сплетается с нарастающим внутри холодом, бьётся, затапливает паникой.

 

– Мирелла? – зову с порога.

 

– Арайнэ Астра, – фигура домохозяйки, невысокая, в строгом вдовьем наряде и белом чепце, появляется на лестнице, взирает на меня неодобрительно сверху вниз. – К вам прибыл некий благородный фрайн…

 

Скинув капюшон плаща, стремительно поднимаюсь по ступенькам.

 

– Он не изволил назвать своё имя, но явил изрядный напор и настойчивость, – скрипучий голос арайнэ Анды преследует меня, толкается в спину, когда я обхожу домохозяйку и иду к двери своих комнат. – Приняв вас под сенью моего дома, я сделала исключение, арайнэ Астра, для вас и вашего… вашей девочки… закрыла глаза на прискорбное, возмутительное отсутствие освящённого в храме союза… зря, как вижу, зря.

 

Всё равно.

 

Я не слушаю арайнэ Анду, мне важно узнать, что с Миреллой всё хорошо, что внезапное вторжение её не напугало. Стефан не причинит вред ребёнку, но может забрать у меня Миреллу и лишь Благодатные ведают, что он намеревается выиграть с обретением незаконной дочери. При таком раскладе потеря нашего убежища – почтенная арайнэ более не потерпит в своём доме ни низкую беспутницу, ни внебрачного ребёнка, – не самая великая беда.

 

Перед дверью ещё одна чёрная фигура, вытянулась стражем при входе. Быстрый взгляд на меня и шаг в сторону, створку предупредительно распахивают передо мною.

 

– Мира?

 

– Мама! – дочь отвлекается от раскрытой книги, соскакивает с дивана и бросается ко мне. Обнимает порывисто и тут же вскидывает голову, в синих глазах блеск восторга и желание поделиться свежими впечатлениями. – Мама, смотри, кто к нам пришёл! Твой ночной друг! Он принёс мне конфеты, очень вкусные. Я и тебе оставила, чтобы ты тоже могла угоститься. А теперь мы читаем сказку.

 

– Мы? – я глажу дочь по каштановым волосам, но смотрю на Стефана, сидящего с книгой на диване, что стоит перед очагом.

 

В общей комнате больше никого, трепещут огоньки свечей, пламя в очаге и зыбкие тени за приоткрытым окном. Книга наша, баснословно дорогой сборник из нескольких сказок с красивыми цветными иллюстрациями, купленный мною полгода назад Мирелле в подарок. На столике открытый расписной ларец с пухлыми тёмными шариками шоколадных конфет – невиданная роскошь, стоящая дороже той книги. Стефан спокоен, невозмутим, на губах лёгкая ласковая улыбка, словно он не ворвался захватчиком в наше тихое убежище, не подкупил моего ребёнка редкими сладостями, но всегда коротает вечера так, мирно читая с дочерью сказки. Сегодня он одет иначе, чем вчера, сегодня он не авантюрист, не торговец средней руки, не скромный институтский преподаватель.

 

Сегодня одеяние его, непроницаемо-чёрное, подчёркнуто дорогое, хотя и без кричащих деталей, говорит всем красноречиво, что перед ними благородный фрайн, избалованный золотом и возможностями.

 

– Мы, – Стефан закрывает книгу и встаёт. – В ожидании твоего возвращения мы решили немного почитать. Мирелла, раз твоя мама пришла, иди собирайся.

 

– Хорошо, – соглашается девочка покладисто.

 

Забирает протянутую книгу и, прижав её к груди, уходит в свою комнату. Едва за Миреллой закрывается дверь, как я коршуном нападаю на мужчину, готовая заклевать не только словами, но и делом.

 

– Ты не можешь забрать у меня мою дочь! Ты не имеешь права. Ты…

 

– Я её не забираю, Астра, – улыбка тает, взгляд царапает острыми когтями. – Я желаю, чтобы моя дочь жила и воспитывалась в условиях и окружении, более подобающих девочке её положения.

 

– О-о, так она нынче твоя? – я отчаянно, изо всех сил стараюсь сдерживаться, не повышать голос, чтобы Мирелла не услышала. – И о каком подобающем положении может идти речь в её случае? Ты забыл, кто я? Или не понимаешь, что дочь такой, как я, унаследует ту же отравленную кровь, пресловутый яд Хар-Асана?

 

– Я ничего не забыл и всё прекрасно понимаю. Отравлена не только ты, но и я. Не ядом Хар-Асана, однако заразой, вероятно, худшей, чем он. Она, эта зараза, передаётся из поколения в поколение, от одной ветви первопрестольного древа к другой, и мы ничего не можем с ней поделать. Нам, повенчанным на царствие императорам, их наследникам и их братьям, если таковые будут, остаётся лишь принять её как данность, как зло в нас самих, что мы не способны искоренить ни молитвами, ни покаянием, ни визитами в обитель Заката. У меня нет сына и, может статься, не будет ни с кем другим. Только с тобой.

 

– Почему? – переход от Миреллы, шуршащей за дверью, к призрачному сыну так резок, что я теряюсь.

 

– Потому что так пожелали Четверо. Или другие боги. Или наша проклятая кровь. Ты тоже иди собирать вещи.

 

– Я? Зачем?

 

– Поедешь со мной во дворец. Вы обе поедете.

 

– Что нам там делать? – проглатываю оскорбления и колкое возмущение, говорю ровно, терпеливо, взывая к рассудку мужчины. – Стефан, одумайся, у тебя есть четыре избранные, одну из которых ты со дня на день должен назвать своею суженой…

 

– Я назову имя суженой в свой срок, не тревожься.

 

– И, поверь, её мало порадует вторая фаворитка её мужа, даже тайная. А если, сохрани Благодатные, станет известно о добрачном ребёнке…

 

– Я не выберу деву жребия, ни одну из них, – отрезает Стефан.

 

– Но…

 

– Фрайнэ Асфоделия стала суженой фрайна Эветьена Шевери, скоро они обвенчаются. Фрайнэ Нарцисса перед оглашением имён избранных готовилась вступить в храм Авианны Животворящей. Полагаю, она не будет противиться, если вернётся к исполнению своего первоначального долга. Фрайнэ Жизель больше целестианка, чем франна, хоть и рождена на землях Империи, а тебе известно, как здесь принимают иностранок. Что до фрайнэ Брендетты, то, уверен, хорошее место в свите императрицы вполне её удовлетворит.

 

Я в ужасе смотрю на Стефана, я не понимаю, как он может с такой лёгкостью пренебречь многовековыми традициями, отринуть наследие предков.

 

– Ты станешь моей суженой, – продолжает Стефан холодно, жёстко, будто приговор перед казнью зачитывает. – Затем моей супругой и императрицей Благословенной Франской империи.

 

 

 

* * *

 

 

 

Мы с Миреллой переезжаем в столичную императорскую резиденцию тихо, без суеты и огласки, фактически под покровом ночи, словно преступники, которых нельзя везти днём по запруженным людьми улицам без риска народной расправы. Нам обеим почти нечего собирать, нет у нас вещей, уместных во дворце.

 

Нас ждут лучшие комнаты, расположенные недалеко от покоев Стефана, – ближе только апартаменты императрицы, – нас окружают слуги, приближённые к императору. К счастью, Стефан не пытается поселить Миреллу отдельно от меня и, того хуже, отправить в другой дворец или замок из тех, что предназначены для жизни и воспитания наследников престола. Я пытаюсь понять по поведению Стефана, по скупым его оговоркам, не намерен ли он вовсе отослать Миреллу в уединённое поместье в глуши, где дочь будет расти в окружении доверенных слуг, втайне от всего мира, пока не станет достаточно взрослой, дабы было возможно представить её двору как дальнюю родственницу императора. Когда-то мой отец размышлял над подобной возможностью для меня, полагая такой обман единственным способом найти для меня мужа и тем самым обеспечить моё будущее. Но сначала отсутствие сколько-нибудь подходящих родственников задержало претворение этой идеи в жизнь. Затем я сама поставила её под угрозу, отсрочила и затруднила воплощение, а после отец ушёл в объятия Айгина Благодатного, и я осталась одна-одинёшенька в целом свете, с крошечной дочуркой на руках.

