Отрывок из книги «Ты нужен мне, Дракон!»

Пролог

«Если любишь, отпусти ее», – слова Саламандры сверлят мой мозг. Как хищник в клетке, хожу по кабинету взад-вперед, размышляя. Уметь бы заглянуть в будущее, узнать, действительно ли Елизавета любит Ефима, будет ли счастлива с ним?

С одной стороны, я огненный в девятом колене, самый сильный в своем роду, и эмпатия во мне развита до предела. Как и интуиция. Нутром чую, что мы с Елизаветой созданы друг для друга и должны быть вместе. С другой стороны, я вижу, что сердце ее принадлежит не мне, Ефиму. Не было еще такого, чтобы огненный уступил свою женщину другому мужчине, да еще простому смертному!

Но права Саламандра, права: девочка трепещет передо мною не от предвкушения наслаждения, а от страха. Она боится меня, себя и того, что может произойти. Боится и хочет. Ее тянет ко мне не меньше, чем меня к ней, но она не соглашается признать это. Потому что вбила себе в голову, что ее суженый – Ефим.

А, может, так оно и есть? Бывает ли у человека два суженых? Почему бы и нет. Взять ту же Саламандру. Сколько веков она сохнет по мне, давно уже не скрывая своего обожания? В то же время сердце ей подсказало, что ее пара находится здесь, на Земле, и она узнала ее в Ефиме.

Как же все сложно! Можно было бы, конечно, взять Елизавету силой, искусственно разжечь в ней страсть. Но это недостойно огненного! Мы привыкли к тому, что нам отдаются добровольно, что нашего внимания добиваются всеми силами, почитают за честь заняться с нами сексом. Да и опасно для Елизаветы предаваться страсти с огненным без любви. Выгорит душа, тело обессилит, лишится разума. Не могу я подвергать такому риску ту, которая мне так дорога!

Поймет ли она когда-нибудь то, что очевидно для меня? То, что я не просто домогаюсь ее, а люблю? То, что мы друг другу предназначены Всевышним? Если и поймет, то, вероятно, не раньше, чем остынет к другому. Я дождусь, я умею ждать, у меня в запасе тысячелетия. Только у нее вот этого времени нет в запасе. Не испив из Источника, она не обретет бессмертия, быстро постареет и уйдет туда, где даже я ее не достану.

Да и разочаруется ли она когда в Ефиме? Кого я пытаюсь обмануть, называя его обычным смертным? Будь он таким, разве б испытывала Саламандра к нему притяжение? И телепатические способности у него развиты не в пример лучше, чем у других землян. Даже мне противостоять пытался, и не безрезультатно.

Если б не предчувствие, что рано или поздно Елизавета будет моей, не стал бы рисковать. Но седьмое чувство меня никогда не обманывало, и оно четко говорит, что мы будем едины. Не сейчас, когда-то потом. Получается, права Саламандра: сейчас Елизавету лучше отпустить. Забыть о том, что огненные не делятся с другими своими женщинами, растоптать свою гордость – и отпустить.

– Саламандра! – заву я племянницу, почти наверняка подслушивающую мои мысли за дверью. – Неси набор драконьих когтей, пергамент и слезы ангела.

– Ты хочешь связать ее кровавой клятвой? – сразу догадывается и пытается отговорить: – Ты же и себя свяжешь!

– Ты знаешь другой способ сохранить с ней хоть какую-то связь, отпустив?

– Так ты отпустишь ее лишь на время?

– Как сложится судьба. Надеюсь, что да, временно, что она сама передумает.

Диктую условия договора, Саламандра записывает. Вот и готово все. Спускаемся в подвал, где в волшебной клетке ждет своей участи Елизавета.

Прохожу сквозь решетку и сажусь рядом с ней на кровать. Она напрягается. 

– Не дрожи, Елизавета, не трону, – успокаиваю ее. И тут же перехожу к сути вопроса: – Я решил предложить тебе сделку…

– Снова сделку? – вздыхает она. – Все ваши контракты бывают с подвохом, и вы их, не смущаясь, нарушаете. Я боюсь с вами о чем-либо договариваться.

– На этот раз все будет честно, без подвохов. Мы скрепим наш договор кровью и не сможем нарушить его, даже если попытаемся это сделать.

– Так бывает только в сказках.

– В каждой сказке есть доля правды, Елизавета.

– О чем вы хотите со мной договориться?

– Нет гарантий, что вы с Ефимом найдете друг друга. Я дам вам на поиски год. Если вы за это время не воссоединитесь, то ты выйдешь замуж за меня. Воссоединитесь – мы с Саламандрой оставим вас в покое. Но если вдруг вы расстанетесь, ты пошлешь мне сигнал, позовешь меня. Я услышу тебя и приду. Ты будешь ждать меня. И когда мы встретимся, то поженимся. Или Ефим, или я – никого третьего у тебя не будет. Я отпущу тебя, как только мы скрепим кровью этот контракт.

– А если я откажусь заключать это соглашение?

– Тогда дурой будешь, Синицына – договор выгоден тебе, а не мне.

– Допустим, но что будет, если я откажусь от каких-либо обязательств?

– Тогда сегодня же станешь моей! – не пугаю, а озвучиваю принятое решение. Вероятно, она чувствует это и сдается:

– Я согласна, давайте ваш договор.

Саламандра приближается, протягивает мне свиток, открывает футляр с драконьими когтями. Прокалываем с Елизаветой пальцы, скрепляем договор. На участках, где наша кровь наслаивается, пергамент прожигается насквозь.

– Огненная кровь, – обращаю на этот факт внимание Саламандры. – Я же говорил тебе – она из наших.

– Ее предки были из наших, – поправляет Саламандра. – Ефим тоже из таких. Я заметила это, когда была с ним. Он воспламеняется мгновенно. И секс восстанавливает его энергетический потенциал.

– Тем лучше, – пытаюсь найти хоть что-то положительное во всей этой ситуации. – Если они воссоединятся, и у них будут дети, наш род хоть как-то продолжится. А если не воссоединятся, он тем более не прервется – об этом уже позаботимся мы.

Убираю решетку, провожаю Елизавету к выходу из дома.

И начинаю ждать.

Со стороны может показаться, что для бессмертного год – словно минута. Если бы! Считаю часы, дни. Кажется, что они стали бесконечно долгими.

Из-за кровавого контракта наши ментальные связи укрепляются, и я чувствую настроение Елизаветы. Ей грустно и одиноко, она впадает в депрессию… это значит, что Ефим не с ней. Но в один противный осенний день все меняется: вспышка эмоций красноречиво говорит о том, что возлюбленные встретились.

Должно быть, и Саламандра что-то чувствует – у нее ментальная связь с Ефимом. Она входит в комнату бледная, как полотно.

– Все кончено? – уточняет.

– На данном этапе да, – подтверждаю. – Но не вообще. Будет и на нашей улице праздник.

– Когда улетаем?

– Сейчас же. Они идут сюда. Не станем им мешать.

Мы спешно собираемся, демонтируя телепорт, и исчезаем, не дожидаясь триумфального появления победителей. Лишь оставляем счастливчикам записку:

 «Поздравляем! Вы выиграли этот раунд, и мы покидаем Землю. Дом остается в вашем распоряжении, но оборудование из лаборатории мы забираем. Помните: мы проиграли битву, но не войну. Даст Бог, еще свидимся! Дракон и Саламандра».

Часть 1. Тлеющий очаг

Глава 1. Лиза

Профессор смотрит на меня, буквально прожигая взглядом. Даже не пытается скрыть своего желания обладать мною. Он будто видит свозь одежду. Я ощущаю себя совершенно голой перед его жадным взглядом. Но дрожу я не от страха, как обычно в подобных ситуациях, а от холода. От тела профессора, которого я знаю теперь уже и как Дракона – представителя внеземной расы огненных людей, идет жар. Мне хочется, чтобы он поскорее обнял меня, прижал к своим горячим чреслам, вошел в меня, согревая изнутри своей страстью.

– Согрей меня! – молю, но он не приближается. Хотя знаю, что сам страстно желает заключить меня в объятия, наполнить меня собой, жарким, словно лава. Между нами невидимая преграда, и он не может ее разрушить. Я могу, но не знаю как.

– Что ты хочешь от меня? – спрашиваю.

– Взаимности. Скажи, что любишь меня. Поклянись, что будешь любить вечно. И тогда ты станешь моей. И тогда я согрею тебя.

Мне так холодно, что я готова поклясться в чем угодно, лишь бы снова стало тепло. Готова отдаться профессору, кем бы он ни был, пусть даже самим Дьяволом.

В одном времени я знала его как Драгомирова, в другом – как Драгомира Новака, а позже – как Дракона, хотя ни одно из этих имен не является истинным. Человеческий язык не сможет произнести его настоящего имени, человеческим ухом не уловить его звучания – так он сказал мне, и это, вероятно, правда.

На Землю он прилетел с далекой планеты, прилетел за мной. А я отказала ему, потому что полюбила другого. Но сейчас мне так холодно, что я не хочу вспоминать Ефима. Он любит меня, но не настолько, чтобы разрушить ледяную корку, покрывшую мое сердце. Только профессор в состоянии растопить лед в моей душе.

– Я люблю тебя и буду любить тебя вечно, – говорю я ему. Однако не раздается ни звука. Я, как рыба, только открываю рот, и Дракон не слышит меня.

– Я люблю тебя, – снова пытаюсь произнести, выдавить из своей груди. Тишина.

– Я люблю тебя, – кричу беззвучно. И только эхо отзывается где-то едва слышно: «Я люблю тебя».

Неожиданно сквозь ледяные стены прорывается теплый ветерок, он ласкает меня, целует в щеку.

От этого поцелуя я просыпаюсь. Рядом со мной Мирик, мой девятилетний сын.

– Ты такая красивая, когда спишь, – говорит он мне и еще раз целует в щеку. – Я люблю тебя, мамочка.

– Я тоже люблю тебя, родной, – отвечаю, приподнимаясь и прижимая голову сына к груди. Он – самое дорогое, что есть у меня. Не будь его, не пережила бы, наверное, всех потерь и разочарований, которые начали испытывать меня на прочность почти сразу же после того, как мы воссоединились с Ефимом – моим любимым и любящим мужем.

– Я скучаю по папе, – жалуется Мир. Он не произносит это вслух, но я читаю его мысли. Телепатические способности передались мальчику от нас с Ефимом по наследству. Но о том, что мы телепаты, в этом времени не знает никто. Заяви мы о своих сверхспособностях, нас сочтут за сумасшедших или шарлатанов. Или станут бояться, словно ведьм и колдунов. Они же не знают, что в будущем телепатами будут все, и этот способ передачи информации станет основным. И что телекинез – тоже не чудо.

Я это знаю благодаря профессору, который однажды перенес меня на полторы тысячи лет вперед. Вероятно, рассчитывал, что там я почувствую себя беспомощной и вынуждена буду кинуться в его объятья. Но он просчитался. В 3526 году я встретила Ефима, и мы полюбили друг друга. Профессор был вынужден отступить. Как и его соплеменница Саламандра, имевшая виды на моего возлюбленного. Кажется, он переспал с ней ради того, чтобы она помогла нам вернуться в мое время. Так было, если верить ее словам. Но не уверена, что ей можно верить. С Ефимом же мы наши отношения с пришельцами намеренно не обсуждаем, чтобы не бередить раны. Воспоминания о событиях десятилетней давности прочно отгородили от других невидимой стеной. Но от себя их не отгородишь. Вот и является ко мне во сне профессор. Снится чаще, чем Ефим. Особенно в последнее время. Почти каждую ночь.

Мы не властны над своими сновидениями, но мне почему-то стыдно, что снится мне не любимый муж, а отвергнутый поклонник.

– Я тоже скучаю по папе, – отвечаю сыну, гладя его по голове, а сама панически боюсь, что он догадается, что в моих мыслях мелькает образ другого мужчины.

 

После того как мы с Ефимом нашли друг друга, остались жить в моем времени. У меня были родители, а у него в его четвертом тысячелетии никого не было, за исключением четвероногих друзей и Али, которая присматривала за питомцами в его отсутствие. Аля была его бывшей ученицей, мультиэмпатом, умеющим общаться с животными, и очень сильным телепатом. Настолько сильным, что могла призывать Ефима к себе, теперь уже в 3536 год. Я же посредством телепатической связи обеспечивала ему возвращение в 2036 год. Вот так он и метался то туда, то сюда, одержимый идеей совершить в четвертом тысячелетии сексуальную революцию, тем самым спася человечество от вымирания.

Дело в том, что для предотвращения войн, которые могли погубить все живое, человечество стало бороться со всяческими проявлениями агрессии. «Черную метку» получил и секс. Многовековая пропаганда привела к тому, что люди стали считать интимную близость чем-то постыдным, допуская ее лишь по необходимости – для зачатия детей. Сексуальная энергия угасла, и многие даже утратили способность к соитию, из-за чего численность населения планеты стала стремительно уменьшаться. Вот Ефиму и взбрело в голову, что если он познакомит своих современников с культурой прошлого, проникнутой эротикой, это пробудит в них спящую сексуальность, и демографический кризис останется позади.

Мне его затея кажется наивной и опасной. Каким бы совершенным ни казалось мироустройство будущего, революционеров, уверена, и там не жалуют. Конечно, я боюсь за мужа, но не отговариваю. Раз я люблю его, приходится принимать его со всеми его тараканами в голове. Я сделала свой выбор, и поздно уже идти на попятный.

Тот факт, что Ефим не вернулся вчера вечером, тревожит. Бывало и раньше, что он задерживался в будущем, но всегда связывался со мной телепатически, предупреждал. А вчера – молчок. Разумеется, я попыталась сама выйти с ним на связь, но впервые за долгое время сеанса не состоялось. Я будто погрузилась в болото и чуть сама в нем не увязла. Так уже было однажды, десять лет назад. Он сказал, что был то ли без сознания, то ли пьяным. После этого он ни разу не пил. Точнее, не напивался, так как небольшое количество алкоголя не ухудшало, а даже облегчало телепатический контакт.

В четвертом тысячелетии, где сейчас должен был находиться Ефим, алкоголь вообще был запрещен. Поэтому я боялась, что он в беспамятстве. Может, поэтому и спала так плохо.

Первое, что делаю после пробуждения – снова пытаюсь наладить контакт с Ефимом. Похоже, он чувствует себя чуть лучше, чем вчера: мелькают достаточно четкие обрывки образов, но цельной картины нет. От попытки докричаться до мужа, который будто оглох, начинает болеть голова, появляется тошнота. Не исключено, что мне просто передалось его состояние – так бывает. Понимаю, что вразумительного ответа от Ефима не дождусь, и прерываю контакт.

Еще пока довольно рано, и не хочется никого тревожить, но я больше не могу мучиться от неизвестности. Решаюсь выйти на контакт с Алей. Девушка она чудесная, и мы с ней сразу нашли общий язык, понравились друг другу. Но из-за непродолжительного знакомства тесной телепатической связи не наладили. Общались обычно через Ефима. Поэтому я не уверена в успешности моего эксперимента. Но попытаться должна.

Я стараюсь максимально точно воскресить в памяти образ девушки, хотя понимаю, что за 10 лет она, вероятно, изменилась. Стройный стан, почти прозрачная кожа, легкие, словно пух, светлые волосы, создающие вокруг головы девушки своеобразный ареол, огромные голубые глаза. Чистая, светлая, легкая, словно струя свежего воздуха.

– Аля! – зову беззвучно, проникая на полторы тысячи лет вперед.

– Лиза! – слышу ответный зов. Такое впечатление, будто Аля тоже искала связи со мной, поэтому контакт и состоялся так быстро.

Мимолетное приветствие, и мы сразу же переходим к обсуждению вопроса, который нас обеих тревожит – состоянию Ефима.

– Ты когда в последний раз видела Ефима? – спрашиваю. И поясняю: – Он не вернулся.

– Он здесь, – отвечает Аля. – Я его и сейчас вижу.

– Слава Богу! – говорю. – Боялась, его забрали за его подпольную деятельность и что-то нехорошее с ним сделали. Он в порядке?

– Боюсь, что нет. Не знаю, что с ним происходит. Кажется, его отравили или что-то подобное с ним сделали.

– Кто? Как?

– Сама не знаю. Вчера вечером пыталась с ним связаться и не могла. Только касалась его сознания, как появлялись ощущение, что погружаюсь во что-то липкое и вязкое, темное. Пошла к нему, надеясь, что он дома или придет домой. Вернулся ночью. На себя не похожий. Злой. Общаться с ним можно было только голосом, сознание было каким-то раскисшим. Наговорил мне гадостей. Медиков вызывать запретил. Потом его вытошнило. Он свалился на диван и заснул. Не раздеваясь, в обуви. Сейчас бледный, тошнит его, голова болит. Пахнет от него неприятно как-то, и вчера неприятно пахло, но сегодня хуже. Изо рта. И по-прежнему телепатически общаться не может, только словами. Что делать? Вызывать медиков или его послушаться?

– Не надо медиков. Мне эти симптомы знакомы. Вчера он был пьян, сегодня от похмелья мучается. У вас там есть аспирин, цитрамон или что-то подобное?

– Это лекарства такие? Я их не встречала. Подобные, может, и есть, но я их не знаю. Но лекарства у нас все равно только медики дают.

– Ясно. Рассол ему дай выпить из-под капусты. Или чай с лимоном. Или апельсиновый сок. Ему сейчас витамины нужны. И пусть вообще пьет больше, чтобы токсины из организма быстрей вывести. Восстановится к обеду, думаю.

– Хорошо, все сделаю.

– Спасибо. И отправь тогда его домой, когда окончательно в себя придет. Скажи ему, чтоб со мной связался, когда сможет.

– Конечно.

Мы попрощались. Я тяжело вздохнула и подняла голову, встретившись с расширенными от ужаса глазами сына.

– Что с тобой, Мирик? Чего ты испугался?

– Папа не умрет? Он не разучится разговаривать мыслями?

– Не переживай, ничего с ним не случится. Он просто выпил лишнего. Протрезвеет, придет в себя и снова начнет общаться телепатически. Не хуже, чем раньше.

– Алкоголь убивает, я знаю. Дедушку убил и папу убьет.

– Дедушка был другим, слабым, а папа сильный. И он больше не будет пить, это случайно произошло. Поэтому с ним ничего не случится. Все будет хорошо. Ты мне веришь? – Я взяла Мирослава за плечи и заглянула ему в глаза, посылая успокоительные импульсы.

– Верю! – кивнул Мирослав.