 

Остаток ночи я провожу без сна, лёжа на непривычно широком, мягком ложе, слушая, как тихо дышит Мирелла, прикорнувшая рядом со мною. Думаю, как всё переменилось в одночасье, и решаю, как быть дальше. Я не могу противиться Стефану – он мой император, господин над этими землями и народом, что их населяет. Кем бы ни был тот, кто зачал меня, я родилась в Империи, я верная подданная властелина этой страны и открыто отказывать её правителю непростительно близко к государственной измене. Сбежать не получится, да и куда идти с маленькой дочерью? Мирелле нужна еда, одежда, тепло и крыша над головой, мы не можем беспрепятственно покинуть дворец и раствориться бесследно на столичных улицах.

 

Нас найдут.

 

Вернут.

 

А пуще того, мы просто не сможем выйти за пределы резиденции. За дверью охрана, следящая бдительно, чтобы никто недозволенный не переступил порог наших покоев, а мы не упорхнули из этой золотой клетки.

 

Утро начинается с визита слуг. Даже во времена, когда я была не старше, чем Мирелла ныне, и положение моего отца было ещё не столь плачевно, замок фрайна Завери не видел такого количества прислуги. Во дворце есть водопровод, часть воды исправно нагревается в подвалах, прежде чем поступить по трубам в купальни. В господских покоях кругом огнёвки – напоенные силами закатников матовые сферы, способные освещать и по необходимости обогревать помещения. Близость к императорским покоям и мой особый статус подразумевают, что нам по первому требованию, быстро и без задержек принесут еду и питьё, и кушанья будут сытными, разнообразными и горячими, а не остывшими безнадёжно от долгой транспортировки с кухни, расположенной на другом конце дворца.

 

Мне не нужна помощь служанок при одевании, фасон моих платьев прост и приспособлен для самостоятельного облачения. Они это видят, я отмечаю не один взгляд, удивлённый, недоумённый, подозрительный, непонимающий, кто я такая и что здесь делаю, да ещё и с ребёнком. Приходится выше вздёргивать подбородок, говорить холодно, отрывисто, не просить, но приказывать тоном, возражений не терпящим. Потому что даже если руки каждой из женщин, суетившихся утром в этих комнатах, связаны кровной клятвой верности, не позволявшей ослушаться и пойти против воли господина, думать им не запретят ни одни узы подчинения.

 

Они будут думать.

 

Делать выводы.

 

Озвучивать их, если только хозяин не запретит говорить дурное вслух.

 

И рано или поздно безобидные кухонные сплетни отразятся в поведении, искажённые кривым зеркалом множащихся домыслов, непонимающих шепотков и чужого превосходства. Какая дворцовая служанка станет кланяться простой аранне, возможно, положения ещё более невысокого, чем она? Я помню, как ко мне относились слуги в замке фрайна Люиса, одного из высоких фрайнов Эаты, удостоенных чести принимать самого императора во время того давнего визита. Я признанная дочь рода Завери, но я бедна, словно странствующий монах, обо мне и моих родителях говорят всякое, нет у них ни друзей, ни полезных связей, ни высокопоставленных родственников. И пускай мой отец благороднее половины гостей, что собрались тем вечером в замке Люиса, в глазах господ и их слуг положение каждого из нас троих ниже, чем у мальчишки на побегушках. Над нами насмехались открыто, дерзили в лицо, ни единого намёка на вежливость и почтение со стороны людей, лебезивших перед другими фрайнами лишь потому, что те утопали в роскоши и высокомерии. Сомневаюсь, что в императорской резиденции дела обстоят лучше.

 

Служанок сменяют портнихи и белошвейки. Нас с Миреллой обмеряют с головы до ног, крутят, вертят, ставят на низкую скамеечку, прикладывают отрезы тканей, по-летнему ярких и сдержанно тёмных, но всё одно дорогих. Мирелле всё нравится, всё интересно, девочка безыскусно радуется нежданному приключению и необычным впечатлениям. Она никогда ещё не видела ничего подобного, богатство и удобства высокого положения для неё внове. Мирелла с восторгом бегает по всем комнатам, всё внимательно рассматривает, везде суёт любопытный носик и на диво терпеливо сносит снятие мерок. К вечеру доставляют ларцы с игрушками, и дочь тут же знакомит свою Лилиану с выводком фарфоровых красавиц в шёлке и кружевах, так же бесконечно далёких от тряпичной куколки с волосами из скрученных ниток, как далека изнеженная благородная фрайнэ от простой аранны, трудящейся на кухне или в поле.

 

Я ничего не говорю по этому поводу дочери, я даже не знаю, как объяснить внезапные эти перемены. О чём я точно не размышляла ни разу за прошедшие годы, так это о том, как представляю Мирелле её настоящего отца. Я была твёрдо уверена, что они никогда не свидятся, никогда тропы жизни императора и дочери смеска не пересекутся, равно как и я сама смогу лицезреть Стефана разве что издалека, затерянная в толпе, во время какого-нибудь праздника или выезда государя в город.

 

Стол для вечерней трапезы накрывают здесь же, в покоях. Расставляют три прибора, и я догадываюсь, что император изволит отужинать с нами в уединении, пренебрегая обществом придворных, ежевечерне собирающихся в большой зале для ужина.

 

Стефан появляется, когда всё готово и в комнате остаются только двое молчаливых юношей, что будут прислуживать за столом. Он одобрительно осматривает покои, расспрашивает Миреллу о новых впечатлениях, даже удаляется на несколько минут в её спальню, чтобы девочка могла сама показать кукол и назвать их по именам. Разумеется, едва ли Стефан лично выбирал хотя бы одну игрушку из доставленной нынче фарфоровой плеяды. Сидя за столом в ожидании обоих, я представляю, как, должно быть, удивились все в его окружении, когда Стефан потребовал срочно пригласить во дворец портних и закупить игрушки для девочки.

 

Наконец Мирелла и Стефан возвращаются, и мы можем приступить к трапезе. Мужчина продолжает расспрашивать то дочь, то меня, пытается поддержать лёгкую застольную беседу на отвлечённую тему, но если Мирелле нравится внимание Стефана, нравится рассказывать обо всём, что только приходит в детскую головку, то я отвечаю односложно, уклончиво. Нет настроения болтать о пустяках, нет желания позировать для картины об идеальной семье, нарисованной Стефаном.

 

Это игра.

 

Забавное увлечение ролью папы, которого у Миреллы не было, театральное представление, поставленное Стефаном ради отдачи отцовского долга. Ему не нужна сама Мирелла, не нужна дочь, он желает сына и отчего-то видит его мать во мне.

 

По окончанию трапезы слуги сноровисто убирают со стола, и я отправляю дочь в её спальню. Стефан жестом отсылает слуг, поднимается и отходит к камину. Стоит спиной ко мне, яркое пламя обрисовывает тёмный силуэт.

 

– Завтра тебе и Мирелле доставят новые платья, – произносит наконец. – На пошив полного гардероба требуется время и…

 

Само собой, ему не по нраву то, что мы с дочерью носим.

 

– Портнихи за щедрую доплату подгонят по моей фигуре готовые платья из чужих заказов, – перебиваю я чуть резче, чем хотела. – Я росла в условиях, которые многие фрайны полагают бедностью худшего пошиба, но я не настолько невежественна, чтобы не знать элементарного.

 

– Ни ты, ни Мирелла впредь не будете ни в чём нуждаться.

 

– Это я уже уяснила. Задаришь дочь игрушками, а после отошлёшь прочь, дабы не мешалась.

 

– Мне ещё предстоит решить множество вопросов, касающихся и её, и тебя, но отсылать своего ребёнка я не намерен. К тому же дочерей необязательно отправлять куда-либо. Мои кузины росли при дворе и их мать, императрица Арианна, не расставалась с ними надолго до самого венчания каждой, – Стефан умолкает и продолжает не сразу, то ли слова подбирая, то ли не решаясь перейти к причинам, вынудившим его вырвать нас из привычного мира и привезти сюда.

 

Слышу вкрадчивое потрескивание поленьев в камине и приглушённый голосок Миреллы, напевающей песенку про солнце и луну, сменяющих друг друга в извечном круговороте. За закрытым окном в массивном переплёте пляшут тени крон деревьев, ветер играет с ветвями и желтеющей листвой.

 

– Как тебе, наверное, известно, каждый правитель Франской империи, принявший венец, должен взять жену и произвести первенца на свет прежде, чем достигнет сорока лет.

 

– Это известно всем в Империи.

 

– Жаль, что нынче в Империи никто не способен ответить на вопрос, что же в точности сотворили мои предки, дабы великое множество последующих поколений императоров могли производить на свет детей лишь в освящённом в храме союзе и до определённого возраста. В том-то и дело, Астра, никто в моём роду не может зачать ребёнка вне брака. О прецедентах ничего неизвестно, поэтому знатоки, посвящённые в детали, полагают, что таковых вовсе не было. До меня.

 

– Отравленная кровь.

 

В уединении отцовского замка и эатских лесов легко поверить, будто я одна такая, будто второй подобной мне нет во всём мире человеческом.

 

Столичные улицы быстро развеяли наивные мои убеждения.

 

В городе, где одиночке без имени и звонкой монеты исчезнуть проще простого, смесков было больше, чем возможно вообразить человеку несведущему. Полукровки и квартероны, потомки смешанных союзов, что случались порою в далёких землях, и дети рабов, вызволенных из плена рыцарями ордена Рассвета.

 

Бришойни одна из них.

 

Как и я.

 

Как и множество других нелюдей наполовину, с нечеловеческим даром ли, нечеловеческой внешностью, с тайнами, запечатанными в их жилах.

 

– Ты не удивлена, – роняет Стефан.

 

– Моё удивление по сему вопросу иссякло, ещё когда я носила Миреллу под сердцем, – я кручу в руке хрустальный бокал, рассматриваю алую лужицу вина на дне. – Доколе можно дивиться, когда у тебя живот уже с горку размером и никакой наряд в мире не способен его скрыть? Вскоре после рождения Миреллы моя мама ушла в объятия Айгина Благодатного, как и многие жители Эаты во время эпидемии девяносто седьмого. В тот год я боялась, безумно боялась за Миру, она ведь тогда совсем крохой была… а чёрная лихорадка забирала жизни взрослых людей куда крепче и здоровее беспомощных младенцев. Хвала богам, болезнь не тронула ни мою девочку, ни отца, ни меня, хотя опустошила изрядно что замок Завери, что округу. Отец умер на следующий год, в месяц злых вьюг, и мы с дочкой остались одни, в стылом замке, с долгами, которые я не могла оплатить, и горстью монет, которых не хватило бы даже на пристойное упокоение. Я собрала всё, что нашла и что могло пригодиться, взяла Миреллу и отправилась в столицу, надеясь, что нас не станут там искать. Я приехала в этот город оборванкой, с ребёнком на руках, обычная нищенка, да и только. Мне некогда было удивляться, Стефан, мне надо было выживать и заботиться о дочери. Уже здесь я узнала больше о смесках и нашей крови, но и тогда у меня не было ни сил, ни желания чему-то изумляться. Моя жизнь продолжалась и…

 

– Ты полагала небезосновательно, что я никогда не узнаю о дочери, – заканчивает Стефан.

 

– Ты бы и не узнал.

 

– Узнал бы.

 

– Разве? – я всё-таки позволяю себе капельку удивления. – И каким же образом? Прибыл бы с новым визитом в Эату? Или божественная воля, словно в романах, свела бы нас на улицах города?

 

– Она и свела, не находишь? – Стефан одаривает меня задумчивым взглядом через плечо, отчего я не могу взять в толк, шутит ли он или серьёзен? – Уже не первый год я осознаю, что что-то пошло по иному, неверному пути, что всё складывается не так, как следовало бы. Теперь я вижу причину. И это ощущение…

 

– Какое ощущение? – настораживаюсь я.

 

– Я смотрю на Миреллу и понимаю, что она моя дочь. Не из-за внешнего сходства или отсутствия такового, не из-за твоей крови, нет. Это знание будто обрушилось на меня, когда я увидел её впервые.

 

 

 

 

 

Глава 3

 

 

 

Я таращусь на спину, обтянутую тканью чёрного кафтана, словно сельская простушка на впервые представшего пред нею фрайна. Пытаюсь осознать сказанное Стефаном, приложить заявление это к собственному опыту, ко всему, что мне известно о подобном. Среди полукровок всякие выверты встречались, но Стефан человек и даже если предположить на мгновение, что когда-то в тщательно пестуемое первопрестольное древо закралась неучтённая примесь, то едва ли она проявилась бы спустя столько лет и в таком необычном виде.

 

Или…

 

– С того момента, как я увидел тебя в приёмной зале, меня будто начало терзать некое смутное чувство… ощущение чего-то важного, связанного с тобой, – продолжает Стефан. – Я не понимал природу этих ощущений, не понимал, почему они мучают меня день и ночь, просто знал, что нельзя тебя отпускать.

 

Отчасти это объясняет, каким чудом Стефан признал в Мирелле свою дочь. Люди не чувствуют то, что принято называть родной кровью. В случае отсутствия внешнего сходства, каких-то особых примет и иных подсказок один человек не узнает в другом своего близкого родича, если никогда не видел того прежде. Порою говорят, будто чуют сердцем – особенно материнским, – но на деле я видела до крайности мало тому подтверждений. Нас связывают пёстрые нити чувств, от самых светлых до самых тёмных, однако в большинстве своём нити эти протягиваются между людьми, хотя бы знающими друг о друге, при контакте, во время общения. Иногда мы грезим о тех, кто ушёл из нашей жизни, о людях, увиденных мельком, издалека, об образах, нарисованных нашим воображением и не имеющих ничего общего с действительностью, и даже тогда должен быть кто-то. Лицо, имя, грёза или недостижимый образ. Но нельзя привести к мужчине, пусть бы и мечтающим страстно о наследнике, маленькую девочку и надеяться, что он с первого взгляда признает в ней свою дочь.

 

Стефан оборачивается ко мне. Во взоре его, долгом, прямом, теснятся понимание, смирение и уверенность в собственной правоте.

 

– Ты сама говорила, раньше многое было иначе. Мы были моложе, беспечнее… мы увлекались и верили в наши чувства. Нынче мы старше, умудрены опытом… зачастую таким, от которого впору отказаться. Я не желаю лгать тебе, заверяя в своих внезапно вспыхнувших нежных чувствах, в том, что наша весна вернулась. Сколько бы ни грызло меня странное это ощущение в отношении тебя, я всегда чётко понимал, что это не та… не то, что было когда-то. А страсть… ей необязательно питаться романтической влюблённостью, чтобы овладевать людьми.

 

– Я и тогда не строила иллюзий. Знала, что будущего у нас нет, ты не попросишь меня стать твоею суженой и мы не обвенчаемся в храме как положено, – я встречаю его взгляд спокойно, мне не в чем обвинять того Стефана, что целовал меня на тёплом берегу среди серебряных ив. – Знала, кто ты и что однажды – совсем скоро – ты уедешь и ни разу не оглянешься. Знала, что забудешь – через день, неделю, месяц или год, но забудешь. Знала, что те несколько дней беззаботной страсти единственное, что нам отпущено. Я знала, на что соглашаюсь, и ни о чём не жалела.

 

– Однако едва ли кто-то из нас мог ожидать… – Стефан глядит в сторону двери в спальню Миреллы, и мне видится в его глазах мимолётная тень вины, неловкости.

 

– Не могли. Но так уж оно сложилось.

 

– И теперь нам обоим придётся принять то, как повернула эта дорога. Благодатные не даровали мне наследника… и забрали каждую из жён прежде, чем… – фразу Стефан обрывает и вновь отворачивается к огню. – Многие уверяли меня, что причина в них, в моих жёнах. Сын первопрестольного древа не может быть бездетен, не так ли? Позднее появились те, кто искал ответ в проявлении божественного недовольства, и вероятность злого умысла не исключала гнева Четырёх. Ни одна не была беременна.

 

Хмурюсь, пользуясь тем, что Стефан не видит выражения моего лица.

 

Тела несчастных женщин проверяли?

 

Похоже, что да.

 

Не припоминаю, как именно закатники назвали артефакт, определяющий беременность на ранних сроках, но среди людей, далёких от оплаты услуг ордена, гуляет упрощённая, куда более дешёвая его версия из числа поделок, изготавливающихся в обход ока Заката. Не знала, что его возможно использовать для подобных случаев, если, конечно, речь об этом артефакте, а не о каком-то другом… Хотя ума не приложу, что давало знание, носила ли умершая дитя?