– Вот и отлично! Или умывайся и приходи на кухню, будем завтракать.

Кое-как успокоив сына, я пошла готовить омлет и какао. Сама я спокойна не была. Вспомнила, как погиб папа, замерзнув на скамейке в парке. Заснул зимой пьяный. И все из-за этого профессора! Не зря мама предупреждала, что он принесет в нашу жизнь беду!

Если бы Дракон не перенес меня в будущее, родители не переживали бы так сильно из-за моего исчезновения. Когда я пропала, мама тронулась умом, а папа запил.

Потом мама почти пришла в себя, только иногда на нее находят приступы. Врачи говорят, похоже на шизофрению. Ошибаются. Я слушала мысли шизофреников, и слышала мысли мамы. Они разные. Мама не сумасшедшая. Ее приступы похожи на вхождение в транс. В это время она бывает очень испугана, и говорит, сама плохо себя понимая, какие-то страшные вещи. Раньше она боялась, что мне навредит огненный человек. Но в последнее время она говорит, что огненный человек потеплел, что он не друг, но и не враг. В транс она впадает редко, лишь в стрессовых ситуациях, но на работу ее никуда не берут.

Отец не перестал пить и после моего возвращения. Вероятно, не мог перенести то, что мама стала странной, не такой, как другие. И вот уже два года его с нами нет.

 

– Бабушке плохо, – сообщает Мир, появляясь в дверях кухни.

Поспешно направляюсь в комнату мамы. Мы уже давно живем все вместе с том самом доме, который оставили в наше пользование Дракон и Саламандра. Он большой, с бельэтажем и огромным подвалом, в котором раньше была лаборатория. Сначала мама отказывалась переезжать сюда, говоря, что огненные люди – порождение дьявола, и что резиденция дьявола никогда не станет ее домом. Но потом, когда побывала здесь, согласилась, что темной энергии здесь нет, и вообще жилье это довольно комфортное и теплое. Да и Дружок, который недавно покинул этот мир и, наверное, теперь гуляет по радуге, тоже быстро привык к особой атмосфере этого домовладения, признав, что особый запах, оставшийся после пребывания здесь инопланетян, не такой уж и страшный.

Мамина комната находится в бельэтаже. Мама стоит на верхней лестничной площадке, вжавшись в стену и выставив перед собой руки.

– Не подходи! – кричит она в пустоту. – Не морозь меня! Уходи! Иначе я сожгу тебя, растоплю!

Я взлетаю по лестнице и обнимаю маму. Она сразу расслабляется и жалуется мне:

– Ледяной человек близко. Ледяной человек хочет выморозить наши души. Не пускай ледяного человека, он несет смерть! Ледяной человек опаснее огненного. Пусть придет огненный человек и прогонит ледяного! Позови его, позови!

Я прижимаю мамину голову к груди, глажу ее седые волосы, шепчу что-то бессвязное, что приходит на язык, целую в макушку, пока она, наконец-то, совсем не успокаивается. Как это часто бывает после подобных приступов, она чувствует себя обессиленной, ее клонит в сон. Я провожаю ее в комнату, укладываю в постель. Ухожу за завтраком. Но когда возвращаюсь с подносом, мама уже спит. Я ставлю поднос на тумбочку и выхожу на площадку. Меня шатает. Вероятно, на вывод мамы из транса я потратила слишком много энергии. На этот раз больше, чем обычно.

Сегодня ее бред был совсем не таким, как всегда. Ледяного человека она упомянула впервые. Я вспоминаю свой сон, в котором никак не могла согреться, хотя в доме у нас тепло. Все это мне кажется странным и связанным между собой. Мама права: приближается какая-то опасность – я и сама это ощущаю. Мороз пробегает по коже. Я с трудом беру себя в руки и спускаюсь на кухню, возле входа в которую меня ждет все еще испуганный сын.

Глава 2. Лиза и Мирослав

– Про кого она говорила, мама? Кто такой ледяной человек? Кого хочет позвать бабушка?

– Не обращай внимания, милый. Бабушке просто приснился страшный сон.

– Мне тоже снилось, что меня хочет задушить кто-то с холодными руками. Но я собрал силы и пульнул в него огненным шаром. Он отстал.

– Вот и молодец! Видишь, какой ты у меня смелый и сильный! Даже во сне с таким страшным врагом справился! – подбадриваю я сына. – Но наяву таких людей не бывает: ни ледяных, ни огненных. Они существуют лишь в воображении. Не думай о них и ничего не бойся.

Вижу, что Мир немного успокоился, поверив мне, и отправляю его за стол. Раскладываю по тарелкам омлет и ставлю разогреваться в микроволновку. На плите подогреваю какао. Думаю о сыне. Не могу я ему рассказать про огненного человека, признаться, что он существует. Хотя подозреваю, что он ему не чужой. И с каждым годом подозрения крепнут.

Я ненавижу огненного человека, как называет мама профессора, знакомство с которым перевернуло мою жизнь. Он прилетел за мной с далекой планеты, потому что для оздоровления их расы им нужна свежая кровь. Это существо вбило себе в голову, что я смогу нарожать ему здоровых детишек, тем самым предотвратив дальнейшую деградацию их рода и вымирание. Не знаю почему, но нужна ему именно я, чем-то я ему показалась особенной, способной его полюбить и выдержать его любовь.

Претворившись профессором, он внедрился в наше общество и познакомился со мной, настоял на встречах наедине. Но я не ответила ему взаимностью.

Желая приблизить меня к себе, он перенес меня в будущее, где все земляне владеют телепатией и телекинезом. Сначала я чувствовала себя инвалидом, но постепенно многому научилась. Благодаря тому, что встретила Ефима: врача-педагога, который работал с такими, как я, то есть с детьми, у которых телепатические способности были выражены слабо.

Но я была уже не ребенком, и видела в нем не только учителя, но и привлекательного мужчину. Постепенно и он, зараженный моей страстью, оттаял и полюбил меня. Он тоже оказался каким-то особенным, из-за чего на него положила глаз другая инопланетянка, прилетевшая вместе с моим поклонником.

Дракон и Саламандра (так называли себя пришельцы) пытались нас с Ефимом разлучить, но безуспешно. Мы победили, но дорогой ценой. Ефиму пришлось переспать с Саламандрой, а мне – кровью подписать договор с Драконом. Согласно этому контракту, я выйду замуж за него, если вдруг расстанусь с Ефимом. Муж о моем соглашении с пришельцами ничего не знает, но и он мне ничего не рассказывал об отношениях с Саламандрой. Это она проболталась, а он даже не догадывается об этом. Так что мы держим своих скелетов в шкафу, но, полагаю, придет время, когда они вылезут и разрушат нашу семью.

Я ненавижу Дракона, который, преследуя свои цели, обошелся со мной довольно жестоко, и из-за которого начались проблемы у дорогих мне людей. Но, в то же время я благодарна ему за то, что он показал мне другую жизнь. Если б не он, я бы никогда не познакомилась с Ефимом, не развила бы в себе телепатию, и у меня бы не было такого замечательного ребенка, как Мирослав.

Хотелось бы сказать: у нас с Ефимом не было бы Мирослава. Но на самом деле я не уверена, что отцом этого чудесного мальчика является мой муж. Потому что мальчик совсем не похож на него. Он слишком темпераментный, эмоциональный. Он умеет быть добрым, но умеет быть и жестоким. Он не знает страха и слишком рано начал интересоваться девочками. Ему всего 9 лет, а он ведет себя, как подросток в период полового созревания. Да и физически тоже не по годам силен. Он невероятно мощный телепат. Кажется, даже более искусный, чем Ефим. И по способности к телекинезу превосходит Ефима. И он очень горячий. В буквальном смысле: нормальной для него является температура тела 37 градусов, а не 36,6, как у большинства людей (ниже 37 вообще не снижается). Мне самой себе страшно в этом признаться, но иногда кажется, что мой сын – не человек, не совсем человек, а наполовину представитель огненной расы.

И это очень странно, так как Ефиму я не изменяла. По крайней мере, не изменяла, находясь в сознании. Но что, если Дракон овладел мною, когда я спала? Знаю, он смог бы погрузить меня в гипнотический сон, если б захотел, и сделать со мной все, что угодно.

Конечно, Землю пришельцы покинули почти за год до того, как я родила. Но что, если плод их расы развивается в утробе матери не 9 месяцев, как человеческий, а дольше?

Я гоню эти мысли, но они возвращаются снова и снова. Хоть генетическую экспертизу заказывай! Но на это я решиться не могу. Боюсь, что станет известно о необычности Мира, и это привлечет к нашей семье ненужное внимание ученых. К тому же я не знаю лишь того, кто отец Мира, зато точно знаю, что его мать – я. Он мой сын, и я люблю его, и буду любить, даже если выяснится когда-нибудь, что родила не от любимого мужчины.

 

Встряхиваю головой, чтобы прогнать навязчивые воспоминания, и тороплю сына. Из-за незапланированного утреннего происшествия мы опаздываем в школу: я на работу, он – на учебу.

Когда-то я мечтала работать в приюте для животных и даже какое-то время заботилась о четвероногих бродяжках – на правах волонтера. Но пришлось все-таки искать более востребованную профессию. В итоге удалось выучиться на детского психолога, устроиться в школу. Зарплата здесь невысокая, и ее постоянно не хватает, и мне приходится браться за любую подработку, будь то стрижка собак, присмотр за детьми или уход за садом.

От других членов семьи помощи мало. Маме иногда удается продать что-нибудь из самодельных украшений, но постоянным этот доход назвать нельзя. Ефим работает в своем времени, а валюта будущего у нас, понятно, не в ходу. Иногда муж приносит продукты, одежду, обувь, предметы интерьера, но уносит от нас книги, фильмы, репродукции картин, то есть то, что стоит даже дороже. Деньги на всю эту канитель идут, разумеется, из семейного бюджета.

Я бодрюсь, старалась казаться веселой и оптимистичной, никогда не предъявляю Ефиму претензий, но чувствую, что внутренние энергетические резервы у меня истощаются. Не знаю, сколько еще смогу прожить в таком режиме. Надо бы, конечно, не щадить Ефима и поднять щекотливую тему содержания семьи. Я бы давно это сделала, если б не боялась потерять любимого мужчину. Вдруг он обвинит меня в непонимании, скажет, что мы стали чужими людьми… Тогда нам придется расстаться, а я не смогу жить без Ефима. Он нужен мне, как воздух. К тому же тогда в моей жизни снова возникнет Дракон – ведь контракта, подписанного нашей кровью, никто не отменял.

 

После первого урока ко мне приходит классный педагог моего сына. В начальной школе уроки у них все еще ведут люди, хоть и они все чаще и чаще привлекают к занятиям роботов.

– Ваш сын снова спорил с роботом, – с порога заявляет Лариса Васильевна.

– В чем же они не сошлись на этот раз? – спрашиваю почти холодно.

На Мирослава мне жалуются чуть ли не каждый день: то учителя, то воспитатели, то родители. Он никого не считает авторитетом, разве что Ефима и немножко меня. К тому же болезненно реагирует на обман. А его он за версту чует. Никто же не знает, что мальчик читает мысли собеседника и всегда знает, когда тот говорит правду, а когда нет. Мир же наш будто пропитан ложью. Я сама долго не могла привыкнуть к лицемерию окружающих, хоть и была почти взрослой, когда у меня открылись телепатические способности. Мы с Ефимом намеренно не заставляем Мирослава прогибаться под несправедливый мир, хоть и понимаем, что жить из-за этого ему будет только тяжелее. «Мир – это ты, - шутим мы, - так что живи по своим моральным законам, поступая так, как сам считаешь правильным». При этом, конечно же, стараемся, чтобы его моральные законы были справедливыми и гуманными. Кажется, нам это удается.

Я знаю, что мы воспитываем Мирослава правильно, но как же трудно ему отстаивать свою правоту! И как же часто мне приходится выполнять роль амортизатора, не позволяя своему мальчику свернуть шею, налетев на стену непонимания и агрессии! Его бы почти наверняка отправили в какое-нибудь исправительное заведение, если б я не работала в той же школе, где учится он.

– Мир пытался нам доказать, что человек может передвигать предметы силой воли.

– И показать? – сердце у меня екнуло. Мы, конечно, внушали Мирославу, что демонстрировать свои сверхспособности никому нельзя, и он, вроде, соглашался с нами. Но все-таки мальчишка есть мальчишка! Мог сорваться и не удержаться от соблазна похвастаться перед сверстниками. А если они еще и пытались его высмеять…

– Вы смеетесь? – процедила сквозь зубы Лариса Васильевна. – Как можно показать то, чего нет и быть не может?

Я облегченно вздохнула и пообещала вечером обсудить с Миром эту тему.

Нет, наверное, скоро придется мне распрощаться со своим временем и перебраться в будущее, к Ефиму. Там законы более лояльные, люди толерантные, и там никого не удивит способность ребенка к телепатии и телекинезу. Вероятно, я эгоистка, раз так сильно цепляюсь за свой мир, заставляя совсем юного мальчика на каждом шагу драться за правду и одновременно скрывать свои возможности, не показывая своего превосходства и не гордясь тем, что он может больше, чем его товарищи.

 

После уроков вручаю Миру планшет и сажаю его за свой стол делать уроки. Сама же готовлю комнату психологической разгрузки для приема группы своих подопечных. Отвлекает меня мужчина, который входит в кабинет без стука и спрашивает у моего сына, куда подевался психолог. Голос посетителя звучит жестко и холодно. Я спешу возникнуть перед ним раньше, чем Мир начнет дерзить, защищая меня.

– Я психолог. Чем обязана? – стараюсь, чтобы голос прозвучал нейтрально, но в нем все равно слышится возмущение.

– Я отец Миши Лузгина, – сообщает мужчина, окидывая меня оценивающим взглядом. Так и хочется напомнить ему, что он находится в кабинете школьного психолога, а не в борделе. Но я сдерживаю себя.

– Помню его, – отвечаю как можно спокойнее. – Хорошо, что Вы зашли ко мне. Мальчику на самом деле нужна помощь и, возможно, не только психологическая.

– И что же не так с моим сыном? – закусывает губу мужчина и пронзает меня ледяным взглядом. Глаза у него становятся темно-синими, как море в ненастье, и смотрят они так, как будто хотят… выморозить душу. Невольно вспоминаю утреннее пророчество мамы и внутренне холодею. Но стараюсь подавить страх и не выдать себя.

– Миша умный мальчик, очень внимательный, с хорошей памятью, отлично развитой логикой, – начанаю я с положительных характеристик, чтобы сгладить последующие негативные наблюдения. –  Однако он никогда не смеется, даже не улыбается, никому не сочувствует, и он злопамятный, мстительный.

– С чего это Вы взяли, что Миша лишен эмпатии и чувства юмора? – по-своему истолковывает мои слова отец мальчика. – Вы залезли ему в голову?

– Можно сказать и так, – отвечаю, имея в виду, что провела серию тестов и примерно выяснила, что у ребенка в голове.

– Я так и думал, – глаза мужчины сверкают ледяной молнией, и мне реально становится зябко. – Еще одна попытка хоть краем глаза заглянуть в мозги моего сына, и я уничтожу Вас.

Я вздрагиваю. Мужчина явно не сомневается в существовании телепатии и в том, что я ею обладаю. Сердце колотится, как бешенное. Колени дрожат. Я ничего не успеваю ответить, как между мной и отцом Миши возникает Мирослав.

– Сейчас Вы извинитесь перед моей мамой и выйдите! – Мир говорит тихо, но властно – так, как будто привык, что ему все подчиняются. Не знаю, кто больше поражен поступком мальчика: я или странный родитель. Повисает тишина.

– Поговорим в другой раз, – наконец-то процеживает сквозь зубы мужчина и, развернувшись, выходит.

Я опускаюсь в кресло, меня колотит озноб.

– Не бойся, мамочка, – обнимает меня за плечи девятилетний Мирослав. – Я не дам тебя в обиду. Если это и есть ледяной человек, которого все боятся, то я смогу тебя от него защитить. Он боится меня, я это почувствовал.

Удивительно, но Мир прав: смутивший меня взрослый мужчина покинул поле боя сразу же, как только мальчик продемонстрировал свою мощь. Я имею в виду ментальную силу. И я даже не подозревала до этого, что мой сын настолько силен. Боже, ну, разумеется, он не от Ефима, а от Дракона!

Глава 3. Лиза и Ефим

Мне очень надо видеть Ефима, говорить с ним. Я сойду с ума, если не расскажу ему про встречу с человеком с ледяными глазами. Мне страшно, безумно страшно. Я так надеюсь, что муж сможет мне объяснить, что произошло, и, возможно, даже успокоит. Ведь он из будущего, он опытнее и сильнее ментально. Мне так нужна поддержка!

В итоге не дожидаюсь, когда он там окончательно придет в себя и выйдет на связь – сама посылаю ему телепатический вызов. По счастью, он почти тут же откликается.

– Соскучилась? – спрашивает, как ни в чем не бывало. Но меня не обмануть: я чувствую, что ему стыдно за свой поступок. Решаю не добивать, говорю:

– Да. И я соскучилась, и Мир, и еще тут у нас кое-что произошло. Не терпится с тобой поговорить. Ты когда вернешься?

– Как только позовешь.

Ефим далеко, но я прямо вижу, как он улыбается, и на душе становится чуть теплее и спокойнее.

– Ефим, иди ко мне, ты мне нужен, – приглашаю, протягивая руку. Почти тут же чувствую теплое рукопожатие, и муж оказывается в комнате, прямо передо мной.

Сама я во времени перемещалась лишь дважды: туда и обратно. Это не больно, но жутковато. Я бы не смогла шнырять туда-сюда – духу бы не хватило. А вот Ефим постоянно перемещается и не боится. Говорит, привык. Не представляю, как к этому можно привыкнуть. Все-таки он мужественный человек, фанатично преданный своей идее.

– Не ужинал еще? – спрашиваю.

– И не завтракал, не обедал – мутило меня, – признается смущаясь.

– Тогда сейчас ужинать будем, а потом поговорим, – изо всех сдерживаю себя, чтобы не вывалить на любимого все свои проблемы сходу. Думаю, что после моего рассказа ему будет не до еды, каким бы голодным он сейчас ни был. И вообще, такие вещи лучше обсуждать совсем вечером, когда Мир и мама расходятся по своим комнатам. Не знаю, как прежние жильцы это сделали, но комнаты в нашем доме телепатически изолированные. То есть слышны только мысли, которые человек транслирует сам, добровольно, так что все мы имеем возможность посекретничать. А потребность в этом временами возникает даже у самых искренних и открытых людей.