 

– Поэтому я заподозрил, что причина может скрываться во мне.

 

– Порою нужно больше времени, чтобы женщина понесла, – замечаю я. – Зачатие не всегда происходит сразу, с одного или двух раз… или даже нескольких.

 

Догадываюсь, о чём Стефан подумал – всего-то неделя страсти, безумной, беспечной, безудержной, со случайной девушкой и вот в соседней комнате его дочь укладывает кукол спать, а три фрайнэ, ставшие его жёнами пред законом и богами, не сумели даже забеременеть за отпущенные им несколько месяцев супружеской жизни.

 

– Аурелия была моей женой больше года, – в голосе пробивается ершистое недовольство. – И уж поверь, о своём долге мы не забывали.

 

Первая супруга.

 

Первая надежда.

 

Первая потеря.

 

Я не видела Аурелию даже на миниатюрах – бездонная пропасть разделяла ту мою жизнь и императорских суженых, – но, кажется, она была единственной, кто сколько-нибудь пришёлся Стефану по нраву.

 

Двум следующим повезло меньше.

 

– В прошлом месяце мне исполнилось тридцать восемь, что означает неминуемое приближение срока. Меньше двух лет на исполнение этой части долга перед Империей и никаких гарантий, что, если я обвенчаюсь с одной из ныне избранной четвёрки дев, история не повторится самым жестоким образом. Мирелла же доказывает, что у меня могут быть дети.

 

– Незаконный ребёнок от полукровки, – бормочу себе под нос, но Стефан прекрасно слышит бессильное моё ворчание.

 

– Пусть так. Для меня, в нынешних обстоятельствах, и этого довольно. У меня появился шанс, не невесомый, не хрупкий настолько, что рассыплется от легчайшего дуновения ветерка, но настоящий, крепкий. Ребёнка можно признать, назвать продолжением ветви, и он станет таким же законным, как любой другой, рождённый в освящённом союзе.

 

Я начинаю понимать, куда Стефан клонит, и проясняющиеся перспективы нравятся мне меньше собственных домыслов.

 

– Конечно, ты можешь признать Миреллу, хотя боги ведают, как ты собираешься это провести и как примут твоё решение двор и страна. Но твоя воля не сделает мою кровь чище, не вытравит из меня яд моего происхождения.

 

– Ты признанная дочь рода Завери, от этого и оттолкнёмся.

 

– Мой отец был последним. Сколь мне известно, после его смерти не нашлось ни единой дальней ветви, что приняла бы право старшинства в роду и жалкие крохи имущества. Древо Завери иссохло, замок и оставшиеся земли, как положено в подобных случаях, отошли императорскому венцу.

 

– Последняя в роду Завери – ты, – заявляет Стефан непреклонно.

 

– Я связана с Завери разве что на бумаге, – всё же возражаю я.

 

– Неважно. Ты – последняя в роду, признанная своим отцом, и никакие пустопорожние сплетни этого не изменят. Есть документы, подтверждающие твоё законное происхождение, – вот что действительно важно. Что до слухов… оглянись, Астра, ты давно уже не в Эате, ты в сердце Империи и с твоего рождения минуло достаточно лет, чтобы не вспоминать о глупых пересудах в далёком, затерянном на побережье краю.

 

Он не отступит. Он решил и назад не повернёт.

 

Однако и я не готова ещё умолкнуть, безропотно склоняя голову пред его волей.

 

– Что ж, ты можешь признать Миреллу, можешь для вида немного очистить мою кровь, но ты не можешь отринуть традиции предков и назвать суженой не одну из избранных дев, а какую-то… никому неизвестную нищую фрайнэ из засохшего рода. Пускай ты уже определил будущее дев жребия и наше с Мирой заодно, но понимаешь ли ты, что это твоё решение идёт вразрез со всем, что знают и чего ждут твои подданные? Они не примут меня, и неважно, кем ты меня назовёшь, хоть первой из первых.

 

– Примут.

 

– Ты так уверен?

 

– Да. И если Четверо не обойдут нас своей милостью и ты родишь сына, то и твоё происхождение, и моё отступление от традиции потеряет прежнее значение. Думаешь, народ действительно жаден до сплетен многолетней давности? – Стефан вновь оборачивается, смотрит снисходительно. – Да большинство из них даже в Эате никогда не были и никогда не побывают. Ты не юная фрайнэ, только-только покинувшая отчий кров, ты жила среди простых араннов и должна знать, что у них полно иных забот.

 

Знаю.

 

Как знаю и то, что для фрайнов появление уже не юной фрайнэ Никто из Ниоткуда обернётся костью, кинутой своре голодных бродячих собак.

 

Сначала фрайнэ Никто.

 

Затем суженая государя – в обход всем известных традиций.

 

Потом жена.

 

И мать наследника, а то и императрица.

 

Слишком стремительный взлёт, непозволительный, неслыханный, даже для фрайнэ Никто, что уж говорить о смеске.

 

– А если рождение Миреллы… случайность, которой не суждено повториться? – настаиваю я. – И ты зазря растратишь оставшиеся драгоценные годы на меня и бесплодные попытки?

 

– Первенец императора, не суть важно, девочка или мальчик, должен появиться прежде наступления срока. Если это условие выполнено, и император с супругой крепки здоровьем и полны сил, то ничто не мешает зачать второго ребёнка и после преодоления рубежа, – в глазах Стефана отражается странное выражение, сумрачная задумчивость, словно в мыслях его проклюнулся росток новой идеи. – Быть может, в том-то и крылась причина прошлых неудач…

 

– В чём?

 

– Пока вы с Миреллой останетесь в этих покоях, – ответом мужчина не удостаивает, взгляд отводит. – Вас обеспечат всем необходимым, любое ваше пожелание будет исполняться немедля – в разумных пределах, естественно. Ваше пребывание во дворце должно оставаться тайной, и я постараюсь сохранить её таковой до тех пор, пока не разрешу некоторые вопросы. Поэтому стража продолжит быть при вас неотлучно и ваши передвижения по дворцу будут временно ограничены. Если ты захочешь послушать благодарения или помолиться, то просто скажи и к тебе придёт доверенный служитель Четырёх. Надеюсь, ты понимаешь, что так надо – прежде всего для вашей безопасности.

 

Медленно отодвигаю от себя бокал.

 

– Вижу, ты всё решил и распланировал. С арайнэ Андой, моей домохозяйкой, ты, полагаю, тоже договорился?

 

– Конечно.

 

Набитый золотыми кошель и впрямь разрешал многие заботы. И почтенная арайнэ, сколь бы ни была невысокого мнения о фрайнах и их содержанках, с показной неохотой деньги приняла и поторопилась забыть что о досадном происшествии, что о беспутнице, едва не замаравшей репутацию честной уважаемой домовладелицы.

 

– Посетить нашу обитель и предупредить о своём дальнейшем отсутствии я, вероятно, не могу.

 

– Вам с Миреллой нельзя пока покидать пределы дворца.

 

– Но хотя бы написать Грете я могу?

 

Стефан медлит, однако всё же кивает.

 

– Если пожелаешь. Письмо передадут лично в руки. И… само собой, ты не можешь рассказать ей или кому-либо ещё всю правду.

 

– Разумеется, – отодвигаю бокал аж на середину стола, потому что, кажется, вот-вот схвачу его и запущу в Стефана. – А что с моими клиентами?

 

– С кем?!

 

Я позволяю себе на секунду-другую насладиться видом мужского лица, искажённого изумлением недоверчивым, злым. Я не менталист, но ход его мыслей опять понятен, прост, я ясно вижу, о чём он подумал в первую очередь.

 

– С моими клиентами, – повторяю нарочито терпеливо. – Я артефактор, Стефан, или тебе о том не доложили? Обитель заблудших женских душ не приносит дохода, а мне надо платить за крышу над головой и кормить Миру. Поэтому я изготавливаю артефакты. На заказ, за умеренную плату.

 

– Поддельные артефакты, – поправляет Стефан.

 

– Они ничуть не хуже игрушек закатников, а в чём-то даже лучше и всяко доступнее и дешевле. Или, полагаешь, артефактами должны пользоваться лишь те, у кого хватает звонких монет на завышенную до небес оплату услуг закатников?

 

– Повторяю, вы с Миреллой впредь не будете нуждаться. Отныне тебе необязательно брать плату за… изготовление поддельных артефактов. Что, к слову, преследуется законом.