Когда Ефим дома, ужинать мы стараемся вместе. Это удобный повод обменяться новостями, обсудить что-то, не отвлекаясь.

– Как дела в школе? Что нового узнал? – интересуется Ефим у Мира.

– Что телепаты и вообще экстрасенсы – шарлатаны, – смеется сын. – А из нормального – про разные волны, телевизионные там и всякие другие. Хотя, может, и про них врут, только сами верят.

– Да нет, про волны, кажется, правда, – заступаюсь я за учителей, пытаясь вспомнить уроки физики и прослушанные 10 лет назад профессорские лекции.

– Вел себя хорошо?

– С моей точки зрения, отлично, – снова смеется Мир. – Но ты же знаешь, что она редко совпадает с мнением нашей классной.

– Снова жаловались на него? – интересуется Ефим уже у меня.

– Обоснованных жалоб не было, – заступаюсь я за сына. – Обвиняли в том, что верит в телекинез.

– Надеюсь, демонстрировать свои способности не стал? – настораживается Ефим.

– Сдержался, – успокаиваю я мужа.

– Ледяной человек ходит вокруг дома, – прерывает нашу мирную беседу мама. Только-только начавшее подниматься настроение снова падает.

– Кто ходит? – не понимает Ефим.

– Ледяной человек, – вздыхаю. – Я потом про него расскажу.

– Ходит, ходит, прорехи ищет, – стонет мама.

– Не бойся, бабушка, – утешает ее Мир. – Я его одолею.

– Холодно вокруг, холодно. Ледяной человек рыщет, прорехи ищет, наши души выморозить хочет, – продолжает мама, уставившись в одну точку. Понимаю, что она снова вошла в транс, и вывести ее из него могу только я. Обнимаю ее за плечи, глажу, целую, пока ее тело не расслабляется. Я отпускаю ее. Вижу, что она плачет и ежится, будто замерзла.

– Тебе холодно? – спрашиваю недоуменно.

– Теперь тепло, – успокаивает.

Мы допиваем чай и расходимся по комнатам.

Мама сразу ляжет спать – приступы отнимают у нее много сил. Мир будет чуть ли не до полуночи играть на планшете. Вот у него энергии хоть отбавляй: несмотря на то, что засыпает он поздно, вскакивает по утрам раньше всех, чуть ли не с восходом солнца. И при этом бодрый, веселый и отдохнувший. Это еще одна его аномалия, о которой я не упомянула раньше.

А у нас с Ефимом будет возможность поговорить и заняться сексом. Любим мы это дело, чего уж скрывать.

 

Оказавшись с Ефимом в спальне, я наконец-то вываливаю на него все сегодняшние новости. Рассказываю про утренний мамин приступ, про визит ко мне хладноглазого отца Миши Лузгина, про страх, охвативший меня во время беседы с ним, про другие неприятные ощущения и про то, как Мирослав встал на мою защиту, и сильный мужчина спасовал перед ним, девятилетним мальчишкой.

Однако вместо того чтобы испытать гордость за сына и похвалить его, вместо того, чтобы приободрить меня, Ефим сжимает кулаки и отступает, с трудом сдерживая ярость.

Я недоуменно вскидываю глаза.

– Что случилось?

– Ты все время обманывала меня. Я могу понять, что ты переспала с Драконом. Из записки понятно было, что вы с ним о чем-то договорились, и он оставил нас в покое не просто так. Но я не могу принять то, что ты все десять лет пытаешься меня дурить, притворяясь, что между вами ничего не было. Это мерзко, противно, омерзительно.

– Я правда не спала с ним!

– Не ври. Думаешь не видно, что Мир – не мой ребенок, а его? У нас нет и половины способностей этого мальчишки. И это только начало. Способности еще будут открываться и развиваться. Он не человеческий ребенок, и ты лучше меня это знаешь!

Я чувствую себя так, будто на меня вылили ушат ледяной воды. Ефим давно подозревал меня в неверности. Как и я, он давно заметил, что с Миром что-то не так. И он был уверен, что Мирик не наш сын, а ребенок Дракона, и что я все время это знала, но скрывала от мужа. Но я-то знала, что не изменяла Ефиму. Я не помнила, чтобы спала с Драконом. Разве такое я могла забыть?

– Я не обманывала тебя, Ефим, – бросаю ему в лицо. – Это я должна обижаться на тебя – за недоверие, которого не заслужила. И я никогда не прощу тебе, что ты отрекся от нашего сына.

– Не смей обвинять меня в том, чего нет! – Ефим не говорит, а цедит слова. – Я не отказывался от Мира и воспитываю его, как своего. Но мы оба знаем, что он человек всего наполовину. И мы оба не верим в непорочное зачатие. Не надо мне лгать!

– Я и не лгу, а вот ты… – я задыхаюсь от ужаса, понимая, что сейчас выскажу то, что меня так давно волнует, просто бесит, что десять лет отравляет мне жизнь. Понимая, что эта откровенность еще сильнее расширит трещину, которую дали наши отношения. Все понимаю, но не останавливаюсь – тормоза отказали, совсем: – А вот ты переспал с Саламандрой, и словом мне об этом не обмолвился. Все десять лет скрывал от меня свою измену. Настоящую, а не выдуманную.

В воздухе повисает тишина. Прерываю ее я:

– Прости, – выдавливаю из себя извинение. – Я знаю, что ты не ради удовольствия с ней переспал, а ради меня. Я не должна была обвинять тебя в этом.

Стараюсь казаться благоразумной и спокойной, но наружу рвется дикий крик. Я рычу, словно зверь, и впиваюсь зубами в подушку. Не могу сдержать слез, плачу навзрыд. Как же я Ефима ревную к Саламандре! Сердце мое чует, что эта змеюка все-таки украла у меня его любовь.

Ефим дожидается, когда мои всхлипы стынут реже и тише, садится рядом, обнимает за плечи, целует в макушку и шепчет мне на ухо:

– Не сердись. Не знаю, что такое на меня нашло, я тебе верю.

Отрываюсь от подушки и утыкаюсь лицом в грудь своего мужа. Бормочу в шею:

– Я люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя, родная, – выдыхает мне в затылок.

Я поднимаю голову и заглядываю в глаза Ефима. Они теплые, нежные и бездонные. Его взгляд ласкает, обволакивает, согревает.

– Поцелуй меня, пожалуйста, – прошу дрожащим голосом. – Мне нужно.

Понимающе улыбается и тянется ко мне губами. И мы тут же тонем в сладкой неге, растворяемся друг в друге. Нежность, боль и страсть переплетаются во мне. Я слышу, как колотится сердце Ефима, как он вдыхает аромат моих волос, чувствую его возбуждения. Льну к нему, прижимаюсь теснее.

Мы занимаемся сексом, и мне становится так хорошо и спокойно, что обо всем забываю: и о возобновившихся приступах маминой болезни, и о странном человеке с холодным взглядом, и о своей тревоге по поводу того, что Ефим начал пить… Я подумаю об этом утром, а сейчас буду кайфовать, ни о чем не переживая. Я имею на это право, я заслужила…

Глава 4. Ефим

Не знаю, почему я решил скрыть от Лизы, что когда-то давно, десять лет назад, изменил ей с неземной женщиной. Страшился ли я того, что она не простит мне измены? Вероятно, да. Тогда я очень боялся ее потерять, да и теперь не хочу, несмотря на то, что наши чувства утратили былую остроту. Знал, что Лиза любит меня по-настоящему и когда-нибудь все поймет и, наверное, простит. Но она терпеть не могла Милу – именно под этим именем мы знали тогда Саламандру, представительницу внеземной цивилизации, прикидывавшуюся обычной женщиной. Инопланетянка почему-то решила, что я должен стать ее мужем, и поставила перед собой цель родить от меня. Для того чтобы быть ближе ко мне, она устроилась ассистенткой. Лиза страшно ревновала меня к моей помощнице, к тому же была молода, и, как это свойственно многим юным особам, страдала максимализмом. В то время моя измена могла послужить поводом для разрыва, который сделал бы несчастными нас обоих.

Мила была привлекательной девушкой и нравилась мне. Возможно, я и женился бы на ней, если бы в наше время из прошлого не попала бы Лиза. По понятным причинам, она не умела общаться телепатически, и я взял ее под свою опеку. Стараясь максимально ускорить ее социальную адаптацию, я решил не ограничиваться стандартными занятиями и поселил несчастную у себя.

Цели соблазнить Лизу у меня не было, даже мысли не возникало, что наши отношения выйдут за пределы дружеских. В том времени, в котором все это происходило, сексуальные инстинкты у людей вообще притуплены, будто заморожены. Мы и с супругами-то сексом занимались в исключительных случаях – только если хотели зачать ребенка. И перед этим для возбуждения нам приходилось принимать специальные препараты. Так что интимные отношения вне брака – это было нонсенсом. Разумеется, я не мог ожидать от себя того, что пересплю с Лизой. Но никто не мог гарантировать того, что я не влюблюсь. И я влюбился. Точнее, мы влюбились друг в друга. И в результате Лиза, выросшая в эпоху, когда секс в жизни человека играл большую роль, и обладающая сильным сексуальным темпераментом, разбудила во мне дремлющее пламя. И со временем секс тоже стал одной из главных моих потребностей.

Нам с Лизой было хорошо, но ей необходимо было вернуться в ее эпоху, и по счастливой случайности ей это удалось, вступив в ментальный контакт со своим четвероногим другом. За ней в прошлое последовал и родственник Саламандры – Дракон, живший в моем времени под именем Драгомира Новака, а в Лизином – под именем профессора Драгомирова. Ему нужно было от моей возлюбленной то же самое, что и от меня Саламандре: вступление в брак, зачатие. Дело в том, что на родине этих существ их было мало, и все они были родственниками, из-за чего постепенно деградировали и вырождались. Им нужна была свежая кровь, и мы с Лизой почему-то показались им максимально подходящими для них партнерами.

Мне наладить связь с Лизой, вернувшейся в свою эпоху, не удалось. Помочь мне последовать за ней могли лишь пришельцы, имеющие что-то вроде машины времени. Саламандра согласилась мне помочь только в том случае, если я займусь с ней сексом. Мне пришлось принять эти условия, иначе я бы никогда не увидел Лизу. Саламандра сдержала слово и пошла против воли своего более сильного родственника, телепортировав меня вслед за ним в Лизино время. Она даже поделилась со мной своей энергией, чтобы я смог восстановить силы после поединка с более сильным противником – Драконом.

Тогда мне казалось, что я смогу быстро забыть о своей короткой связи с Милой, и нет смысла расстраивать Лизу, рассказывая ей об этом инциденте. Думал, что это будет лучше и для наших отношений. Ведь знание об измене, даже прощенной, оставляет осадок на всю жизнь. Ревность, даже если ревнуешь к прошлому, разъедает отношения, словно кислота. Знаю это по себе: стоит только вспомнить о сексуальных домогательствах, которым подвергалась Лиза со стороны Дракона-Драгомирова, и я начинаю злиться на нее, как будто это не ее, а она кого-то домогалась, как будто была мне не верна.

Возможно, это из-за того, что я про Милу так и не забыл. И та маленькая измена не осталась исключительно в прошлом. Я часто вспоминаю момент интимной близости с горячей инопланетянкой и тем самым как бы продолжаю изменять своей жене. Даже хуже: иногда я пытаюсь вообразить на месте Лизы Саламандру, и страсть во мне вспыхивает с удвоенной силой. И даже это полбеды. Беда в том, что моя жизнь разделилась на до и после секса с Саламандрой. Точнее, до и после того дня, когда все это произошло. И ее готовность жертвовать собой ради того, чтобы отправить меня к другой женщине, которую я люблю, превратила ее в моих глазах в героиню. Много ли найдется женщин, способных на подобное самопожертвование? Даже Лиза, которую я считаю достойнейшей из женщин, не смогла бы уступить меня другой, даже если б знала, что я люблю ту, другую, и не буду счастлив вдали от нее.

Преклонение перед благородством Саламандры и возбуждающие воспоминания о сексе с ней постепенно пробудили во мне сильные чувства. Сначала я ей был лишь благодарен и восхищен ею как женщиной, но теперь… Пора признаться хотя бы самому себе, что я полюбил инопланетянку, которую потерял навсегда. И теперь я уже не уверен, что сделал когда-то правильный выбор.

Лизе об этом знать не нужно. Я старательно забаррикадировал в своей голове воспоминания о сексе с Саламандрой, но моя супруга все-таки как-то узнала от этой измене. Смогла разрушить барьеры? Вряд ли: я более сильный телепат. В любом случае, проникновение в тайную область мозга не могло бы быть случайной. Значит, Лизе зачем-то было нужно лезть в мою голову… Что она хотела там найти? Значит ли это, что она перестала доверять мне?

Недоверие близкого человека бесит, но я бы предпочел, чтобы это она копалась в моей голове, а не кто-то другой. Вот уже несколько дней меня не покидает ощущение, что время от времени кто-то пытается проникнуть в мой мозг, разрушить все щиты и барьеры. И чем сильнее забаррикадирована область, тем больше она интересует неизвестного телепата. Очень сильного телепата. Такого же сильного, как и я. Вероятно, он даже сильнее. Я чувствую его проникновение в свою голову, пытаюсь отражать атаки, но с каждым разом победа дается мне труднее. Противник же становится все сильнее. Подозреваю, что он даже научился проникать в мои мысли незаметно – иногда я обнаруживал чей-то след в глубинах своего мозга, куда никогда еще никого не пускал.

Хотелось бы, чтоб телепатом, роющимся у меня в голове, оказалась Лиза. Устрою ей взбучку, прощу и успокоюсь. Хуже, если это не она.

После последнего проникновения неизвестного в свои мысли я вспомнил, как тяжело рыться в голове пьяного человека – можно сойти с ума. И я решил проверить свою догадку: напиться незадолго до того времени, когда обычно начинается главная атака на мой мозг. Кажется, результат был неплохим: неизвестный телепат трижды предпринял попытку влезть в мою голову, и трижды он был вынужден спасаться бегством. Теперь у меня есть средство противостоять врагу, если только любопытным телепатом не окажется моя жена. Теперь всегда буду иметь с собой фляжку с коньяком или другим алкоголем.

Я решил, что утром устрою Лизе допрос. Не буду ждать, пока она начнет обвинять меня в измене и обмане. Первым обвиню ее в том, что она нарушает границы.

 

Сегодня – выходной. Единственный день, который мы с Лизой договорились обязательно проводить вместе. Сегодня я никуда не ухожу, а должен весь день быть с семьей.

Ничего интересного в эти дни не происходит. Более того, большую часть времени все мы проводим в своих комнатах, занимаясь своими делами. Мне эта традиция кажется бессмысленной, но ломать ее не решаюсь – представляю, как разбушуется Лиза, если я ей скажу, что собираюсь и в этот день оставить ее с сыном одну, отлучившись в свое время. Максимум, что могу сделать, не вызывая возмущения второй половинки, так это на час-другой смотаться в магазин.

– Нам надо поговорить после завтрака, – мысленно сигналит мне Лиза.

– Хотел просить тебя о том же, – отвечаю так же беззвучно, хотя смысла прибегать к ментальной связи у нас нет: Мир все равно слышит наши телепатические переговоры, а теще, как обычно, дела нет до того, что происходит вокруг.

Разнообразием завтраков Лиза нас не балует: в лучшем случае это каша, в худшем – бутерброды с сыром. Изредка меню разнообразится яичницей или омлетом. Мясо и рыбу мы не едим. Точнее, не едим мы с Лизой, а остальные лишь вынуждены придерживаться вегетарианского меню за компанию с нами. Теща выносит недобровольный пост стоически, а сын имеет возможность его нарушать, обедая в школе, хотя мне не нравится, что он ест мясо даже там. Сколько раз я пытался внушить ему, что мясо не берется из воздуха, что для этого убивают животных – бесполезно. Говорит, что любит мясо – и все тут. И Лиза в этом вопросе поддерживает сына, утверждая, что мясо необходимо ему для нормального развития. Хотя сама она все понимает, и после того как научилась контактировать с животными, сама мясные кушанья из своего рациона исключила.

– Опять овсянка, – вслух ноет Мир, размазывая кашу по тарелке. – Но могу больше есть эту гадость. Хочу мясо.

Уверен, что он нарочно сетует на неугодное ему меню не мысленно, а вербально, чтобы все мы знали, как он страдает. Попытка манипулировать нами вызывает во мне раздражение, но я сдерживаюсь. Понимаю, что в очередной раз рассказывать сыну о страданиях коров и кур, бесполезно. И тут меня посещает идея: возможно, Мир разлюбит мясо, если сам почувствует, что испытывают животные перед закланием и во время оного.

– Сегодня мы сходим на необычную экскурсию, – сообщаю Миру, и обещаю: – Если и после нее ты захочешь есть мясо, я разрешу тебе включить его в воскресное меню.

– Вот здорово! – радуется Мир неожиданно свалившемуся на него развлечению и перспективе включения в рацион дополнительной порции мясных закусок. – Всей семьей пойдем?

– Нет, вдвоем, – отвечаю, не объясняя причины. Лизу я не могу взять – зачем ей лишний стресс? Мне тоже это будет нелегко вынести. Помню, когда впервые оказался в этой эпохе, не мог даже смотреть на то, как другие едят рыбу и мясо. А когда мне предложили хот-дог, вообще чуть с ума не сошел, вообразив, как жую и глотаю того, кто раньше дышал, думал, чувствовал.

– Почему мне нельзя с вами? – удивляется супруга.

– Поверь, так будет лучше для тебя же, – отвечаю.

Лиза недовольно закусывает нижнюю губу, но решает не спорить. Она понимает, что я что-то задумал, и беспокоится за сына. Мне тоже его немного жаль, но чувствую, что без шокотерапии вегетарианца из него не сделать.

После завтрака отправляю Мира готовиться к экскурсии, на которую мы отправимся через час, сам же иду заказывать билеты. Воскресное посещение мясокомбината «Живые колбасы» пользуется спросом, так что еле успеваю выцепить последние два билета. Да, у богатых свои причуды, и кому-то нравится смотреть, как забивают животных, рубят их туши, прокручивают через мясорубки их мясо. Лиза живет в жестоком мире, и уровень агрессии повышается с каждым годом. Неоднократно предлагал отправить сына в мое время, чтобы он пожил с Алей, но она не хочет его никуда отпускать. Сама она переселиться не может: иначе я лишусь возможности путешествовать во времени и завалю миссию сексуального просвещения своих современников. А от этого зависит будущее человечества. Без сексуальной революции демографический кризис превратится в катастрофу, и со временем человек исчезнет как вид. Так что приходится терпеть и ежедневные разлуки с близкими, и довольно неприятные перемещения во времени, и укоры совести из-за того, что не могу обеспечивать семью. Ведь на виртуальные деньги, которые получаю в своем времени, могу лишь купить продукты, что-то из одежды и обуви – и все. Основную часть гардероба приходится приобретать Лизе за свой счет, так как мода в ее времени совсем другая. Основную часть продуктов тоже покупает она. И оплачивает проезд, услуги парикмахера, медицинское обеспечение и все-все-все. Хорошо, что за коммунальные услуги платить не приходится: профессор Драгомиров, которому когда-то принадлежал наш дом, умудрился сделать его невидимым на карте жилищных коммуникаций, так что платежки нам не приходят.

Зарплата Лизы – не единственный источник нашего дохода в ее времени. Есть еще родительская квартира, которую она сдает. Но эта часть дохода по нашей договоренности идет на выполнение моей миссии, то есть на приобретение любовных романов, репродукции картин, копий эротических фильмов, которые я размножаю и доставляю в свое время. Там с помощью единомышленников распространяю все это среди населения нашего города. К сожалению, он не столичный. Пора уже перебираться в центр и налаживать сеть распространения эротических произведений литературы и искусства там. Об этом тоже, наверное, нужно предупредить Лизу, когда она зайдет поговорить.

 

– О чем ты хотел поговорить? – интересуется Лиза с порога.

– О перспективе переезда в столицу, – сообщаю, решая отложить предъявление претензий на копание в моей голове на вторую часть нашей беды – сейчас мне нужно, чтобы Лиза была в хорошем настроении.

– Чьего именно переезда: нашего или твоего? – уточняет.

– Моего, конечно. В столице жить дорого, ваш переезд нам не по карману. Вам нужно экономить.

– А твой переезд нам по карману? Тебе экономить не надо? – иронизирует, и в голосе звучит агрессия.

– Я бы тоже не переезжал, не будь в этом необходимости. Но наш городок не большой, и за десять лет я уже успел познакомить с культурой твоей эпохи многих жителей. Наш курортный городок стал, можно сказать, самым развратным на планете. И, кстати, у нас уже демографический взрыв: в прошлом году детей родилось в полтора раза больше, чем десять лет назад. Это говорит о том, что я на верном пути. Но пора уже масштабировать нашу деятельность. Общую ситуацию не переломить, не перебравшись в столицу.

– Я тоже хотела поговорить с тобой о твоей деятельности, – заявляет Лиза, и по ее тону я понимаю, что в ее лице потерял соратника. – Ты думаешь только о себе, а не о нас. А мы тоже живые, нам нужно твое внимание. Сын нуждается в тебе не только по выходным. И я, кстати, тоже. Может, пора понять, что одними твоими усилиями сексуальную революцию не сделать? Если ты считаешь, что твоя идея так хороша, почему бы тебе не поделиться ею с правительством? Пусть они ищут средства ее воплощения. Я больше не могу работать на все человечество! Я устала! Я хочу жить для себя!

– Я думаю не о себе, а о судьбе человечестве, – поправляю я Лизу, выслушав ее грозную тираду и с трудом сдерживая обиду за непонимание. Я всегда думал, что моя жена – со мной, что она думает так же, хочет того же, что и я, верит в меня и успешность моей миссии. И тут такое больное разочарование! Чувствую себя обманутым, преданным самым дорогим человеком.

– Ты любишь человечество, но только вот близким людям любви совсем не достается, – зло цедит Лиза. – Живи и работай здесь, а в свою эпоху мотайся по субботам – в нашем времени два выходных, и я буду не против, если один из них ты посвятишь своей миссии. Но большее время ты должен быть с семьей!

– Это невозможно. За день я ничего не успею. Тем более в столице.

– Вот я и говорю: не надо никуда переезжать. Услышь меня: спасением человечества должно заниматься правительство. А не маленькая кучка людей с тобой во главе!

– Правительство меня не поддержит – оно боится что-то менять, его все устраивает. Думаю, что оно намеренно не ищет действенных способов решить проблему, - делюсь с Лизой давно уже мучающими меня мыслями, несмотря на то, что она только что показала себя не самым преданным приверженцем моей идеи. – Подозреваю, что оно опасается, что вместе с сексуальностью возродится агрессия.

– А ты этого разве не опасаешься? Разве этого не может произойти?

– Может. Сексуальная революция – это палка о двух концах. Но из двух зол выбирают меньшее. Подавляя инстинкты человека, мы обрекаем наш вид на вымирание.

– Не хочу с тобой спорить, тебя не переубедишь, – вздыхает Лиза. – Но все же один в поле не воин. Тем более в столице.

– Я переберусь в столицу – это решено, – ставлю Лизу перед фактом. На самом деле мне, наверное, изначально не было важно ее мнение. Я уже все спланировал и не собираюсь отступать.

– Вот как? Значит, мое мнение для тебя ничего не значит? Я так и думала! – Лизино лицо вспыхивает гневом.

– Я продам своей особняк, куплю в столице или в пригороде небольшую студию – на большее денег не хватит. Заручившись положительной характеристикой, устроюсь куда-нибудь по специальности. А не получится по специальности – кем возьмут. Обслуживающий персонал в столице всегда нужен. Я уже говорил с Алей и Николасом. Они согласны продать свой дом и тоже перебраться в центр, хоть им и больно расставаться со своими подопечными-дельфинами. Как видишь, друзья меня поддерживают, в отличие от жены, – уколол я Лизу, завершая тираду.

– Что ж, я дом не смогу продать, потому что официально его не существует, - неожиданно соглашается супруга. По-моему, ей стало стыдно, что другие поддерживают меня, а она нет.

– Вот видишь, – говорю, расслабившись, – я же был прав.

– Насчет моего переезда прав, а на счет своего – нет. Если ты не примешь моего предложения жить и работать здесь, я перестану снабжать тебя деньгами на эротические артефакты, – наносит Лиза неожиданный удар. И мне нечего ей возразить: она имеет право распоряжаться своими доходами. Но ультимативность ее заявления бесит. Вспоминается и другой повод, по которому я затеял сегодняшний разговор – ее копание в моей голове и вытаскивание на поверхности информации, которую я держал в тайне.

– Сучка! – впервые в жизни я кого-то обзываю, и Лиза отшатывается от меня, как будто я ее ударил. Она хватает ртом воздух, придумывая, что ответить на оскорбление, но не успевает: дверь распахивается, и на пороге возникает Мир с рюкзаком на спине.

– Пап, я готов, – сообщает радостно, будто не замечая, насколько накалена атмосфера в комнате.

Лиза разжимает кулаки и несколько раз глубоко вдыхает – так она обычно спускает пар. Я пытаюсь последовать ее примеру. Удивительно, но помогает.

Лиза молча покидает комнату, на ходу погладив Мира по голове, а я распечатываю билеты, сую их в карман и зову сына на собой. Средства на экскурсию я потратил, кстати, с дохода от сдачи Лизиной квартиры. Эти деньги она когда-то перевела на мою миссию, и они последние. Теперь не на что будет купить новую партию литературы. Так что, выходит, что воспитание сына для меня тоже важно, что бы ни говорила Лиза, и ее упреки не обоснованы. Даже несмотря на то, что Мир, полагаю, мне не родной сын, я забочусь о том, чтобы он вырос хорошим человеком, не лишенным чувства сострадания.

Глава 5. Лиза

Ефим ушел, так и не решившись кинуть мне в лицо обвинения в предательстве. Но и того оскорбления, которое он произнес в мой адрес, было предостаточно. Оно не было первым в моей жизни. Большинство «комплиментов» я пропускала мимо ушей, так как привыкла, что мои современники не сдержанны на язык и наделяют ближнего своего неприятными прозвищами легко и беззастенчиво.

Помню лишь один случай, когда мне было по-настоящему больно от оскорбления. Как и сейчас, оно прозвучало неожиданно и резко, как пощечина. И так же, как и сейчас, незаслуженно.

Это было чуть больше десяти лет назад. Тогда я училась в университете, и у меня был жених Семен. Нравился он мне со школы, и отдалась я ему на выпускном. Он был первым моим мужчиной, и я была верна ему. Но, желая заставить меня расстаться со своим парнем, профессор Драгомиров, который на самом деле был инопланетянином, принявшим человеческое обличие, прислал ему фотографии, которые меня компрометировали. Они наталкивали на мысль, что я вступила в интимные отношения с профессором, заплатив телом за оценку, но это не соответствовало действительности. Сема поспешил обозвать меня шлюхой и порвать со мной отношения, даже не дав мне возможности все объяснить. Было так больно, что не хотелось жить. В итоге в моей голове включился сценарий, вложенный в мою голову профессором под гипнозом. Повинуясь этой «программе», я и вошла в портал, ведущий в будущее…

Теперь я понимаю, что Сема был слабым, низким, глупым и недостойным меня человеком. И я по-настоящему его не любила, как и он меня. Но Ефим – это совсем другой человек. И услышать оскорбление из его уст – совсем другое.

Ефим вырос в эпоху, когда оскорбление кого-то было чем-то из ряда вон выходящим. К тому же он был от природы добр и умел хорошо контролировать эмоции, не выплескивал негатив на близких людей. Он знал, что причинит мне боль, обозвав, и именно этого и хотел добиться. Он хотел, чтобы мне стало больно, очень больно. За что?

Теперь, когда никто не видит моей слабости, я не могу сдержать слез. Рыдаю так, что сердце рвется на клочки. Бросаюсь на кровать, утыкаюсь лицом в подушку, из груди рвется стон, похожий на рев раненого зверя.

Чувствую на плече легкую руку. Отрываю лицо от подушки, оборачиваюсь. Это мама. Она подошла так тихо, что я не заметила. У нее всегда была эта легкая походка.

Мама прижимает меня к груди и гладит по голове, как обычно поступаю с ней я, когда у нее случаются приступы. И ее близость действует успокоительно, точно бальзам, которым кто-то легко смазал нанесенные душе раны.

Постепенно я прихожу в себя. Моя боль отходит на второй план. На первом же оказывается тревога за сына. Было что-то странное в том, что Ефим не сказал, на какую экскурсию собирался его повести, и в том, что не позволил мне пойти вместе с ними.

Некоторое время во мне борются совесть, говорящая о том, что нельзя рыться в чужих компьютерах, и материнские инстинкты, требующие узнать, какой опасности подвергается мой ребенок, и во что бы то ни стало его защитить. Побеждает во мне мать.

Я благодарю маму за поддержку и прошу ее сделать нам чай. Проводив ее на кухню, сама направляюсь в кабинет Ефима. Он так спешил, что даже не выключил компьютер. Монитор даже не успел уйти в спящий режим. Последние из открытых файлов свернуты на панели задач. Открываю один из них, пока без названия. Точено, это и есть билеты. Читаю название и ужасаюсь. Ефим вообще нормальный? Такие эмоции не каждый взрослый переживет, не то что ребенок. Он после такого не то что есть мясо – жить нормально не сможет. Ни один специалист после такого не приведет его психику в порядок!

Но как такое вообще могло прийти Ефиму в голову? Он же сам, должен понимать, что увиденное и, главное, прочувствованное Миром на мясокомбинате нанесет ему неизлечимую психологическую травму. Он не мог этого не понимать. Он что, нарочно? Он хочет свести с ума моего сына? Он точно не считает Мирика своим ребенком: с родным бы он так не смог поступить. Я думала, что и с чужим не смог бы. А он вот смог. С моим Мириком, с моим беззащитным мальчиком!

Я должна их остановить. Пытаюсь связаться с Ефимом или Миром телепатически – не выходит. Бегу в комнату, выуживаю из сумки почти бесполезный смартфон: его я используют лишь для общения с коллегами, знакомыми и родителями учеников – для общения с родными он мне не нужен. Разумеется, в выходные я не слежу за тем, чтобы быть на связи, и вот результат – аппарат разряжен. С досадой бросаю его на кровать. Собираюсь выбежать на улицу. Это дом экранирует телепатический сигнал, снаружи связь лучше. Но стоит только подойти к двери, со мной происходит что-то странное… и страшное.

Такое ощущение, как будто я попала в зону, где нет жизни. Все внутри меня тоже будто мертвеет. Тишина вокруг абсолютная, будто у меня в ушах беруши. Дыхание останавливается. Я боюсь сделать вдох. Кажется, будто что-то давит на грудную клетку. От страха я закрываю глаза и долго-долго не могу их открыть. Но ощущения становятся все более пугающими. Мне кажется, что я нахожусь под водой, под большим тяжелым слоем воды. Она холодная и опасная, она хочет меня поглотить. Понимаю, что мне не избавиться от галлюцинации, если я не решусь открыть глаза. С трудом поднимаю веки. Воды вокруг нет, я совершенно сухая. Постепенно возвращаются и звуки. До меня сначала слабо, потом все громче и громче доносятся крики мамы.

– Изыди, ледяной дьявол! Изыди, Сатана! Господи, защити нас от смертельного хлада и вечного покоя. Господи, избави нас от ледяного ворога! – Крики сменяются молитвой: – Отче наш, иже еси...

Понимаю, что мама, кажется, сама нашла способ успокоиться, обратившись с молитвой к Богу, но все же чувствую обязанной подняться к ней и поддержать, помочь окончательно прийти в себя. Делаю шаг к лестнице – и тут же ноги подгибаются, как ватные. Я беспомощно оседаю на пол. Похоже, помощь нужна и мне самой – я еще не отошла окончательно от того странного состояния, в которое погрузилась на какое-то время. Даже не знаю точно, надолго ли. Смотрю на часы. Кажется, прошло около часа. Еще столько же сижу и читаю молитву, повторяя слова за мамой… Постепенно силы возвращается, восстанавливается и мужество… Наконец-то, я встаю на ноги и иду к маме. Мы обнимаемся.

– Научишь меня молиться? – прошу ее, осознавая, что не знаю ни одной молитвы.

– Ты уже умеешь, – улыбается мама, гладя меня по голове. И я понимаю, что она права: пока я повторяла за ней слова, я запомнила «Отче наш» от обращения к Богу до финального «Аминь!».

– Что это было? – спрашиваю у мамы. Она пожимает плечами:

– Знаю не больше, чем ты. Но это что-то очень опасное. Намного опаснее того, что было десять лет назад.

Я и сама понимаю, что происходит что-то чудовищное, но представления не имею, что это может быть. Я боялась Дракона, но он никогда не вызывал у меня такого ужаса, который я испытала час назад. Меня до сих пор колотит озноб.

Вспоминаю, зачем я спешила к двери, когда на меня нахлынула ледяная волна. Тревога за сына возвращается. Преодолевая страх, я снова спускаюсь и выхожу во двор. Замираю у двери, прислушиваясь к своим эмоциям. Кажется, поблизости никого нет. Опасности я не ощущаю. Облегченно вздохнув, посылаю телепатический сигнал Ефиму.

Глава 6. Ефим

Экскурсия проходит совсем не так, как я ожидал. Беспомощность, страх, боль, покорность судьбе, безволие накрывают меня раньше, чем Мирослава. Я прислоняюсь к стене, пытаюсь выровнять дыхание, пользуясь Лизиным способом, меня лихорадит. Сын крепче сжимает мою руку, и я чувствую, как от него волнами в меня перетекает тепло, а вместе с ним уверенность и спокойствие. Я воздвигаю ментальный барьер, отгораживаясь от эмоций несчастных животных и оценивающе смотрю на Мира. Он бледен, сосредоточен, но на его лице не отражается и тени панического страха, предчувствия смерти и боли. Возможно, он просто не улавливает эмоций, которые исходят от бычков, обреченных на заклание, хотя мне казалось, что он перенял от нас с Лизой (или только от Лизы) способность ментального контакта с братьями нашими меньшими. Догадался поставить щит раньше, чем это сделал я? Не удивлюсь, если он уже в этом возрасте научился это делать, хотя большинству людей, даже моим современникам, это не под силу.

– Думаю, нам лучше уйти отсюда, – произносит Мир, а я послушно киваю головой и позволяю сыну увести меня за руку на улицу. Ловлю себя на мысли, что подчиняюсь ему, как ребенок взрослому, а должно быть наоборот.

– Нам нужно срочно возвращаться домой! – заявляет мальчишка.

– Зачем спешить? – пытаюсь взять бразды правления в свои руки. – Мы можем сходить к пруду покормить голубей или просто прогуляться.

– Домой! – отрезает сын таким тоном, что я не решаюсь ему перечить. Но все же пытаюсь сохранить хоть какую-то видимость того, что старший из нас все-таки я:

– Хорошо, пойдем домой, но через парк – насладимся единением с природой.

– Я же сказал – домой! И быстрее! – командует Мирослав.

– Что это вдруг раскомандовался? – не выдерживаю.

– Да неужели ты сам не чувствуешь, что мама в беде? – повышает на меня голос сын. – Срочно домой!

– Не командуй! – пытаюсь его приструнить. – Если б Лизе угрожала опасность, я бы почувствовал это первым.

– Если б любил ее – почувствовал! – заявляет сын, топая ногой.

– Я люблю ее, и ты еще мал, чтобы оценивать наши отношения, – пытаюсь оправдаться и поставить сына на место.

– Домой! Быстрее! – Мирослав топает ногой и из глаз его вылетает молния, выжигая траву на газоне. Меня охватывает ужас: ни один человек не в состоянии сделать что-то подобное. Только что я получил подтверждение, что его отец – инопланетянин по прозвищу Дракон, и что мальчишка опасен – я не могу его контролировать.

Гордость и благоразумие ведут во мне беззвучную борьбу. В конце концов побеждает инстинкт самосохранения, и я первым направляюсь на остановку общественного транспорта. Нужный нам автобус уходит прямо перед носом, следующего ждать 15-20 минут, вряд ли меньше.

– Возьми такси! – требует сын. Голос его дрожит, и я вижу, что он не просто встревожен, он испуган. И боится он не за себя, а за мать. Думаю, что он, возможно, прав, и наша связь с Лизой уже не такая прочная, как раньше: она ослабла, как ослабло и притяжение между нами. Наши чувства постепенно угасают, и сейчас они не такие пылкие, как десять лет тому назад. Вдруг Лизе на самом деле что-то угрожает, а я просто не ощутил этого на расстоянии? Мирина тревога передается мне, и я согласен с тем, что воспользоваться услугами такси – отличная идея. Но денег на такси нет, и признаваться в этом сыну не хочется, тем более при всех. Так что говорю ему, что автобус придет раньше, и что он вообще зря паникует. Мир закусывает губу: точно так, как Лиза, когда злится, но поделать ничего не может.