 

– Помимо платы есть обязательства перед клиентами. Многим из них действительно нужен тот или иной артефакт. Не для забавы, не для красоты, не глупости ради, а для дела. И не думаешь же ты, что я теперь буду сидеть днями напролёт в этих комнатах и вышивать тебе рубашки?

 

– Посмотрим, что можно сделать, – Стефан хмурится с досадой, он явно устал спорить со мною и ему не по душе само словосочетание «мои клиенты». – Позже побеседуем об этом. Зайду к Мирелле, пожелаю ей добрых снов.

 

Уходит в спальню дочери, а я откидываюсь на высокую резную спинку стула, смотрю на игры огненных язычков.

 

Он ведь не сказал.

 

Даже не упомянул.

 

Что на самом деле стало с тремя его жёнами? При каких обстоятельствах они погибли, помимо суховатых официальных сообщений, что известны всей Империи?

 

И что будет со мною, если Стефан назовёт меня своею суженой?

 

А с Миреллой?

 

Нащупываю округлость медальона, сжимаю с силой, отчего ободок больно впивается в пальцы.

 

Чья бы воля ни стояла за смертью трёх молодых фрайнэ, человеческая ли, божественная, я знаю одно.

 

Дочь я ей не отдам.

 

 

 

* * *

 

 

 

Следующие несколько дней мы с Миреллой проводим в просторной, роскошно обставленной клетке – даже в мыслях я не могу назвать дворцовые покои домом или убежищем, – под неусыпным присмотром стражи и служанок. Мы ни в чём не нуждаемся, у нас есть куда больше необходимого, нежели когда-либо было прежде, мы то ли важные гости на особом положении, то ли пленницы, лишь выдаваемые за гостей. Комнаты постепенно продолжают наполняться вещами: приносят новые платья, обувь, бельё, Мирелла получает ещё игрушки и детские книги, для меня доставляют драгоценности из императорской сокровищницы. Я долго рассматриваю сверкающие ожерелья, тяжёлые серьги, разнообразные кольца и перстни, золотые цепочки на шею и на талию, россыпь украшений для волос, перебираю придирчиво и изучаю. По привычке проверяю каждый камень, будь то идеальные, один к одному, жемчуга или холодные рубины, на искру силы и не нахожу ничего подозрительного. Драгоценности, стоящие не одно маленькое состояние, пусты, бездушны, если их и касалась когда-либо рука одарённого, то следа своего не оставила. Быть может, оно и к лучшему, менее всего хочется обнаружить ненароком в императорской сокровищнице старинный артефакт, замаскированный искусно под женское украшение, или камень, хранящий силу предыдущего владельца.

 

Нам даже дозволено выходить на прогулку, пусть и в небольшой охраняемый дворик, с обязательным сопровождением, не отстающим от нас ни на шаг. Восторг Миреллы от нежданного приключения и новых вещей вскоре тает. Дочь не понимает, почему во время прогулок за нами ходят тенью двое вооружённых мужчин и одна женщина из числа служанок, почему в покоях почти постоянно присутствуют чужие люди, вечно сующиеся к ней со своей помощью, и почему никуда нельзя. Первоначальная радость от того, что можно не посещать уроки, сменяется тоской по недавней свободе, девочка скучает по школьным подругам, играм и ясности прежней жизни. Стефан делит с нами лишь вечерние трапезы и то не ежедневно. Ему надлежит регулярно являть себя двору, за ужином ли, завтраком или во время утренних благодарений в храме при дворце. У него полно иных забот, долг государя не ограничивается наследником, торжественными разъездами по стране и присутствием в тронной зале. Отчасти меня радует, что Стефан занят своими делами, что он не слишком назойлив в стремлении побыть отцом для Миреллы. Не хочу, чтобы дочь воображала, будто этот новый для неё человек, занятный, заманчивый, словно стопка книг с картинками, будет всегда рядом. Рано или поздно Стефан пресытиться этой забавой, его начнёт утомлять крутящийся вокруг ребёнок, требующий почитать с ним, поиграть, делящийся беспрестанно своими детскими радостями и горестями. Он перестанет терпеливо выслушивать щебет Миреллы за ужином, перестанет проводить с дочерью час после, наблюдая за устроенным ею кукольным праздником или листая с нею одну из новых книг с красивыми иллюстрациями, перестанет желать добрых снов. Даже если со временем Стефан и впрямь не отошлёт Миреллу, но оставит при себе, то всё одно удел детей правителей и высоких фрайнов – расти в окружении слуг, воспитателей и наставников, видя родителей в лучшем случае раз в день.

 

По отношению ко мне Стефан тоже ненавязчив, сдержан. В дни, когда император ужинает с нами, он пытается вовлечь в беседу и меня, расспросить о чём-то отвлечённом, но ответы мои неизменно коротки, односложны. Я не знаю, о чём разговаривать с отцом моей дочери, человеком, вот так легко ворвавшимся в нашу жизнь, перевернувшим её в одночасье с ног на голову. Порою я пытаюсь найти в мужчине, сидящим напротив меня, на другой стороне стола, черты того, в кого я была влюблена когда-то, пытаюсь представить его тем, кем он был, будто не было ни этих лет, ни событий, перекроивших нас, словно опытная швея платье. И отчего-то раз за разом терплю неудачу.

 

Он другой.

 

Как и я.

 

И нам обоим не дано этого изменить. Она ведь тоже исчезла, наивная девчонка, взиравшая восторженно на Стефана, залившаяся жарким румянцем от внезапного его внимания и тут же льнувшая дерзко, почти бесстыдно в откровенном своём желании познать любовь хотя бы раз в жизни.

 

Как давно это было… будто и не с нами. Если бы не Мирелла, я наверняка уже решила бы, что те дни просто явились мне в сладких грёзах сна.

 

Впрочем, то дело прошлое. Нынче же я не могу вообразить себя ни его женой, ни императрицей, ни даже официальной суженой. Не вижу нашу супружескую жизнь, представить её столь же трудно, как вернуть тех двух полузабытых влюблённых, затерявшихся в сумрачной долине прошлого. Стефан не уточняет, как именно он претворяет план по вписыванию неучтённой полукровки в многовековые традиции первопрестольного древа, а я вовсе о том не заговариваю, однако догадываюсь, что дело идёт скорым ходом. Император уже должен был назвать имя избранницы, девы жребия не могут находиться при дворе вечно, и задержки, неопределённость ситуации не пойдут на пользу ни одной из сторон. Стефану надо поторопиться, совершая невозможное, а мне, наоборот, остаётся лишь замереть в ожидании неизвестного будущего.

 

Письмо Грете я пишу сразу же, как представляется возможность. Пользуюсь пространными фразами, упрощаю, обхожу любой намёк на правду и не запечатываю на случай, если кто-то из доверенного окружения императора пожелает его прочесть. Грете известно обо мне достаточно, чтобы сообразить, в чём дело, а посторонним необязательно знать, кому и сколь детально я рассказываю о себе. Подробно объясняю присланному Стефаном вестнику, где и как разыскать Грету. Затем приступаю к заказам, недоделанным и неначатым. За ближайшим совместным ужином прошу Стефана всё же передать законченные заказы, и на следующий день в покоях появляется давешний вестник, безусый юнец, скорее всего, младший сын из младшей ветви. Рассказываю, кто и как должен получить заказы, отдельно оговариваю плату, которую вестнику надлежит забрать и передать в нашу обитель Грете. Именем императора требую, чтобы всё было исполнено как следует, в срок, люди получили свои заказы, а обитель деньги, и надеюсь, что этого довольно, дабы монеты не затерялись в карманах молодого человека. Знаю, плохо использовать власть государя за его спиной, не имея на то никаких оснований, но что ещё поделать? Обители мои заработки нужнее, чем мне сейчас и уж тем более чем этому нескладному юному фрайну, опасливо взирающему на меня с высоты немалого своего роста.

 

В один из дней служанка передаёт записку от Стефана. В двух-трёх коротких строках сообщается, что Стефан не сможет провести вечер с нами в силу дел особо важных, неотложных. Удивляюсь, зачем он вовсе оповестил меня о своём отсутствии за ужином в наших покоях – прежде о его визите, если таковой предполагался, я узнавала по количеству приборов на столе, – и лишь позже догадываюсь.