Автобус мы ждем почти полчаса, потом еще столько же едем.

– Лучше бы пошли пешком, – озлобленно шипит на меня Мир.

Как только автобус останавливается, он выскакивает из него и бежит, стремясь как можно быстрее оказаться дома. Теперь и я уже чувствую, что он был прав: в наше отсутствие произошло что-то неприятное. Но теперь опасность, кажется, уже миновала. Так что решаю, что не стоит привлекать к себе внимание, и не бегу, а лишь иду быстрым шагом.

Зайдя в дом, застаю Мира, обнимающегося с Лизой.

– С тобой все в порядке? Ты не очень испугался? – спрашивает она сына, заботливо гладя его по голове. – Если б я знала, что за экскурсия тебя ждет, ни за что бы не отпустила из дома!

– Со мной все в порядке, мам. Я боялся за тебя. Обещал защитить тебя, а сам ушел. Больше никогда не отойду от тебя так далеко, обещаю.

– Ты знаешь, что здесь было в ваше отсутствие? – удивляется Лиза.

– Не знаю, но чувствую, – поясняет Мир. – Тебе было страшно и холодно, и тебе было трудно дышать, как будто ты захлебываешься воздухом.

– Такое примерно ощущение у меня и было, – соглашается Лиза.

– Объясни, что именно тут без нас произошло, – вмешиваюсь в разговор.

– Сама не знаю, что это было, – поднимает на меня глаза жена, наконец-то замечая мое присутствие. – Нахлынул ужас, и казалось, что я тону и задыхаюсь. Потом внезапно все прошло. И да, вода, в которой я как бы тонула, была холодной.

– Приступ, аналогичный тем, что бывают у Эльвиры Сергеевны? – уточняю, опасаясь, что Лиза начинает сходить с ума и скоро станет такой же невменяемой, как ее мать.

– Да, но моя мама не сумасшедшая, и я не схожу с ума, – отвечает Лиза, будто прочитав мои мысли, которые я, разумеется, пытался сделать неслышными для окружающих.

– Мама с бабушкой нормальные, – заступается за женщин Мир. – Это ты твердокожий и ничего не замечаешь!

– Это я-то твердокожий? – наезжаю я на мальчишку, вспоминая поразительную сдержанность, которую он продемонстрировал на мясокомбинате. – А какой же тогда ты, если тебе даже не стало жалко бедных животных?

– Мне было их жалко! – возразил Мир. – Но они для того и созданы, чтобы быть пищей. Человек – хищник, а они добыча. Конечно, лучше бы люди на них охотились, чтобы все было честно.

– Ты что, хочешь сказать, что и после всего прочувствованного считаешь мясо нормальной пищей? – ужаснулся я.

– Вкусной пищей, – согласился Мир. – И со следующей недели я хочу его есть не только в школьной столовой, но и дома по воскресеньям.

– А кто тебе его будет готовить? Мама? Думаешь, ей будет приятно это делать?

– Наверное, неприятно, – соглашается Мир, и я уже готовлюсь праздновать победу, но тут мальчишка добавляет: – Я сам буду готовить, я уже большой.

Меня бесит, что победа осталась за мальчишкой, и что Лиза даже не попыталась помочь мне его переубедить. Но я сдерживаюсь, чтобы не показать свою слабость. В конце концов, никто не тянул меня за язык, когда я давал обещание. Но кто бы мог подумать, что Мир и после этой чудовищной экскурсии останется мясоедом!

 

Из-за странного происшествия, которое заставляет меня тревожиться о психическом состоянии Лизы, обед она не приготовила. Начинаем хозяйничать всей семьей, благо размер кухни позволяет. Пока Лиза варит овощной суп с макаронами по какому-то итальянскому рецепту, я нарезаю овощи для салата и хлеб, теща делает тесто для маффинов, разливает его по формочкам и отправляет в духовку, Мир заваривает чай и накрывает на стол. Через полчаса обед готов, мы рассаживаемся по местам. Едим, как и готовили, молча, и это как-то непривычно, из-за чего кажется, что все напряжены и вот-вот взорвутся.

Закончив есть, Мир и Эльвира Сергеевна покидают кухню, а Лиза складывает тарелки в посудомоечную машину. Пора бы нам и помириться. Подхожу сзади, обнимаю за талию и целую за ушком.

– Не грусти, – шепчу. – Все будет хорошо, мы же вместе.

Лиза поворачивается ко мне лицом и слабо улыбается.

– Во мне все меньше и меньше остается веры в хорошее, – признается. – Я безумно устала.

– Нам нельзя сдаваться. То, что мы делаем, важно для всего человечества, – напоминаю.

– Думаешь, меня это может утешить? – Лиза раздраженно упирается руками мне в грудь, отстраняет меня. – Ты меня вообще слышишь? Я не хочу жить для человечества, хочу для себя.

– Ты не можешь так думать, – пытаюсь вернуть ей благоразумие. – Тебе самой станет стыдно за слабость и эгоизм, если сейчас свернешь с правильного пути.

– Откуда ты знаешь, что он правильный? – впервые прямо выражает сомнения в нашей миссии Лиза. – Может, правильно как раз другое: быть вместе, воспитывать сына. Вдруг, все, что ты делаешь, человечеству не просто не поможет, а пойдет во вред?

– Раньше ты была со мной согласна, – замечаю. – Что заставило тебя изменить мнение? Может, ты просто разлюбила меня?

– Скорее, это ты разлюбил меня, раз призрачное будущее заботит тебя больше, чем мои переживания.

– Я не понимаю, из-за чего ты переживаешь. Все эти видения – плод взбудораженного воображения. Ты сама накручиваешь себя, раздуваешь проблемы. Просто не думай об этом – и все пройдет.

– Ты не веришь, что опасность реальна? – Лизин голос звучит взволнованно. – Но она реальна, очнись!

– Давай не будем ссориться по пустякам и останемся при своем мнении, - предлагаю.

– Что и следовало доказать, – тяжело вздыхает Лиза. – Ты совсем не слышишь меня.

Она обходит меня и направляется к выходу. Тут я вспоминаю, что у меня не осталось денег, а возвращаться в свое время без новой партии книг и других предметов искусства нелепо.

– Постой, – торможу ее. – Дай немного денег на артефакты.

– На артефакты? – усмехается она. – Не слишком ли почетное название для бульварных романов?

– Ты сама когда-то начала их так называть.

– Не дам, у меня денег и так в обрез.

– Я потратил последние средства на воспитание сына. И я взамен принесу продукты.

– Это ты экскурсию свою называешь воспитанием? – прошипела Лиза, сразу же став мне неприятной. – Да я убить тебя хотела за эти фашистские методы. Благодари бога, что экскурсия не травмировала Мирика так сильно, как могла бы.

– Он чудовище, его ничего не может травмировать, – знаю, что причиняю Лизе боль, но сейчас мне как раз и хочется сделать ей больно.

– Ты называешь нашего сына чудовищем? Да ты сам монстр! Бездушный монстр! – Лизины глаза метают молнии. То есть просто гневно сверкают. Но вспоминаются реальные молнии, которые метнул сегодня на газон Мирослав.

– А ты в курсе, что твой сын обладает пирокинезом? Скажешь, не знаешь, откуда у него такие способности?

– Не знаю! – Лиза снова упрямо не хочет признавать, что Мир не мой сын, а отпрыск Дракона. – И вообще, что ты придумываешь всякую ерунду?

– Я не придумываю, а сам видел.

Кажется, по моему голосу Лиза понимает, что я не преувеличиваю, и тут же сменяет тактику с атакующей на оправдательную.

– Ефим, я на самом деле не знаю, откуда у Мира такие способности, но я точно знаю, что не изменяла тебе. Пожалуйста, не обижай меня недоверием, – голос ее звучит умоляюще, и я сдаюсь.

– Ладно, – говорю, – я верю, верю. Вечером вместе подумаем, как нам его воспитывать. А сейчас мне надо закончить с делами: закупить кое-что. Выдели хоть минимальную сумму.

– Возьми кредитку в сумочке, – сдается Лиза. – Но только в последний раз. Вчерашнее условие остается в силе.

Лиза возвращается на кухню и начинает с силой тереть тряпкой столы, как будто вымещая на них зло. Я благодарю ее, забираю кредитку и ухожу за покупками. Возвращаюсь к ужину.

 

Ужинаем так же тихо, как и обедали, и меня это начинает угнетать. Я первым прерываю молчание, пересказывая забавную и трогательную историю о дельфинах, поведанную мне недавно Алей. Чувствую, как это сейчас не уместно, но меня несет. Никто не перебивает, но и не реагирует на мой рассказ. Ощущаю себя полным идиотом, но довожу рассказ до конца, после чего благодарю Лизу за ужин и ухожу к себе. Поднимаясь по лестнице, слышу, что на кухне звучат голоса. Стоило мне уйти – заговорили. Такое ощущение, будто мне объявили бойкот. За что это? Что я им сделал плохого? Становится обидно. Хорошо, что я не умею плакать.

 

С трудом сдерживаю себя, дожидаясь, когда придет время ложиться спать и все разойдутся по комнатам.

– Что это было? – спрашиваю Лизу, когда мы остаемся наедине.

– Ты про что? – недоумевает или притворятся непонимающей.

– Про ваше отношение ко мне. Вы что, бойкот мне объявить решили?

– Не придумывай! Все нормально к тебе относятся.

– Ты, случайно, не забыла, что я эмпат? Я отлично чувствую, как окружающие ко мне относятся. И сегодня вы все будто стеной от меня отгородились. Ледяной стеной.

– Не было такого! Просто у всех был тяжелый день, и нам было не до общения.

– Было не до общения, пока я был на кухне. А стоило уйти, и все заговорили.

– Случайно совпало.

– Ключевое слово здесь – совпало.

– Не думала, что ты такой мнительный. Десять лет уже мы вместе, а не замечала… И вообще, ты в последнее время сильно изменился. Такое впечатление, что я тебя до этого вообще не знала…

– Поэтому ты все время пытаешься влезть мне в голову? Чтобы лучше узнать? – хочу, чтобы вопрос прозвучал иронически, но не могу скрыть раздражение. Вопрос звучит, как обвинение, и Лиза начинает защищаться, нападая в ответ.

– Да ты вообще параноиком стал! – заявляет она. – Тебе к доктору надо.

– Лиза, я не обвиняю тебя, я только спрашиваю: зачем? – стараюсь сгладить конфликт.

– Что «зачем»?

– Зачем тебе нужно проникать в мои мысли?

– Но я этого не делаю! Зачем мне?

– Вот об этом я тебя и спрашиваю! – все-таки не сдерживаюсь, психую. – И вообще, как ты тогда могла узнать про меня и Саламандру?

– Слушай, Ефим, но ведь я на самом деле не пыталась делать ничего подобного, – на этот раз сгладить конфликт пытается Лиза, старается говорить мягко и участливо. – А про то, что ты переспал когда-то с Саламандрой, я узнала от нее же самой.

– Тогда кто? – спрашиваю, а сам гадаю, как много поведала Лизе Саламандра, не приврала ли – она могла.

– Ты у меня спрашиваешь? – Лиза раздосадована и обижена.

– Ладно, поверил, – я на самом деле почему-то ей верю. Даже стыдно становится, что думал на нее.

– А может, тебе кажется? – неуверенно интересуется Лиза. – Может, никто ничего такого и не пытался делать?

– Ты хочешь сказать, что у меня на самом деле паранойя? – обижаюсь.

– Нет, конечно, но иногда мы неверно толкуем наши ощущения. Такое с любым случиться может.

– Может, и тебе сегодня показалось, что кто-то проникает в твое сознание?

– Нет, такое показаться не может – это было реально.

– То же самое я могу сказать и про себя: такое не могло мне показаться – попытки взломать мой мозг и проникнуть глубоко в него были реальными.

– Попытки? Ты хочешь сказать, что их было несколько?

– Их было много. И каждая последующая все более удачная.

– Ты ничего не рассказывал, – удивляется Лиза. – Почему ты молчал о таком? Это же страшно!

– Так я думал, что это ты. Не так много я знал телепатов, способных на это. Ты самая сильная в этом плане изо всех, кого я знаю. Вот и подумал на тебя, извини.

– Постараюсь не обижаться, но чертовски обидно, – Лизин голос дрожит.

– Я же извинился, искренне извинился, – пытаюсь оправдаться, гладя ее по голове.

– И давно это началось? – озадаченно интересуется Лиза.

– Нет, недели две назад, но и за это время уже весь измучился, пытаясь препятствовать проникновению. Честно говоря, поэтому в прошлый раз и напился. Вспомнил, ты рассказывала, что как-то пыталась связаться со мной телепатически, когда я был пьян, и чуть ли не увязла в болоте… И решил заставить тебя испытать эти ощущения снова, чтобы расхотелось лезть в мою голову.

– Вот в чем дело! – соображает Лиза. – Ну, и как? Удалось?

– Да, было несколько попыток связаться со мной и пара попыток влезть мне в голову, но непрошеный гость, поняв, что мое сознание отравлено, попытался поскорее унести ноги, то есть мысли.

– Но нельзя же все время быть пьяным, – справедливо замечает Лиза.

– Конечно, нельзя. Но теперь, думаю, больше и не потребуется. Надеюсь, я напугал того, кто пытался исследовать мои мозги.

– И он переключился на меня! – догадывается Лиза.

А она ведь права. Как я сам об этом не подумал.

– Может, на самом деле так. Тогда тебе тоже нужно попробовать напиться.

– Не хочу кончить жизнь, как папа, – возражает Лиза. – И чтобы ты спился, тоже не хочу. Напиваться вусмерть – плохая идея. А с рюмочки вина я вряд ли настолько охмелею, что при попытке прочитать мои мысли кто-то сойдет с ума. Должен быть какой-то другой способ защиты. Может, нам попытаться поставить двойные барьеры? Мы каждый у себя их поставим и друг у друга.

– Давай попробуем, – соглашаюсь.

И мы полночи убиваем на то, чтобы выставить и обновить щиты как у себя, так и друг у друга. Утром же Лизе рано вставать, так что от секса приходится отказаться в пользу сна. Это я работаю завтра во вторую смену, так что позвать Аля меня должна около полудня, а до этого времени я могу спать, сколько захочу. Впрочем, знаю, что проснусь вместе с Лизой: мы с ней настолько близки, что почти синхронизированы, и мне плохо спится, когда она уже активна.

Глава 7. Лиза

Еду в автобусе в аквапарк. Не знаю, откуда у меня взялось навязчивое желание посетить это место. Не была там уже больше десяти лет.

Когда-то я любила плавать. Вообще, занималась этим серьезно. Наверное, пошла в бабушку. Она тоже любила море, хотя профессионально плаванием, в отличие от меня, никогда не занималась.

А я бросила десять лет назад, когда море чуть не погубило меня. Тогда я, повинуясь заложенной в мою голову профессором программе, в момент сильного душевного потрясения направилась на пустующий пляж (тогда было еще холодно для принятия воздушных ванн и купания). Войдя в воду, я попала в заранее подготовленный пришельцами портал. Теперь мне все время кажется, что море таит в себе немало неприятных сюрпризов, и я не хожу на пляж. И вообще стала относиться к воде с опаской. Поэтому в аквапарк не ходила сама, не водила в него и сына.

И вот что-то произошло в душе, почему-то сильно захотелось поплавать и порезвиться в воде, хотелось пробудить в себе ощущение радости, которую мне это когда-то доставляло.

Но тут происходит что-то неясное и тревожно: мне начинает казаться, что кто-то пристально смотрит мне в затылок. То ли хочет прочитать мои мысли, то ли внушить свои, то ли просто рассматривает, изучает, оценивает. Сначала стараюсь не подавать вида, что замечаю слишком навязчивое внимание, пытаюсь усилить барьеры в голове. Но ощущение, как будто за мной подглядывают, только усиливаются. В конце концов не выдерживаю и оборачиваюсь.

На кресле за моей спиной сидит мужчина. Он нагло ухмыляется, продолжая рассматривать меня и не скрывая своего внимания. Встречаюсь с его взглядом, и застываю. Не просто замираю, а буквально коченею. Глаза у пассажира – точно две льдинки: холодные и острые. Кажется, будто они прорезают всю мою защиту, точно лазером, и больно жалят в самое сердце. Собрав в кулак волю, я отвожу в глаза. За окном на остановке вижу профессора. Мысленно зову его, прошу спасти меня, молю войти в автобус. Сама я не могу пошевелиться. Наконец, мне все-таки удается привлечь его внимание. Он смотрит на меня сквозь автобусное стекло и, кажется, понимает, что мне нужна помощь. Устремляется к автобусу, но не успевает: двери закрываются, когда он находится еще в двух метрах от них. Автобус трогается. Человек с леденящим взглядом хватает меня за руку, и я чувствую, как замерзает мое сердце. Через автобусное стекло пытаюсь зацепиться за взгляд Дракона, который какое-то время бежит за транспортным средством, тормозит его. Наши взгляды встречаются, и между нами возникает трепещущая нить, огненная, тонкая, словно паутинка. По ней в меня вливается тепло, и я, почувствовав прилив сил, вырываю свою руку у опасного пассажира. Но тут профессор все-таки отстает, и тонкая ниточка, связывающая нас, рвется. «Нет!» – в ужасе кричу я, крепко зажмурившись, чтобы не встретиться взглядом с холодными глазами уже приблизившегося ко мне вплотную страшного пассажира. Но тут чувствую, что на плечо мне ложится чья-то теплая рука и начинает меня тормошить. Я открываю глаза, оборачиваясь.

– Тебе приснился страшный сон, – говорит мне Ефим, гладя по плечу.

– Спасибо, что разбудил, – отвечаю, а сама тревожусь, не видел ли он обрывки моего сна, в которых я искала помощи у Дракона. Понимаю, что Ефим и так ревнует меня к нему, и даже подозревает, что Мира я родила от его огненного соперника.

– Что тебе приснилось, что ты вся похолодела? – спрашивает.

– Похолодела? – я трогаю свое тело и понимаю, что оно и вправду такое, будто я недавно пришла с мороза. К тому же я все дрожу.

– Мне снилось, будто на меня напал человек с ледяными глазами, и тело мое начало холодеть, – я постаралась передать суть сновидения, опустив подробности.

– Надо будет усилить температуру отопления, – заметил Ефим. – Прямо сейчас спущусь в подвал и все сделаю. Все равно уже утро, скоро вставать.

– Спасибо, – говорю. – Но лучше сначала поцелуй меня – мне надо согреться.

Ефим целуем меня, и я чувствую, что мне становится теплее. Жар желания разливается по венам, и я крепко обнимаю мужа, обхватывая его руками и ногами. Через мгновение он оказывается сверху, и согревает меня уже не только губами. Как же хорошо, что мы сегодня проснулись раньше, чем прозвенел будильник: люблю, когда утро начинается с секса – он дает мне заряд бодрости как минимум на полдня.

 

Опасения, что во время завтрака Мир снова будет игнорировать отца, оказываются напрасными.

– Я бы познакомился с Лейлой и Луи, – говорит сын, вспоминая трогательную историю о дельфинах, которую Ефим рассказывал за ужином.

– Если мама не будет против, я устрою тебе экскурсию в будущее и попрошу Алю познакомить тебя со своими подопечными, – буквально тает мой муж от внимания Мира.

Я вздрагиваю. Наш сын никогда еще не путешествовал между эпохами, и мне немного страшно за него. Хотя умом понимаю, что ничего ужасного произойти не может: Ефим позовет его за собой, я – обратно. Чувствую, что телепатических способностей услышать мой зов из другой эпохи у Мира хватит. Но червь сомнения все равно гложет меня, и я не хочу отпускать сына так далеко от себя.

– Пожалуйста, мамочка, разреши, – канючит сын.

– На каникулах, – сдаюсь я.

– Спасибо, мамочка, – Мир нежно клюет меня в щеку, а Ефим одновременно целует в другу. Я чувствую себя совершенно счастливой.

После завтрака мы с Мирославом отправляемся в школу, а муж до полудня обещает быть дома, подмести дорожки в саду и немного прибраться в подвале.

 

Счастливой я чувствую себя до 16 часов, пока ко мне в кабинет снова не врывается отец Миши Лузгина.

– Я тебя предупреждал, сучка, чтоб ты не лезла в голову моему сыну? – цедит он сквозь зубы, подлетая ко мне ураганом и больно сжимая мое плечо сильными холодными пальцами. Его глаза метают ледяные молнии.

«Хорошо, что Мирик сейчас на факультативных занятиях по робототехнике», – думаю я. Сын наверняка вступился бы за меня, и ничем хорошим его стычка со странным родителем моего подопечного точно не закончилась бы.

– Да что Вы себе позволяете! – возмущаюсь, с трудом вырываясь и перемещаясь за стол, используя его как преграду. – И я вообще не занималась с вашим сыном с тех пор, как у нас состоялся прошлый разговор!

– Значит, раньше наворотила в его мозгах больше, чем я сразу заметил, – не сдается странный родитель.

– Наши занятия не выходили за рамки одобренных министерствами просвещения и здравоохранения методических рекомендаций, - вру, вспомнив, что иногда все-таки пыталась понять причины странного мировосприятия Миши, заглянув в его мысли. Но ведь об этом же никто не мог знать! Только сильный телепат смог бы почувствовать это, в то время как телепатов в моем времени не было. По крайней мере, сильных. А те, кто обладал зачатками сверхспособностей, считались шарлатанами. И их умения не хватило бы понять, что их мысли прощупывают. Не говоря уже о мыслях других людей, пусть даже этот другой – родной сын.

– Ложь! – заявляет отец Миши. – Я лично расставлял в мозгу своего сына маячки, и целых два из них оказались стронутыми.

– Какие маячки? О чем это Вы? – решаю прикинуться непонимающей. Хотя тот факт, что мой собеседник вообще что-то знает о маячках в сознании, повергает меня в дикую панику.

– Да все ты понимаешь! – бросает мне в лицо отец Миши, устремившись ко мне. Если б не стол, он, возможно, ударил бы меня или снова больно схватил бы за руку. Впрочем, стол не может защитить меня от злого взгляда, обжигающего сердце холодом и пробирающего до костей.

– Я не поминаю, о чем Вы вообще говорите, – отвечаю немеющими губами, продолжая конспирироваться.

– Еще раз тронешь мозг моего сына, я уничтожу твоего, – злобно шипит мужчина, предпочтя не разбираться в том, что я могла сделать на самом деле с его ребенком, а что нет.

– Не нужно нам угрожать! – вспыхиваю. – Не такие уж мы и беззащитные. С хрупкой женщиной и ребенком справится всякий. Но, поверьте, за нас есть кому заступиться, поэтому я требую сейчас же прекратить Ваши штучки!

– Ну, ты и дура! – хохочет мужчина. – Твой муж и себя защитить не может, не то что тебя. А чужого ребенка он вообще защищать не захочет.

Я холодею от мысли, что Лузгин-старший осведомлен о некоторых тонкостях наших семейных взаимоотношений с Ефимом, но стараюсь сделать вид, что он не попал в точку.

– Вы бредите! – шиплю в ответ. – И вообще-то, говоря о защите, я имела в виду закон, а не членов моей семьи. Я пожалуюсь в полицию, что Вы мне угрожаете, и сделаю это сегодня же.

– Дерзайте! – с усмешкой выдает мужчина и, развернувшись, наконец-то покидает мой кабинет, с такой силой хлопнув дверью, что со стены и потолка сыплется штукатурка.

 

Происшествие выбивает меня из колеи. Почти сразу же после ухода Лузгина в кабинет вбегает Мир.

– Что случилось? Тебя кто-то обидел? – спрашивает с тревогой, обнимая за талию.

– Все нормально, – глажу его по голове. – Был неприятный разговор, но он позади. Возвращайся на занятия.

– Лучше я останусь с тобой, – заявляет таким тоном, что я не могу ослушаться.

Ловлю себя на мысли, что в нашей семья не сын слушается родителей, а наоборот. Но почему-то меня это не беспокоит.

С трудом досиживаю в кабинете до конца рабочего дня, и мы уходим домой. Приближаясь к нашему участку, чувствую, что погода испортилась: похолодало.

– Возле нашего дома никогда не было так холодно, даже зимой, – замечает Мир, как бы подчеркивая ненормальность данного явления.

– Брось ты! – стараюсь улыбнуться и унять дрожь. – Зимой значительно холоднее бывает, просто мы теплее одеваемся. Но слова сына саму меня заставляют задуматься и прислушаться к ощущениям: на самом деле как-то аномально холодно, по крайней мере, для начала осени.

Впрочем, стоит нам только войти во двор, снова становится тепло, и тревога немного утихает. Однако полностью уйти она не может: Лузгин что-то знает про нас или догадывается, и он почти наверняка сильнейший телепат. Но разве такое возможно? Мне срочно нужно побеседовать с Ефимом, но сделать этот тут же я не могу: сейчас у него в его времени должны идти занятия, а потом он, почти наверняка, планирует заняться своими делами и не будет рад моей попытке вызвать его к себе так рано. Вообще, до восьми вечера его лучше не беспокоить.

 

– Мам, что все-таки случилось? Ты какая-то не такая, – говорит мне Мир за ужином.

– Он прав, дочка, ты выглядишь взволнованной, – поддерживает его и мама.

Что мне им сказать? Правду? Она встревожит их больше, чем меня, а волноваться им нельзя: Мир еще ребенок, плохо контролирующий эмоции, а мама вообще эмоционально неуравновешенный человек, у которого от переживаний случаются странные приступы. Приходится врать:

– Просто устала, – говорю. – Был трудный день.

Думаю, мне вряд ли верят, но расспрашивать перестают.

 

Восьми часов дожидаюсь, считая минуты. Первая ищу Ефима, чтобы выйти с ним на связь. Но при первом же прикосновении к его сознанию издаю жалобный стон. Все еще надеясь на что-то, рискую проникнуть глубже. Но нет, я не ошиблась: мой муж снова пьян. Возможно, даже пьянее, чем в прошлый раз. Мое сознание расплывается, я теряю ориентиры. Пытаюсь покинуть голову Ефима, но не хватает воли, а мои мысли, теряя четкость, только глубже увязают в мутном болоте.

– Мама! – окликает меня сын, без стука врываясь в мою комнату. И тем самым спасает меня. Мое сознание освобождается, мысли снова становятся ясными. Я обнимаю Мирика, целую его в затылок.

– Что с тобой было? Мне казалось, тебя обнимает щупальцами темный спрут.

– Просто я пыталась проникнуть в сознание пьяного человека, - пояснила я. – Это не сильно опасно – он же когда-то протрезвеет. Но неприятно. Поэтому никогда не пытайся делать ничего подобного. И сам никогда не пей. Ладно?

– Не буду пить, обещаю, – заверил меня Мир, случайно или сознательно проигнорировав первую часть мой просьбы.

– Тебе помочь с уроками? – предлагаю, понимая, что сегодня мне с Ефимом все равно не переговорить.

– Я уже сделал. Этот пьяный человек – папа? – глаза мальчика сверкают недобрым огнем.

– Нет, – лгу, отводя глаза.

– Не надо меня обманывать, я уже большой, – тут же раскусывает меня сын.

– Ладно, сдаюсь, ты угадал, – вздыхаю, и тут же прошу: – Не обижайся на него, у него были причины.

– Нет таких причин, чтобы обижать тебя, – глаза Мира сверкают еще ярче. – Он думает только о себе.

– Нет, он любит нас, но сейчас ему непросто, – пытаюсь заступиться. Все-таки это нехорошо, когда сын думает об отце плохо.

– Не защищай его, он эгоист! – Мир повышает на меня голос, и его взор полыхает.

– Он хороший! – говорю.

– Плохой! – Мир топает ногой, и из глаз его вылетает молния. Самое настоящее пламя, поджигающее кресло, на котором я сидела перед тем, как он зашел.

Я шокирована до такой степени, что ничего не делаю. Стою в оцепенении и с ужасом наблюдаю, как огонь все жаднее пожирает кресло, перекидывается на занавески и протягивает жадные язычки к письменному столу.

Глава 8. Дракон

Зря я десять лет назад решил поиграть в благородство и отпустил Елизавету. Знал же, что она – моя пара, и порознь счастливы мы не будем. Оба. И она в том числе.

Когда на небесах создаются пары, о неразделенной любви не может быть и речи. Она всегда взаимна. Только вот это не означает, что люди, встретившие свою вторую половинку, непременно счастливы.

Чувства – сложная субстанция. Предугадать, какую форму она приобретет, как будет развиваться, невозможно. Одинакового сценария нет и не может быть. Наши с Елизаветой взаимоотношения могут служить этому доказательством. Даже собственные чувства мне не вполне понятны. Даже свое поведение я не могу предсказать. Чувства моей избранницы – еще большая загадка. Они настолько запутанны и противоречивы, что невозможно предугадать, к чему приведут, в чем воплотятся.

Любовь – словно пламя костра. Его языки то лижут ласково, то жестоко обжигают, то согревают, то выжигают в душе черные дыры, они живительны и губительны одновременно. Они пляшут на ветру, то взмывая высь, то стелясь почти возле самой земли. Тянутся то к одному, то к другому. Нет жизни без огня. Но и нет силы более разрушительной, чем разбушевавшееся пламя. Стихию невозможно обуздать полностью, контроль над нею – иллюзия. Но стихию можно принять, сжиться с нею, сродниться, превратив ее в лучшего друга.

Я нашел в себе силу и мудрость принять любовь к землянке как должное. Помогли и древние знания, которыми обладает наша раса, и собственный многовековой жизненный опыт. Смог принять и свою любовь к смертной, и ее любовь к другому. Хотя то, что пламя любви может раздваиваться, стало для меня открытием. Оказалось, что любить можно нескольких, и различить, какое чувство истинное, а какое – лишь его отражение, под силу не каждому. Не знаю, смог бы я сам это различить, прими мои чувства столь неестественную форму. Елизавета же значительно меньше искушена. Отличить истинное от видимого у нее было не так уж и много шансов. Только время может расставить все на свои места. Но только хватить ли на это человеческой жизни? Дождусь ли я взаимности?

Девять лет мне казалось, что так и не дождусь. Если только какая-нибудь трагедия не унесет жизнь Ефима раньше срока. Потому что чувствовал, что Елизавета, хоть и не вполне счастлива, в чувствах своих уверена, и страдания ей они не доставляют.

Будучи парой, мы с Елизаветой связаны, даже сейчас, когда наш брачный союз не заключен по всем правилам и не закреплен истинной близостью. К тому же наши взаимоотношения дополнительно скреплены кровным договором, что усиливает ментальный контакт. Поэтому я чувствую, когда у нее все более или менее благополучно, а когда что-то идет не так.

Находясь от возлюбленной на гигантском расстоянии, недоступном для прощупывания земной техникой, я не могу ее видеть, не могу слышать ее мыслей. Передаются мне только ее эмоции, да и то размытые, стертые, нечеткие. Но и этого достаточно для того, чтобы понять: в последнее время Елизавета далеко не так счастлива в браке с Ефимом, как в первые годы. Любовь потеряла яркость, счастье потускнело. Пламя страсти все реже ласкает и греет, все чаще – обжигает и жалит.

Казалось бы, разлад в семье любимой должен меня радовать, но это не так. Душевная боль передается лучше многих других эмоций. И она терзает меня почти так же сильно, как и Елизавету. Может быть, даже сильнее, потому как у меня огненная душа. Представители нашей расы все чувства переживают более остро, чем все остальные. Это наш дар и наше проклятие.

Хотел бы я оказаться рядом и помочь Елизавете справиться с ее болью, уменьшить ее страдания. Но подставить ей плечо не могу. Потому что теперь от моего желания наши взаимоотношения не зависят. Подписав с ней контракт, я связал себе руки. Теперь я смогу прийти к ней на помощь лишь в одном случае – когда она сама меня призовет. Но и этого мало. Я не смогу откликнуться на зов (может, даже не услышу его), пока Елизавета любит Ефима и остается его женой.

Сейчас я понимаю, насколько глупым было мое решение подписать с ней кровный договор. То, что он не позволяет мне вмешиваться в отношения Елизаветы и Ефима, полбеды. Беда в том, что я не могу быть рядом с любимой, даже если это для нее жизненно необходимо. Потому что это было бы косвенным вмешательством в ее личную жизнь.

Между тем, уже не первый раз я ощущаю леденящий страх, который испытывает моя возлюбленная. Не знаю, что ее так пугает, но понимаю, что угроза реальна. И подозреваю, что связана она с появлением на Земле кровных врагов огненной расы. Это кажется невероятным, в это не хочется верить, но сбрасывать со счетов такую вероятность нельзя.

Появление на Земле наших врагов может таить опасность не только для Елизаветы, но и для всего человечества. И без помощи огненных землянам в этом случае не обойтись. Не исключено, что успеть можем только мы с Саламандрой. Да, нас мало. Но и наших врагов на Зеле может быть немного. Не исключено, что инкуб там вообще один.

Проверить – невозможно. Узнать какие-то подробности тоже. Вмешаться – тем более. Если из-за моей ошибки с подписанием контракта погибнет целая раса, как я смогу с этим жить? Жить века, жить целую вечность…

Чертов договор!

В сердцах мечу молнии, но противопожарная система космического корабля быстро ликвидирует опасность возгорания.

Как только сигнал об опасности пожара в моей каюте затихает, раздается другой – со стороны кают Саламандры и Феникс – девочки, которую моя племянница родила девять лет назад от Ефима. Да, именно от того Ефима, в которого влюбилась моя Елизавета и который в настоящее время является ее мужем. И что они нашли в этом землянине? Для огненного – холоден, для мужчины – слаб. Или это во мне говорит ревность? Размышлять некогда – нужно срочно выяснить, из-за чего возник пожар на женской половине, и оценить ущерб. Как угорелый несусь на вой сирены.

 

Приближаясь, понимаю, что инцидент произошел в комнате Феникс. Сирена замолкает за минуту до того, как врываюсь в каюту девочки. Саламандра уже там. Сидит на постели дочери, обнимает ее, успокаивает, гладя по голове. Окинув помещение взглядом, понимаю, что воспламенилась подушка или одеяло: подпалены постельные принадлежности Феникс. Вероятно, ей приснился страшный сон. Настолько страшный, что она непроизвольно начала метать молнии не во сне, а наяву. С возрастом она научится лучше контролировать себя и различать границы сна, и подобные происшествия прекратятся. В детстве же почти все мы совершаем неконтролируемые поджоги, причем мальчики даже чаще девочек.

Умная каюта уже давно погасила огонь, ущерб обстановке нанесен минимальный. Важно, чтобы не пострадал сам ребенок.

– Обожглась? – спрашиваю озабоченно. Обычно огонь не причиняет представителям нашей расы большого вреда, да и регенерация у нас срабатывает быстро. Даже если у огненного и появляется ожог, он бывает слабым и заживает буквально на глазах. Но Феникс огненная не на сто процентов. Ее отцом является землянин, пусть и не совсем обычный, среди предков которого затесался кто-то из огненных людей. Насколько огонь опасен для нее, никто не знает, поэтому тревога моя не надуманна.

– Нет, слава Всевышнему, – отвечает Саламандра, – только напугалась.

– Что тебе приснилось, дорогая? – спрашиваю участливо у внучатой племянницы.

– А ты не будешь смеяться? – спрашивает робко.

Есть у меня такое свойство – люблю позубоскалить, даже если ирония не совсем уместна или неуместна от слова совсем. Так что опасения Феникс небеспочвенны. Но все же я не настолько жестокий, чтобы потешаться над сном, который так сильно напугал юную деву.

– Не буду, – обещаю уверенно.

– Мне снилось, что я мальчик и живу на Земле. И что моя мама – не настоящая моя мама, а другая женщина. Но во сне я ее любила. Точнее, любил. Очень сильно. И я чувствовала (или чувствовал – я ж была мальчикам), как сильно та женщина любит мужчину по имени Ефим. Я тоже его любил (или все-таки любила?). Потому что он во сне был моим папой. Но мама была мне дороже. И она очень сильно переживала за папу, который плохо себя вел: мало с нами общался, плохо о нас заботился, не защищал, когда нам это было очень-очень нужно. Маме в моем сне было очень страшно, не передать словами, насколько сильно страшно. Ей была нужна помощь Ефима. А он ее бросил в беде, потому что посчитал, что у него есть какие-то более важные дела. Мама пыталась защищать его. И чем сильнее она его защищала, тем сильнее на нее злился я. Потом мальчик, которым я была во сне, разозлился настолько сильно, что начал метать молнии и устроил пожар. Потом мне стало горячо, и я проснулась.