 

Когда появляется она.

 

О визите незваной гостьи сообщает одна из служанок, за час до ужина, когда я сижу за небольшим столом и в свете огнёвки разбираю остатки деталей, заготовок и материалов для артефактов.

 

– Фрайнэ Мадалин Жиллес, – потупившись, на одном дыхании выпаливает девушка, точно императрицу представляет, и дверь тут же распахивается, любезно открытая с внешней стороны.

 

Она и впрямь идёт походкой властительницы, истинной, признанной и прекрасно о том осведомлённой. Шаг её не широк, не стремителен, она словно никуда, ни при каких обстоятельствах не спешит, но не медлит в нерешительности, не задерживается в сомнениях. Осанка её идеальна, настоящая благородная фрайнэ по рождению и воспитанию, платье богато, но не вызывающе роскошно. Высока ростом, стройна, тёмно-каштановые волосы убраны под сетку, искусно подкрашенное лицо надменно. Она окидывает комнату беглым взглядом, подчёркивающим, что ей известно, для кого предназначены эти покои изначально, изображает небрежный жест, и служанка удаляется беспрекословно. Гостья же замирает в паре шагов от стола, смотрит на меня, озарённую светом огнёвки, стоящей рядом на треножнике. Тонкие губы кривятся в усмешке, лимонная жалость пополам с приторно-розовым снисхождением.

 

Вижу её впервые, эту не молодую уже, хотя по-прежнему статную, притягивающую взор женщину.

 

Но имя её мне известно, как и половине Империи.

 

Первая и единственная признанная фаворитка императора Стефанио, та, кто, в отличие от его жён, была подле него все эти годы.

 

 

 

 

 

Глава 4

 

 

 

Я молчу, не торопясь начинать неизбежный разговор, и Мадалин оглядывается заново, нарочито неспешно, напоказ.

 

– Прежде эти покои предназначались для близких родственников императора, – она делает паузу в ожидании моего ответа, однако я по-прежнему храню молчание, и волей-неволей Мадалин приходится продолжить. – Последними здесь жили кузины Стефанио, дочери его дяди, императора Филандера Шестого. После того, как младшая из них вышла замуж и покинула дворец и столицу, эти комнаты опустели на долгие годы. И вот моих ушей достигает удивительная весть, будто покои эти снова заняты, а кем – никто в точности поведать не может. Пришлось мне самой, повинуясь извечному женскому пороку, взглянуть на того, кого в них поселили. Вернее, на ту.

 

Связь между причиной и следствием складывается мгновенно, выстраивается, словно заученная наизусть схема артефакта.

 

Стефан не просто решил отужинать в другом месте, вне стен этой комнаты. Его нет во дворце, он опять где-то там, в городе, поэтому фрайнэ Жиллес сочла уместным воспользоваться отсутствием венценосного любовника и почтить личным визитом диковинную зверушку, пробравшуюся в императорские покои.

 

– Скажу по чести, ожидала я всякого, но не… того, что предстало моего взору, – Мадалин подходит вплотную к столу, с интересом скучающим, каплю брезгливым разглядывает разложенные на столешнице предметы. – Полагаю, вы его очередной… самородок?

 

– Простите? – всё-таки я решаю уточнить, что гостья имеет в виду.

 

Версия может быть не одна, необязательно то, о чём мне подумалось первым делом.

 

– Что ж, вероятно, для вас – раз вы здесь – уже не секрет, что Стефан питает… некоторую слабость к людям, сумевшим скрыть свой дар от ока Заката и развить его самостоятельно. Он восхищается высотами, достигнутыми этими людьми на ниве колдовства и самосовершенствования, и находит полезным держать эти самородки… поближе к себе, – Мадалин осторожно, двумя пальцами, подцепляет округлый осколок стекла, лежащий с краю, поднимает на уровень глаз. Рассматривает с нескрываемым изумлением, недоумением, что толкового можно сотворить из куска этакого мусора. – Поэтому он решил соединить юную фрайнэ Асфоделию и фрайна Шевери – так никто из них не пропадёт зазря. Впрочем, прежде в своём желании окружить себя одарёнными Стефан не заходил настолько далеко и не позволял одному из них… человеку неизвестного рода… занять комнаты своих кузин.

 

Стёклышко ложится на старое место.

 

Она старше Стефана – о том неизменно упоминали сразу после оглашения её статуса фаворитки.

 

Она состояла в свите каждой из его жён, а прежде служила его матери, императрице Терессе.

 

Она дважды вдова, первый брак остался бездетным, а дети от второго уже вступили в пору цветения юности.

 

Кажется, будто она была при нынешнем дворе всегда, не воспетая в песнях и стихах красавица, но привлекательная тем сочетанием несовершенных черт и восхитительного очарования, что порою пленяло сильнее любых канонов идеальной красоты.

 

– Такова воля Его императорского величества, – стараюсь говорить ровно, спокойно, не желаю выдавать тревоги.

 

– И для каких же целей вас… поселили здесь, арайнэ?.. – Мадалин вновь умолкает, смотрит выжидающе.

 

– Фрайнэ Астра.

 

– Ах, фрайнэ, – в медоточивом тоне ложечка недоверия. И взгляд исполнен удивления, фальшивого насквозь. – Из рода?

 

– Фрайнэ Астра.

 

– И никакого рода?

 

– Моего имени более чем достаточно, – заявляю так, словно оно, моё собственное имя, красноречивее, важнее любого рода, словно его, подобно имени правящего государя, обязаны знать в каждом уголке страны.

 

– Вы загадочная особа, фрайнэ Астра. Живёте в покоях кузин императора, в обстановке строжайшей секретности…

 

Только тайна эта оберегалась не слишком тщательно. Бросаю взгляд на плотно сомкнутые створки за спиной Мадалин, гадаю, кто проболтался? Едва ли в интересах Стефана называть фаворитке имя своей новой суженой из прошлого… тогда кто?

 

Стража?

 

Кто-то из служанок?

 

Портнихи и кто тут ещё перебывал за прошедшие дни?

 

Служанка, выскочившая опрометью по одному знаку Мадалин. Да и страже наверняка заплатили за беспрепятственный пропуск незваной гостьи.

 

– Как видите, фрайнэ Жиллес, никакой тайны в моём присутствии здесь нет, если вести дошли даже до вас, – беру небольшой деревянный ларец с морской галькой, открываю и начинаю аккуратно выкладывать тёмные камни на стол. – Я всего лишь скромная слуга Его императорского величества и следую только его воле.

 

– Как и все мы, фрайнэ Астра, как и все мы. Однако я надеюсь на ваше правильное понимание… переменчивости императорской воли. Стефан никогда не увлекался по-настоящему, не бросался в омут с головой, даже в юности. У него, как у всякого здорового молодого мужчины, были связи прежде, до принятия императорского венца… и были после.

 

Уж кому о том известно больше, чем мне?

 

– Но то были короткие легковерные связи, ничего более. И с годами он стал куда строже, если не сказать щепетильнее в некоторых вопросах.

 

Рисунок из камней незатейлив, я выкладываю его просто так, дабы продемонстрировать Мадалин занятость делами иными, более важными, нежели пустые разговоры. И не всматриваться в ледяное стекло голубых глаз.

 

– Поэтому позвольте дать вам совет, фрайнэ Астра. Не подумайте дурного, это искренний, честный совет женщины, умудрённой опытом долгих лет жизни с особами положения столь высокого, что выше лишь Четверо… Не принимайте мимолётные проявления воли императора за… крепкий фундамент, пригодный для возведения целого здания. Это только времянка, просто крыша, чтобы переждать день-другой непогоды.

 

Мои пальцы замирают над камнями, я поднимаю взгляд на женщину. Надеюсь, он исполнен должного равнодушия и исключительно любезного желания указать гостье на выход.

 

– Доброго вечера, фрайнэ Жиллес.

 

– Доброго, фрайнэ Астра, – она холодно улыбается, разворачивается и покидает комнату.

 

Едва за Мадалин закрывается одна дверь, как тихо отворяется другая и Мирелла с Лилианой в руках переступает порог, осматривается настороженно.

 

– Ядовитая королева ушла?

 

– Да, Мира, ушла.

 

Но она вернётся.