Во время рассказа Феникс мы с Саламандрой несколько раз переглядываемся. У обоих зреет одинаковое положение.

– Феникс приснилось, что она сын Ефима и Елизаветы? – делится догадкой Саламандра.

– Без сомнения, – соглашаюсь. – Выходит, у них все-таки родился сын. Интересно, сколько ему сейчас лет?

– Мне во сне было примерно столько же, сколько и сейчас. Ну, может, чуть меньше, – помогает мне найти ответ сообразительная девчушка.

– Значит, лет восемь или девять, – констатирую.

– Скорее, девять, – подсказывает Саламандра. – Девочки взрослеют чуть быстрее. К тому же не думаю, что влюбленные стали бы год тянуть с зачатием.

– Вероятно, – соглашаюсь. И обращаюсь уже снова к Феникс: – Что за опасность угрожала маме мальчика из твоего сна, ты не знаешь?

– Не знаю. Но ей от этого, кажется, было холодно. Может, это из-за того, что на их планете зима? – высказывает предположение Феникс, продемонстрировав поразительный для ее возраста интеллект.

– Скорее всего, там пока что осень, но если она была на улице, то могла мерзнуть, – подтверждаю. – Так что опасность не обязательно связана с холодом. Но, может быть, с этим и связано ощущение холода. Отказываться от этой гипотезы нельзя.

– Раньше тебе этот мальчик не снился? – спрашивает дочку Саламандра. И в самом деле, хороший вопрос.

– Снился пару раз. То есть мне пару раз снилось, что я – это он. В одном сне я подралась с синеглазым мальчиком, в другом – любовалась на зеленоглазую девочку, кстати, красивую и чем-то похожую на его маму, только глаза у нее были другими, вообще зелеными-презелеными. И все.

– Похоже, между ними существует ментальная связь. Как это? Они же не пара? – тревожится Саламандра.

– В таком возрасте парность не проявляется, – успокаиваю ее. – В ментальной связи виноваты, скорее всего, родственные связи, а не любовные. Феникс – сильный эмпат и телепат, да ты и сама это знаешь. А Ефим… – я осекаюсь, сообразив, что Саламандра, возможно, скрывает от дочки имя ее отца.

– А Ефим – их общий отец, – договаривает за меня Саламандра.

Мы оба смотрим на Феникс – не известно, как девятилетняя девочка отреагирует на эту новость.

– Я догадывалась, что мой папа землянин. – Судя по голосу и внешнему виду, новость девочку сильно не потрясла. Мы с Саламандрой чуть ли не в унисон облегченно вздыхаем.

– Благодаря сегодняшнему сну, я даже знаю теперь, как он выглядит, – улыбается Феникс. – Только неприятно, что у него другая жена, а не мама. И еще хуже, что он ее предал, оставив в беде.

– Это всего лишь сон, – пытаюсь успокоить девочку. – Мы не знаем, что там произошло на самом деле. Может, он не знал, что жене нужна помощь. Или дела у него на самом деле были очень важные. Не будем спешить записывать его в предатели и подлецы.

Саламандра смотрит на меня с благодарностью. Понятно, она не хочет, чтобы Феникс думала плохо о своем отце. Но я пытаюсь найти оправдание Ефиму не только из-за его дочери. Он самому мне не кажется способным на низкие поступки. Самому не верится, что он может оказаться предателем и подлецом.

Успокоив еще раз своих дам, возвращаюсь к себе. Саламандра задерживается у дочери – помогает ей перестелить постель. Позже обещает прийти ко мне. Действительно, нам есть, что обсудить не при ребенке.

Глава 9. Лиза

Вселившись в дом, где раньше проживал профессор Драгомиров, мы с Ефимом недоумевали, зачем бывшие жильцы в каждой комнате на видном месте держали огнетушители. Погадав, пришли к выводу, что это из-за лаборатории, которая раньше располагалась в подвале – не исключено, что аппаратура, установленная там, повышала опасность возгорания и даже могла взорваться. Однако оборудование из бывшей лаборатории инопланетяне почти полностью вывезли. Значит, опасность миновала. И огнетушители тоже были не нужны. Выбрасывать их не стали, но с видных мест убрали.

Теперь, когда Мир случайно совершил поджог маминого кресла, я поняла, что огнетушители были нужны в этом доме не только из-за лаборатории. Вероятно, Дракон и Саламандра тоже владели пирокинезом и иногда воспламеняли предметы взглядом.

 

Когда из глаз моего сына вылетают молнии, застываю от неожиданности. Это шок, и в таком состоянии разумно действовать сложно. Мир, устроивший пожар, тоже, похоже, шокирован. Сначала он тоже замирает на месте и смотрит на меня с испугом. Но в себя, к моему стыду, мальчишка приходит быстрее.

– Мама, у тебя в шкафу огнетушитель! – кричит мне в ухо, оглушая. – Я видел его, когда мы играли в прятки.

– Он просрочен! – ору в ответ, хотя меня было бы слышно, даже если б я говорила тихо. – Но попытка не пытка!

Пользоваться огнетушителями я умею – в школе нам регулярно устраивают противопожарный инструктаж, а иногда и учения.

Радуясь сообразительности сына, устремляюсь к шкафу, распахиваю дверь и выхватываю огнетушитель. Трясущимися руками срываю пломбу и как можно резче дергаю за кольцо.

– Только бы он работал! – прошу неизвестно кого, направляя сопло на кресло и сжимая рукоятку баллона.

Похоже, где-то наверху моя просьбы была услышана: из сопла вырывается пенистая струя. Чтобы загасить пламя, хватает минуты, но я продолжаю поливать мебель и шторы пеной, пока меня не останавливает сын.

– Уже давно ничего не горит, мам, – говорит, кладя ладошку на мою руку. – Прости за пожар, я не нарочно.

– Ты не виноват, – успокаиваю сына, уронив огнетушитель и опускаясь рядом с ним на пол. Хочу казаться сильной и сделать вид, что ничего страшного не произошло, но не выдерживаю – начинаю рыдать, как истеричка.

Справиться с истерикой мне помогает девятилетний мальчик, положивший мне на плечи руки и шепчущий на ухо, что опасность позади и ничего страшного не произошло. Постепенно успокаиваюсь. Предлагаю проверить, не испугали ли мы бабушку.

– Я постараюсь так больше не делать, – обещает Мирик, пока мы поднимаемся по лестнице. – Только папе ничего не говори.

Я бы и сама не стала рассказывать о происшедшем Ефиму – понимаю, что это почти неминуемо поднимет новую волну ревности. Но куда я спрячу обгоревшую мебель? Как объясню, зачем сняла шторы?

– Придется рассказать, – вздыхаю.

– Да я уже понял, – грустно отзывается сын, по-видимому, услышавший мои размышления.

 

С мамой оказывается все в порядке – она ничего не слышала и даже не почувствовала, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Вру, что мы с Мириком пришли пожелать ей спокойной ночи. Получив взаимные пожелания, выходим в коридор.

– Утро вечера мудренее, – говорю сыну. – Иди к себе и постарайся поскорее заснуть.

– Постараюсь, – обещает послушно.

Отправив сына к себе, возвращаюсь в спальню и утаскиваю использованный огнетушитель в подвал. Взамен приношу тот, который был в лаборатории. У меня нехорошее предчувствие, что сегодняшний пожар не был последним, и вскоре все запасы огнетушителей в доме будут израсходованы. Надо бы купить новые, непросроченные, но это удовольствие не из дешевых, а денег нет даже на необходимое. Придется рисковать, надеясь, что старые огнетушители все же не подведут.

 

Когда я сплю без Ефима, почти всегда мне снится Дракон. Вот и сегодня я ожидаю его в своих сновидениях. Вот почему он является мне? Это он нарочно на меня такие сны насылает или все происходит без его вмешательства? Может ли быть, что его образ все-таки продолжает жить в моем сердце? А вдруг я его все-таки любила… и, того хуже, продолжаю любить? Это же измена, предательство…

Хоть бы Ефим не узнал ничего об этих снах! А что, если я связана с Драконом Мириком? Вдруг, он все-таки наш общий сын? Ведь ни я, ни Ефим не владеем пирокинезом. А вот Дракон, судя по всему, владеет. Выходит, Мирослав его? Откуда у него еще могла взяться эта способность? С этими мыслями и засыпаю.

 

В школе работает комиссия – кто-то донес, что мы превышаем полномочия, беря на себя функции родителей детей. Поэтому Мира домой пришлось отправить одного. Но он уже давно вышел на связь и отчитался, что благополучно добрался до дома, съел салат с жареной картошкой и пошел к себе в комнату выполнять домашние задания. За него не волнуюсь.

 Я же задержалась на работе дотемна. На автобус, останавливающийся относительно недалеко от нашего дома, опоздала. Пришлось добираться другим маршрутом.

От остановки даже быстрым шагом идти как минимум двадцать минут. Торопливо шагаю по подозрительно пустым улицам. Обычно они в это время более оживленные. И более освещенные. А сегодня фонари не горят. Как будто их побили хулиганы. Хотя, наверное, они ни при чем – просто где-то произошла авария, оборвалась линия электропередач. Из-за темноты и люди, по-видимому, предпочли остаться дома.

Несмотря на то что нашлось разумное объяснение и темноте, и отсутствию прохожих, сердце сжимает тревога. Напряжена до предела. И вскоре понимаю, что волновалась не напрасно: сзади раздаются торопливые шаги. Я ускоряюсь. Прохожий сзади тоже идет быстрее. Уже не заботясь о том, что обо мне могут подумать, перехожу на бег. Тот, кто сзади, тоже бежит, не отставая от меня ни на шаг. На повороте оборачиваюсь, чтобы узнать, кто же преследует меня. Это женщина, одного со мной роста и комплекции. Одета она так же, как и я. Это точная моя копия, мой двойник. Меня охватывает леденящий ужас, но я заставляю себя не тормозить. Кажется, даже прибавляю скорость. Но мой клон тоже находит в себе резерв и продолжает бежать за мной по пятам.

Моя цель близка – до дома остается не больше ста метров. Я уже вижу светящиеся окна и человека, встречающего меня на пороге. Силой мысли распахиваю перед собой калитку, чтобы не тормозить перед ней, и вбегаю во двор. И тут я узнаю ту, что стоит на пороге. Это я. Сама преследую себя, сама от себя убегаю и сама же себя ловлю. Сердце ухает в пятки, и я… просыпаюсь у себя дома, в теплой постели.

Слава богу, ничего этого не было. Это всего лишь кошмарный сон. Всего лишь сон. 

 

Рабочий день гладко не проходит. Во всем снова виноват Миша Лузгин. И Мирослав, честно говоря, тоже. Мальчишки подрались. В девять лет делить девочек рановато, но, тем не менее, конфликт возник из-за девочки: зеленоглазой шатенки Маши Осокиной, скромной и даже робкой. Сказать, что она спровоцировала мальчишек, никак нельзя. Это они сами захотели выбрать ее своей парой на осеннем балу, который решила устроить для воспитанников администрация школы.

Дрались Миша и Мир не по-детски, как будто убить друг друга хотели. Не ожидала, честно говоря, что Лузгин может вести себя столь эмоционально. А от своего сына не ожидала подобной жестокости. Хорошо еще, что он сдержался и не пустил в ход сверхспособности.

Разнял драчунов физрук. Затем классная вместе с ним привела нарушителей ко мне, справедливо заметив, что подобная агрессия девятилетних пацанов друг к другу – моя недоработка.

Про порванную и испачканную в грязь и кровь одежду говорить не буду – это мелочи. Хуже то, что мальчишки разбили друг другу носы, поставили синяки под глазами и, кажется, не только на лице. Мир держится за левое плечо и морщится. Миша прихрамывает, и его лицо тоже искажает гримаса боли.

– Так им же срочно нужно в медпункт! – восклицаю.

– Вот Вы и отведете, после того как побеседуете с драчунами и убедите их помириться, – безжалостно распоряжается классная, будто бы она старше меня по должности. Но отстаивать свои права я сейчас не собираюсь – не время. Мальчишкам нужна срочная помощь: и психологическая, и медицинская. Причем сначала все-таки врачебная, а потом уж моя. Но раз их привели сперва ко мне, я должна попытаться хоть что-то для них сделать.

Пытаюсь выяснить, в чем причина конфликта. Отвечает только Мир, да и то односложно. Миша молчит, потупив взгляд. Внешне мальчики чем-то похожи: оба крупные для своего возраста, широкоплечие, с правильными чертами лица. Девочкам такие должны нравиться. «Непростой выбор предстоит Маше, когда она подрастет, если ни один из них не отступится», – думаю.

Обращаю внимание и на то, что у обоих мальчишек поразительно четкая и яркая аура – я отношусь к тем немногим, кто умеет видеть такие вещи. У Мира аура теплая, красно-оранжевая, переплетенная, как паутиной, угольно-черными и темно-зелеными узорами, похожими на цветы. У Миши она холодная, пронзительно-голубая, а узоры на ней – стальные, изумрудные и темно-фиолетовые, напоминающие волны.

Осеняет, что стоящие передо мной пацаны – не просто соперники. Они антиподы. Заставить их подружиться – задача невыполнимая. В принципе. Они всегда будут непримиримыми врагами. Все, что я могу сделать как психолог – попытаться снизить уровень их агрессии. А она на самом деле зашкаливает. И если у Мира агрессия вблизи меня начинает постепенно снижаться, то у Миши, кажется, она только растет.

Вижу, что боль у Мира уже утихает – на нем вообще все заживает, как на собаке. Состояние Миши оценить не могу – он ментально забаррикадировался и прячет от меня глаза. Решаю, что мальчишек нужно как можно скорее разделить. Сына оставляю при себе, а Лузгина отправляю в медпункт.

– Само заживет, – улыбается криво и неожиданно сам смотрит мне в глаза.

Взгляд его пронзает меня ледяным холодом. Мне и раньше приходилось общаться с ним, приходилось заглядывать в его глаза, но подобного эффекта точно не было. Кажется, что смотрит на меня не девятилетний мальчишка, а его отец. По спине пробегают мурашки, сбивается дыхание.

Мир торопливо приближается ко мне и берет меня за руку. По жилам разливается благодатное тепло, и я ощущаю, что снова могу дышать.

Собрав силы, пристально смотрю в глаза Лузгину и мысленно приказываю идти в медпункт. Мальчишка скрипит зубами, но разворачивается и направляется в сторону врачебного кабинета.

Понимаю, что не справилась бы с ним, если б на помощь не пришел сын, поделившись со мной энергией. При этом сам Мир не выглядит ослабевшим.

Нет, точно, он нечеловеческий ребенок – в этом вопросе Ефим, наверное, прав. Но он мой сын, и я буду защищать его, несмотря ни на что. Буду защищать его даже от Ефима. И если придется выбирать между сыном и мужем, у последнего нет ни единого шанса, несмотря на то, что я его безумно любою. Все еще люблю.

 

Вечер не преподносит мне сюрпризов: все неприятности были ожидаемы. Реакцию Ефима на испорченную огнем мебель я предсказала в точности. Зайдя в нашу комнату, он, конечно же, замечает испорченные огнем кресло, шторы и край письменного стола. И, конечно же, сразу понимает, что возгорание возникло по вине Мира, который начал демонстрировать способности к пирокинезу, но контролировать их не научился. Разумеется, наличие этих способностей снова заставляет Ефима думать о том, что отцом моего сына является не он, а инопланетянин, пленницей которого я была.

– Хватит выкручиваться, – рычит он мне. – Даже не сомневаюсь, что Мир – его сын. Не понимаю только, какой смысл скрывать, что ты переспала с ним. Ну, признавайся, понравилось тебе трахаться с инопланетянином? Скучаешь по нему?

Меня захлестывают ярость и обида. Поддавшись глупому порыву, озлобленно отвечаю:

– Ладно, каюсь, переспала с Драконом. И мне понравилось. Очень. В постели он в тысячу раз круче тебя, – вру напропалую, а самой хочется рыдать. Боль, которую причиняю любимому, ощущается, как своя, обжигая мое сердце. Закусываю губу, но терплю, не пытаясь смягчить удар.

– Значит, так? – скрепит зубами Ефим. – Тогда и я признаюсь: Саламандра в миллион раз горячее, чем ты, и в миллион раз искуснее. После нее на других женщин и смотреть не хочется.

– Отлично! – выдыхаю. – Больше на меня не смотри! И не прикасайся ко мне! Ты мне противен!

– И не буду прикасаться! Нашла чем пугать, – усмехается муж и поворачивается ко мне спиной.

Я тоже от него отворачиваюсь.

К горлу подступает ком. Каким-то чудом сдерживаю рыдания, не подаю вида, как мне больно. Он тоже маскируется: попытка почувствовать его эмоции ничего мне не дает. Будто с бесчувственным трупом лежу. Впрочем, у Ефима должны возникнуть похожие ощущения, так как свои мысли и чувства я тоже забаррикадировала. Так и засыпаем, словно чужие.

 

Чувствую на себе холодный, пробирающий до костей взгляд. Оборачиваюсь. За спиной нет никого, кроме Ефима. Он смотрит на меня чужими глазами: синими, бесчувственными, ледяными. Вскрикиваю и просыпаюсь. Муж спит рядом, он и не думает на меня смотреть. Упираюсь взглядом в его спину. Стискиваю зубы, отворачиваюсь и снова пытаюсь заснуть. Удается мне это лишь ближе к утру.

Глава 10. Саламандра

Договор кровью с Ефимом я не подписывала. И брак мы с ним не заключали: ни по земным законам, ни по нашим. То есть наши отношения никакими ритуалами не закреплены. Но, тем не менее, какую-то связь с ним я ощущаю. И в последнее время не оставляет ощущение, что он в беде. Сон Феникс подтверждает, что на Земле не все ладно, и это усиливает тревогу.

Способность чувствовать настроение Ефима через огромные расстояния и даже временные пласты лишний раз доказывает, что мы с ним пара. Но, как ни странно, не отменяет его любви к Елизавете: я ощущала это чувство в его груди даже в момент нашей близости.

Удивительно, но я не сразу поверила, что Ефим – моя истинная половинка. Долгое время была убеждена, что мне предназначен Дракон, и это было так больно! Мы не такие близкие родственники, чтобы отношения между нами осуждались. На нашей родной планете браки между родственниками третьей степени – частое явление. Но эти браки – рискованная затея. Не все дети в таких семьях рождаются здоровыми. Да и сам Дракон вбил себе в голову, что любит меня не так, как суженную, а как близкую по духу и сексуально привлекательную женщину. Он не отрицает, что испытывает ко мне притяжение, но любит другую. И я знаю, что это правда. В общем, брак между мной и Драконом был возможен и невозможен одновременно.