 

Не сегодня и не завтра, но в следующий раз, когда поймёт, что очередной одарённый самородок Стефана – не легковерная связь, не временное пристанище, даже не дева жребия, взятая в супруги из чувства долга и необходимости. Мадалин видела каждую деву из каждой четвёрки избранных, видела каждую из жён Стефана, однако никого из них уже нет при дворе, кто ушёл в объятия Айгина Благодатного, кто уехал, а она по-прежнему здесь, неизменная, словно основы мироздания.

 

Дочь подходит к столу, встаёт подле меня, разглядывая с любопытством узор из камней.

 

– А она ещё придёт?

 

– Боюсь, что да.

 

Дверь парадного входа распахивается вновь, пропуская служанку. Девушка замирает перед столом, где только что стояла Мадалин, склоняет покрытую белым чепцом темноволосую голову.

 

– Можешь идти и назад не возвращайся, ни сегодня, ни завтра, никогда, – велю я, и служанка смотрит на меня в растерянности.

 

– Я провинилась, фрайнэ? Вы только скажите, в чём моя оплошность, и я немедля всё поправлю…

 

Не этой девочке всё исправлять, она лишь следует приказам господ, но люди, готовые допускать в покои хозяев каждого, кто заплатит побольше, не то, что нужно поощрять.

 

– Уходи, – повторяю строже.

 

Служанка медлит, но всё же удаляется, суетливо присев напоследок.

 

Тяжёлый вздох срывается сам собою, я тру виски в попытке найти верное решение.

 

– Надо снова написать Грете.

 

– О чём написать? – усадив куклу на край столешницы, Мирелла тянет к камням руку и начинает перекладывать их по своему разумению.

 

– Твой… Стефан поставил нас в очень непростое положение. И дабы разрешить хотя бы часть трудностей, связанных с этим положением, нам нужен надёжный человек рядом, понимаешь?

 

– Грета победит Ядовитую королеву? – Мирелла делает свой, основанный на сказках вывод, глядит на меня искоса.

 

– Не совсем, – поправляю я. – Но надеюсь, она найдёт для нас кого-то подходящего.

 

 

 

* * *

 

 

 

Письмо Грете я пишу сразу, но отправить его получается лишь утром следующего дня, предварительно потратив немало времени на требования прислать вестника. По воле императора нас с Миреллой заваливают богатыми платьями, драгоценностями и всевозможными безделушками, комната дочери полна игрушек, на столиках моей спальни и полочках купальни теснятся баночки и флаконы с дорогими притираниями, ароматическими маслами, розовой водой и прочей косметикой, часть из которой я вижу впервые в жизни. Если Мирелла или я пожелаем шоколадных конфет, то получим редкое лакомство немедленно, хотя больше половины жителей Империи и слыхом не слыхивала о шоколаде. Но когда надо послать короткое письмо моим друзьям в городе, приходится настаивать и едва ли не угрожать, чтобы его доставили адресату. По реакции слуг я понимаю, что им всем, от молодых людей в цветах императорского рода, прислуживающих за столом, до мальчишек на побегушках, разжигающих огонь в каминах, неясно, кто я такая, каково моё положение и как ко мне относиться. Они знают, что я фрайнэ, и знают, в каком платье я прибыла во дворец. Знают, что Мирелла моя дочь, я не пытаюсь выдать свою девочку за собственную младшую сестру или ребёнка кого-то из внезапно скончавшихся родственников, оставленного под мою опеку. Знают, что я делаю странные предметы, собираю загадочные вещицы из совершенно обычных на неискушённый взгляд материалов, и уж кто-то наверняка да смекнул, что это нелегальные артефакты. Они видят, в каких покоях мы живём, видят ежедневные дары и императора, наносящего нам визиты, ужинающего с нами вместо публичной трапезы внизу или компании своих приближённых. Естественно, слуги растеряны, сбиты с толку, они строят гипотезы и делают выводы. И уж всяко к утру каждому, кто вхож в наши покои, становится известно, что накануне я выставила служанку вон. Вместо неё приходит другая, но во взгляде её больше настороженности, нежели прежде, она открыто опасается меня, то ли настоящую фрайнэ, то ли колдунью-самозванку, дерзнувшую очаровать государя и проникнуть обманом в его покои. По некоторому размышлению я решаю, что оно и к лучшему, по крайней мере, до поры до времени. Глядишь, поостерегутся пока брать деньги за доносы и пропуск неучтённых гостей.

 

Грета пишет в ответном послании, переданном с вернувшимся вестником, что постарается разыскать нужного человека – или не вполне человека – в самое ближайшее время.

 

Стефан тоже присылает записку, в которой сообщает, что и нынешним вечером не сможет нанести нам визит, – в силу необходимости появиться перед двором, скучающим в ожидании оглашения имени суженой.

 

Я стараюсь поменьше думать о Мадалин, изгонять её из мыслей. Не потому, что ревность выпустила ядовитые свои когти, нет. Я не могу, да и не желаю рассматривать императорскую фаворитку как соперницу за сердце и внимание Стефана, но я начинаю бояться за Миреллу, бояться того, что может предпринять Мадалин в своём стремлении сохранить за собою прежние позиции. Я не юная фрайнэ из четвёрки избранных, я старше каждой из них, у меня есть Мирелла и кровь моя не так чиста, как должно суженой государя. И пусть для Стефана я всего лишь шанс, возможность, пусть он готов обвенчаться со мною, исходя из того же долга, что вынуждал его раз за разом избирать новых дев жребия, но он ведёт себя со мною чуть иначе, обращается не так, как обращается с любой фрайнэ из четвёрки, и одно это уже может явиться для Мадалин серьёзным поводом для тревоги. А я не хочу бояться, ни за дочь, ни за себя. Не хочу страшиться ни Мадалин, ни кого-либо другого в этом дворце.

 

Третий прибор появляется на столе следующим вечером. Стефан подчёркнуто любезен, сдержан сильнее обычного, даже отстранён и оживает, лишь когда обращается к Мирелле. Наивнимательнейшим образом выслушивает девочку, рассказывает ей что-то своё, нейтральное, невинное, что можно поведать ребёнку её лет. Мы с ним едва обмениваемся дюжиной слов, никак не объясняя друг другу внезапную обоюдную холодность. После ужина Стефан и Мирелла по обыкновению удаляются в её комнату, а я дожидаюсь, пока слуги уберут со стола и уйдут, чтобы можно было взяться за схемы, не опасаясь недоброго взгляда через плечо или поверх бумаг. Просматриваю собственные наброски, сверяюсь с чужими чертежами, вношу поправки, зачёркиваю и подписываю заново. Иногда останавливаюсь, гляжу на огонь в камине, не уверенная, что вскоре вообще смогу заниматься артефактами, а не вышивкой. Быть может, мне удастся помогать обители хотя бы на расстоянии, поддерживать их всем, чем смогу, – благотворительность издавна полагалась занятием богоугодным, уместным для фрайнэ высокого рода. Но кто дозволит жене императора возиться с артефактами, словно нечестивой колдунье, скрывающей дар от ока Заката? Кто разрешит самой собирать природные материалы, ходить на рынок, рыскать по лавкам в поисках искусственных деталей, приобретать незаконно привезённые в Империю заготовки и редкости?

 

Никто. И Стефан в первую очередь.

 

– Астра?

 

Я так глубоко погружаюсь в собственные думы, что не замечаю бега времени. Стефан тихо выходит из комнаты Миреллы, притворив за собою дверь, смотрит вопросительно на меня.

 

– Прости, задумалась, – торопливо складываю разложенные на столе бумаги, выравниваю в стопочку и отодвигаю подальше. – Как Мира?

 

– Хорошо, – мужчина подходит ко мне, бросает исполненный сдержанного любопытства взгляд на верхний лист. – Кукольные танцы и праздничные вечера ей наскучили, и теперь она полна решимости победить Ядовитую королеву. Сказала, что сама её видела недавно, – Стефан улыбается – впервые за вечер, – удивляясь полёту детского воображения. – Мирелла довольно подробно описала эту королеву. И где только увидела? В книгах такой персонаж вроде не встречался…

 

Секунду-другую я размышляю, взвешиваю, рассказать ли о незваной гостье.

 

– Вероятно, Мира увидела её через приоткрытую дверь, когда та явилась в наши покои, – произношу наконец.

 

– Хочешь сказать, Ядовитая королева и впрямь приходила сюда? – улыбка становится шире, в глазах пляшут смешинки.

 

Не верит пока, полагает, что Мирелла всё придумала, как порою бывает в её возрасте, когда сказочные фантазии сплетаются с действительностью, порождая яркий чудесный мир, который взрослые, даже одарённые, постичь не способны.

 

– Да, – собираю чёрные грифели, складываю в продолговатый футляр и добавляю: – Позавчера вечером фрайнэ Мадалин Жиллес почтила нас своим визитом.

 

– Мадалин? – улыбка и смешинки тают, точно не бывало.

 

– Очевидно, ничто тайное не может оставаться таковым долго, особенно в этих стенах. Поэтому моё здесь присутствие не укрылось от внимания фрайнэ Жиллес, и боги ведают, от кого ещё. Поэтому, пользуясь случаем, я хотела бы предупредить тебя, что твёрдо намерена пересмотреть всех состоящих при нас с Мирой слуг и по возможности заменить некоторых из них на… тех, на кого я смогу опереться.

 

– Заменить? – откликается Стефан эхом, словно значение этих слов для него загадка. – На тех, на кого ты сможешь опереться?

 

– Верно. Этот дворец велик, Стефан, но не настолько, чтобы на одном его конце не знали, что происходит на другом. Для многих это задача первостепенной важности, от которой зависит их положение и их будущее. А нынешнее моё положение таково, что я не могу быть совершенно одна, только с Миреллой, и полагаться сугубо на себя. Да что там, я и половину новых нарядов не могу надеть самостоятельно.

 

– Потому к вам с Миреллой и приставлены слуги…

 

– И коли так, то я хочу видеть здесь надёжных слуг. Если не всех, то хотя бы часть из них. Я не смогу уследить за всем, мои глаза и уши не могут быть повсюду и у меня не получится никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлять Миру одну. Как мне покидать эти комнаты, зная, что в моё отсутствие сюда может зайти любой, заговорить с нею, сказать ей что угодно? Физический вред не единственный, который можно причинить что взрослому человеку, что маленькому ребёнку. О да, я прекрасно понимаю, что мне не по силам заменить всех, как невозможно искоренить стремление брать плату за всякие мелочи, неважные для многих других, живущих вдали от резиденций благородных фрайнов. Я мало что знаю о жизни при дворе, но я наслышана о том, что происходит на её изнанке. Однажды в обитель пришла женщина, служившая в этом дворце прачкой… всего лишь. Но даже дворцовая прачка имеет дополнительный доход от тех, кому могут пригодиться её услуги, и речь вовсе не о стирке грязного белья или о том, о чём мужчины так часто думают в отношении женщин. Что уж говорить о слугах, вхожих в личные покои?

 

– Всё это, – Стефан обводит рукой помещение вокруг, – временно. Я не могу сразу поселить тебя в покоях императрицы и не могу оставить в комнатах на другом конце дворца. После оглашения ты сможешь находиться здесь открыто, у тебя будет своя свита, состоящая из благородных фрайнэ…

 

– Полагаю, благородные фрайны будут чрезвычайно рады увидеть своих жён и дочерей в свите смеска, – не пытаюсь сдержать вспышку злого сарказма.

 

– Благородные фрайны будут чрезвычайно рады увидеть своих жён и дочерей в свите супруги императора, – с нажимом повторяет Стефан. Опирается на край стола, нависает надо мною, заслоняя свет от камина. – Астра, ты не смесок, не полукровка, ты моя суженая и через неделю о том узнает вся Империя.

 

– Через неделю? – похоже, настаёт мой черёд играть в эхо.

 

– Оглашение назначено на день пресветлого Тристина.

 

– Уже назначено?

 

– Да. Более откладывать нельзя.

 

Ещё несколько дней то ли в гостях, то ли в заточении, и меня покажут всему двору, назовут моё имя всему миру человеческому, и я перестану быть диковинной зверушкой, неведомой колдуньей, фрайнэ Никто из Ниоткуда. В единый миг я вознесусь на высоту, прежде недостижимую для подобных мне, я буду объектом внимания великого множества людей, которые раньше и не посмотрели бы в мою сторону.

 

Теперь же они будут смотреть.

 

Обсуждать.

 

Недоумевать, почему, каким образом особа столь неподходящая, презрев установленный Благодатными порядок, оказалась там, где она есть.

 

Неслыханно.

 

Невиданно.

 

Не дозволено.

 

И всё же происходит на их глазах, разыгрывается плохо поставленным театральным спектаклем.

 

– Но…

 

– Фрайнэ Асфоделия и фрайнэ Брендетта уже покинули дворец. Отныне место фрайнэ Асфоделии подле её суженого, поэтому она переехала в городской дом фрайна Шевери, а фрайнэ Брендетта вернулась под отчий кров. До оглашения она побудет с отцом, фрайном Витанским, в столице – многие склоняются в её пользу, и пока оно к лучшему. Пусть себе думают так и дальше. Фрайн Витанский в личной беседе заверил меня, что переговорит с дочерью и разъяснит ей, что к чему. Когда придёт срок, фрайнэ Брендетта займёт подобающее ей место в твоей свите. Фрайнэ несколько легкомысленна и очевидно тщеславна, но не честолюбива и вполне удовлетворится своим новым положением вкупе с перспективой удачной партии. Фрайнэ Жизель и фрайнэ Нарцисса смогут покинуть двор лишь после оглашения, отправить их куда-либо сию минуту возможности нет, но возражения от рода каждой вряд ли последуют. Что до Мадалин, то мне жаль, что она тебя побеспокоила. Прежде она не проявляла такого интереса к…

 

– К твоим жёнам?

 

Стефан выпрямляется, отводит взгляд.

 

– Прежде ты следовал традициям, – продолжаю я. – Я же прямое отклонение от всего известного твоим подданным.

 

– Всё же впредь постарайся не называть себя смеском, полукровкой и тому подобными определениями.

 

– А Мирелла? Ты намерен представить и её?

 

– С Миреллой всё немного сложнее.

 

– Ты её отошлёшь? – спрашиваю настороженно.

 

– Нет, я же говорил.

 

– Тогда кем она будет? Моей младшей сестрой, моей дальней родственницей?

 

– Моей дочерью она будет, – отрезает Стефан. Смотрит на меня и вдруг уточняет смягчившимся тоном: – Нашей дочерью. Я намерен признать её как положено… просто на это уйдёт больше времени.

 

Я не спрашиваю, не собирается ли Стефан признать Миреллу тайно, без публичного оглашения. Мне даже кажется, что ей будет легче, проще остаться моим незаконным ребёнком, выдаваемым за мою же родственницу, чем быть внебрачной дочерью императора.

 

– К сроку тебе принесут всё необходимое. И не беспокойся о слугах, я распоряжусь немедленно, чтобы…

 

– Не надо, – перебиваю. – Пусть пока всё останется как есть. Только когда придёт человек от Греты, его, вернее, её должны пропустить без задержек.

 

– Разумеется, – мужчина кивает милостиво, улыбается благодушно.

 

Я догадываюсь, что он воспринял моё желание привести сюда того, на кого я смогу опереться, этаким маленьким капризом, блажью, которую проще дозволить, чем запретить. Вреда от того быть не должно – кого может прислать Грета, кроме как какую-нибудь уличную девчонку, решившую сменить недостойное своё ремесло на путь более добродетельный, или остро нуждающуюся в заработке женщину почтенных лет, что будет счастлива служить в императорской резиденции? В конце концов, кто ещё проходит через обитель заблудших женских душ, если не другие подобные им женщины, несчастные и запутавшиеся?

 

Я не пытаюсь разубедить Стефана, не напоминаю, что улицы Беспутного квартала полны не только торгующих и покупающих мужчин и продажных женщин. Не говорю, что квартал этот был первым местом, где мы с Миреллой оказались, добравшись до столицы, что по прихоти богов именно там мы жили поначалу, пока моя работа не стала приносить достаточный доход, чтобы переехать в квартал с репутацией более приличной. В Беспутном я выживала, училась всему заново, осваивала и постигала своё ремесло, наблюдала за другими женщинами и понимала, сколь многие нуждаются в помощи, в поддержке. Там я встретила Грету, чьи помыслы и устремления так схожи с моими, там я узнала больше о подобных себе.

 

И о тех, кто не является ни человеком, ни демоном Хар-Асана, ни смеском.