Мы долго скитались меж звезд, пока наши сердца не почувствовали Зов. Первым его услышал Дракон, потом инстинкты проснулись и во мне. Сердца привели нас к Земле. Чуть позже стало понятно, почему я Зов слышала менее четко, чем дядя: моя вторая половинка находилась в другом времени, в будущем. Но с нашими технологиями найти моего суженного не составило большого труда, и Дракон по-джентельменски устроил основную базу в нужной мне эпохе.

Но и тогда я все еще продолжала сомневаться в том, что Ефим, а не Дракон, предназначен мне судьбой. К дяде я испытывала куда более сильное притяжение, чем к Ефиму.

Все поменялось в одночасье, когда я, повинуясь не столько сердцу, сколько разуму, принудила землянина к акту плотской любви. Акт был коротким и не настолько горячим, каким мог бы быть. Во-первых, мы реально спешили. Во-вторых, Ефим любил другую, так что связь со мной воспринимал как измену. В-третьих, я тоже сдерживала свой пыл, так как никому неведомо, насколько разрушительным для земного человека может оказаться соитие с огненным, особенно если их отношения не скреплены брачным ритуалом.

Но и этих минут мне хватило, чтобы понять, как я ошибалась. Ефим оказался не по-земному горяч, и испытала я с ним гораздо больше, чем просто оргазм. Во время занятий сексом слились не только наши тела, но и наши души. И только тогда я поняла, что древние инстинкты, которым я не доверяла, не обманули: именно Ефим, а не Дракон, оказался моей второй половинкой, именно он был предназначен мне Всевышним. Дракон был понятным, родным по духу, притягательным и привычным. Привязанность вкупе с сексуальным притяжением я все время путала с истинной любовью. Но на самом деле это настоящее чувство я испытываю теперь к Ефиму и только к нему одному.

Женщины огненной расы не могут зачать от нелюбимого, а после короткого секса с Ефимом я забеременела и родила Феникс. И, судя по ее силе, унаследовала она ее не только от меня, но и от отца. Еще одно доказательство, что в жилах Ефима течет огненная кровь, пусть и разбавленная земной. Разумеется, я почувствовала это во время нашей близости. Разумеется, удостоверилась в этом, убедившись, что секс со мной землянину не навредил, а, напротив, зарядил его энергией.

Именно вспыхнувшая в моей груди любовь к Ефиму заставила мне помогать ему, тем самым вставляя палки моему родственнику и соратнику Дракону. И себе тоже, так как я помогала любимому воссоединиться с его возлюбленной – моей соперницей.

Инстинктивно почувствовала тогда, что любовь ко мне в его душе еще не проснулась, и что его сердце принадлежит другой. На том этапе удержать его было невозможно. «Любовь неподвластна силе», – говорят на нашей планете. Кажется, и у землян есть подобная поговорка. А еще земная мудрость гласит, что любимых нужно уметь отпускать. Мы своего не отпускаем, не упускаем, не делим: огненные –  собственники и не признают полумер. Но мы способны учиться. Что-то можно и нужно перенимать у других рас. И сердцем я поняла, что Ефима придется отпустить. И дядю убедила аналогичным образом поступить по отношению к Елизавете.

Теперь же я не уверена, что мы правильно поступили: мы оба чувствуем, что с нашими парами произошла беда и что они, похоже, не так счастливы вместе, как должно. Похоже, что и они ошиблись, приняв за истинную любовь какое-то очень похожее чувство. Но вернуться мы не можем из-за контакта, подписанного кровью. Впрочем, я контракта ни с кем не заключала. Может, мне стоит вернуться за Землю одной и разведать обстановку?

Нужно обсудить это с Драконом – он старше и мудрей. Да и странный сон Феникс обсудить с ним нужно. Он сказал, что будет ждать у себя в каюте.

Укладываю дочь и спешу к дяде. Нам предстоит непростой разговор. Очень уж странны события последних дней. Тревожны сжимающие сердце предчувствия. А тут еще нарисовались факты, свидетельствующие о вторжении на Землю расы ледяных людей. И это уже выходит за рамки семейных отношений. Неужели грядет вселенская катастрофа?

 

Захожу в каюту Дракона, молча закрываю дверь и опускаюсь в кресло для гостей. Сам дядя сидит перед экраном мемвизора. Похоже, пытался проанализировать свои воспоминания, визуализировав их. Затея небезопасная, так как пробуждает вихри эмоций, раздирающих сердце. Я к такому мазохистскому способу аналитики стараюсь не прибегать, и сейчас смотрю на дядю с сочувствием. Он наверняка чувствует мои эмоции, ведь я и не пытаюсь их скрывать.

– Что ты обо всем этом думаешь? – спрашивает, скрывая экран.

– О чем именно? Конкретизируй вопрос, – прошу.

– Начнем со сновидений Феникс.

– Думаю, что она видит чужие сны. Сны брата. Одновременно с ним. Во сне телепатические сигналы передаются и принимаются лучше всего.

– Согласен. Но во время ее рассказа я залез в голову Феникс чуть глубже, чем позволяет этика. Посмотрел последний сон ее глазами, пока она не успела его скрыть. Слишком ясно, четко, последовательно и живо для сна. Эмоционально рельефно.

Я понимаю, на что намекает дядя. Во сне ментальные сигналы принимаются хорошо, но мозг в это время работает в особом режиме, так что деформации неизбежны. Образы приобретают гротескные черты или же перетушевываются, эмоции или стерты или усилены, но упрощены, условны. Принимаемые картинки преобразуются подсознанием перципиента в более знакомую и понятную ему информацию. Если же индуктор тоже не бодрствует, а спит, то искажения усиливаются многократно. Логику в переданных телепатически снах искать бессмысленно, а если они еще и приняты во сне…

Эмоции не могут быть живыми и рельефными, как выразился Дракон, принадлежи они спящему человеку, который переживает их не наяву.

– Это были явные образы? – у меня внутри все замирает от волнения. Если Феникс принимает сигналы бодрствующего брата, она даже сильнее, чем я ожидала. Это, конечно, здорово. Если бы не одно но. Ведь тогда получается, что способность к пирокинезу сын Ефима и Елизаветы тоже проявил не в воображении, а по-настоящему. То есть земной мальчишка обладает способностью, свойственной только огненной расе и никакой другой. Выходит, и его родители больше огненные, чем земные, и сильнее, чем мы полагали, что, в общем-то, тоже неплохо. Плохо то, что ни они, ни кто-то другой на Земле не в состоянии обучить мальчишку контролировать огненный дар. Да и вообще, ему нельзя оставаться на Земле – не там его место. От огненных людей в нем настолько больше, чем от земных, что его, по сути, следует считать представителем именно нашей расы. И его место – на нашей планете. Только там он будет чувствовать себя своим. Только огненные смогут его принять и понять. На Земле же он станет изгоем. Или натворит много бед.

– Именно что явные, – кивает Дракон.

– Тогда мальчик – огненный?

– Больше чем наполовину.

– Округлив до единицы, получаем единицу. Выходит, что огненный. Ему нужна помощь. Его необходимо забрать к нам. Там он пропадет.

– У мальчика есть родители. Полагаешь, ему здесь будет лучше, чем с ними? И они просто так тебе его отдадут?

– Нет. Но что-то же надо делать! Если бы я могла периодически заниматься с ним, это ведь сгладило бы ситуацию?

– Наверное. Но отсюда ты на Землю не попадешь. Необходимо приземление.

– Вот об этом я тоже хотела поговорить, – вспоминаю. – Я же не подписывала контракта. Значит, не брала на себя обязательств не вмешиваться в отношения Елизаветы и Ефима. Мне можно на Землю. Что, если б я сходила туда на разведку? А то на душе давно уже тревожно. Беда на Ефима надвигается, чую!

– Исключено, для этого пришлось бы приземлиться. Тем самым я нарушил бы контракт. А ты знаешь, чем это чревато.

Конечно, знаю. Нарушивший контракт, погибает или теряет одного из близких людей. Слишком дорогая плата.

– Думала, можно как-то попасть на Землю, не приземляясь, – поясняю.

– Можно, – кивает Дракон. – Если тебя догадаются позвать и смогут сделать это так громко, что ты услышишь, сможешь отозваться. Много ли на Земле тех, кто справится с задачей?

– Шанс есть только у Ефима, но он не догадается.

– Других вариантов нет.

– Ясно, – вздыхаю, понимая, что мои планы рухнули. – Остается только молиться.

– Тебя больше ничего во вне Феникс не насторожило? – возвращается Дракон к основной теме разговора.

– Ты про холод?

– Значит, и тебя это насторожило. Боюсь, погода здесь ни при чем. А если вспомнить, что Феникс говорила еще и про мальчика с холодными синими глазами…

– Ледяные люди обосновались на Земле? Это катастрофа! – меня накрывает паника, хотя по характеру я далеко не трусиха.

– Не факт, – успокаивает Дракон. – Вполне вероятно, что это такие же земляне, как Елизавета и Ефим. Ведь могли же на планете остаться потомки не только огненных, но и ледяных людей. Скорее всего, так оно и есть.

– Очень на это надеюсь, – вздыхаю с облегчением. – Но хотелось бы знать точнее.

– У нас два пути, и хорошо бы воспользоваться обоими. – По голосу дяди понимаю, что оба пути, о которых он говорит, тернисты и опасны.

– Продолжай, – прошу, замирая.

– Первый – сделать разведчиком Феникс.

Я вздрагиваю.

– Не волнуйся ты так, – Дракон пересаживается на второе кресло, поближе ко мне, и накрывает мою руку своей. – Ей не придется покидать корабль, так что риск минимален. Феникс нужно лишь будет наладить телепатический контакт с братом в состоянии бодрствования.

– Думаешь, у нее хватит на это сил?

– Если брат пойдет навстречу, хватит. В любом случае, стоит попытаться.

Понимаю, что эксперимент потребует от дочки больших энергетических затрат, но это не смертельно, поэтому даю согласие:

– Она попробует. А что там со вторым путем?

– Спросить ПАПУ.

ПАПУ – прибор анализа и прогнозирования условий. Принципом действия напоминает магический шар, который используют земляне-экстрасенсы. Но наш прибор намного более мощный. Но и энергии он у пользователя забирает колоссальное количество. Причем чем сложнее вопрос, тем дороже ответ.

– Кто будет спрашивать? – уточняю. Ради Ефима я готова рискнуть.

– Разумеется, я, так как владею большим объемом информации. И энергии во мне больше. Шар меня не убьет.

– Но ты и так уже десять лет почти не получаешь энергетической подпитки, – напоминаю. – А шар вычерпает все резервы. Ты же не восстановишься! А у меня хотя бы есть Феникс.

Основной источник энергии для представителей нашей расы – секс. И раньше мы с Драконом время от времени подпитывали друг друга. Но после того как дядя нашел свою пару, с другими женщинами сексом заниматься отказался. Да и я после акта плотской любви со своей истинной парой не имею желания изменять Ефиму, даже если нам больше не суждено свидеться. Но мне проще, чем дяде: дочь напоминает мне о страстном соитии, и прикосновения к ней дают мне заряд энергии, пусть и небольшой. Дракон же энергию последние десять лет только тратит.

– Надеюсь, у меня останется достаточно сил, чтобы постепенно восстановиться от огня, – напоминает Дракон о втором источнике нашей энергии – значительно более слабым по сравнению с первым.

– А если нет?

– Тогда мне придется просить тебя об одолжении. – Дракон пристально смотрит на меня, пытаясь понять, какие эмоции вызывает во мне эта просьба. Хотела бы я сама это понять. Эмоции противоречивые: мне противно и стыдно изменять Ефиму, но дядя как мужчина мне симпатичен, и секс с ним всегда был мне приятен. В других обстоятельствах я не пошла бы на сделку с совестью, но теперь, когда речь идет о судьбе целой расы…

– Конечно, я поцелую тебя, – отвечаю, улыбнувшись. – А надо будет, не только поцелую, но и…

– Спасибо, – перебивает Дракон, сжимая мне руку.

Понимаю, что сделка с совестью дается дяде не легче, чем мне. Но слишком много стоит на кону!

 

Долго решаем, о чем именно спросить ПАПУ. За один сеанс шар дает ответ лишь на один вопрос, и чем четче сформулировать задачу, тем яснее будет решение. Но два сеанса кряду не выдержит ни один человек, даже огненный.

Вопросов много. Что происходит с Елизаветой и Ефимом? Какая опасность им угрожает? Как помочь их сыну? Вторглись ли на Землю ледяные? Много ли их? Насколько они опасны? Что нам делать, чтобы защитить землян? По плечу ли нам вообще эта задача? Стоит ли нам вообще оставаться здесь или лучше вернуться на свою планету, спасти хотя бы Феникс?

Наконец, решаем поинтересоваться у шара, какую тактику нам лучше выбрать на данном этапе, если наша главная цель – сохранение всех рас. С этим вопросом Дракон и обращается к прибору, возложив руки на шар.

Вижу, как постепенно бледнеет кожа дяди, как коченеют его руки, но вмешиваться в процесс не могу. Прерывать сеанс нельзя, иначе ответ будет неполным. Нужно дождаться, пока вопрошающий сам не снимет руки с магического шара.

Вижу, как Дракон медленно, словно в приборе спрятан мощный магнит, все-таки отрывает руки от светящейся субстанции. Подхватываю его, чтобы смягчить падение, но не удерживаю, естественно, и мы падаем вместе. Ушибаюсь не сильно. Тело дяди, кажется, тоже не пострадало, но жизненные силы его на нуле. Не задумываясь, прикасаюсь губами к его рту – целую со всей нежностью и страстью, на какие только способна. Переливаю свою энергию в него. Пока он не отвечает, я не получаю энергетической подпитки, и наступает момент, когда понимаю, что если дядя не ответит на поцелуй, я сама буду нуждаться в подзарядке. У меня уже холодеют кончики пальцев, тело начинает сотрясать озноб, когда Дракон легко прикусывая мою губу. В следующий момент его язык проникает в мой рот, поцелуй становится взаимным и все более страстным. Мне снова делается тепло, даже жарко, душно. Мне срочно нужно поделиться энергией с кем-то, иначе сгорю. Хорошо, что мы, в отличие от землян, почти никогда не носим одежды, за исключением разве белья. На минуту прервав поцелуй, стягиваю трусы с себя и Дракона.

Мы снова целуемся, и я ощущаю бедром, как твердеет фаллос огненного мужчины. «Впервые с ним я буду сверху», – мелькает мысль. Не теряя времени, я насаживаюсь на половой член Дракона сразу же, как только он становится достаточно твердым. Замираю на мгновение, захлестнутая жаркой волной удовольствия, затем начинаю двигаться, и уже через несколько толчков чувствую движение мужских чресл навстречу. Еще немного – и дядя переворачивает меня, оказываясь сверху.

– Мне уже достаточно энергии, – произносит хрипло и спрашивает: – Продолжать?

– Продолжай! – прошу. Пока не получу разрядки, теперь уже не смогу остановиться.

Дважды просить не приходится. Дракон долбит меня, постепенно ускоряясь. Изголодавшийся по мужской ласке организм чувствителен до предела. Не проходит и минуты, как мое тело сводит сладкой судорогой. Слышу низкий рык: почувствовав, что я достигла пика, дядя не стал сдерживать себя и тоже кончил.

Некоторое время мы продолжаем лежать, смакую наслаждение. Первым поднимается он, я встаю следом.

– Спасибо! – благодарит Дракон, целуя мне руку.

– Тебе спасибо, – отвечаю мысленно. – Мне было тепло.

– Мне даже жарко, – улыбается мягко. – Но повторять не стоит.

– С этим я согласна, – улыбаюсь в ответ и осторожно спрашиваю: – Как сеанс, продуктивен? – Страшно боюсь, что все было зря: редко, но бывает, что шар не справляется с решением головоломки.

– Ответ получен, – кивает дядя. – Нам рекомендована выжидательная тактика. По меньшей мере, до тех пор, пока не изменятся обстоятельства личной жизни.

– Если изменятся? – уточняю.

– Не если, а когда, – повторяет. – Ответ был безусловным. Обстоятельства непременно изменятся, но когда и каким образом – неизвестно.

– Придется набраться терпения, – вздыхаю. Бездействие страшит меня больше ошибок, но у Дракона на этот счет своя точка зрения, и он, конечно же, прав. – Значит, не нужно просить Феникс вступать в контакт с землянином?

– Вероятно, не стоит. Но, думаю, что не будет большой беды, если контакт все-таки состоится.

– Значит, попрошу ее попробовать. Но если сразу не выйдет – скажу, пусть не мучается.

– Давай так, – соглашается. – А пока иди спать. Ночь на исходе, а мы еще не ложились.

– Да во мне сейчас столько энергии, что не заснуть!

– А надо! – настаивает. Сам он, знаю, умеет засыпать и просыпаться в точно заданное время, как будто команду дает мозгу отдыхать и активно работать.

– Не умею я засыпать, как по команде, – морщусь.

– Учись! – Дракон бескомпромиссен.

На корабле старший он, да и вообще тоже. Предпочитаю не пререкаться: ухожу к себе и честно пытаюсь выполнить поручение.

 

Заснуть у меня так и не получается, но остаток ночи я послушно провожу в своей каюте. Выхожу только утром, когда пора готовить завтрак. Сначала захожу к Феникс. Застою ее проснувшейся и бодрой, будто и не произошло ночью никакого ЧП.

– Ты какая-та другая сегодня, – говорит Феникс, пронзая меня взглядом темно-карих глаз.

– В чем другая? – спрашиваю, напрягаясь и поспешно выставляя барьеры в сознании: про наш с Драконом секс девочка узнать не должна. Дура я, конечно: скрытием этого эпизода нужно было заняться ночью, а я в это время тупо пыталась заснуть.

– Как распустившийся цветок, – поясняет дочь. – Но одновременно встревоженная. Ты все еще переживаешь из-за моего странного сна?

– Мы уже выяснили, что ничего ужасного не произошло, – глажу девочку по голове, внушая спокойствие. – Но твоему земному брату может угрожать опасность. Будет здорово, если тебе удастся вступить с ним в телепатический контакт наяву.

– Мне попробовать сделать это сейчас?

– Не стоит, лучше после завтрака и в присутствии дяди.

Пожелав Феникс хорошего дня (а для этого, собственно говоря, я к ней и заходила), иду в столовый блок, чтобы заняться приготовлением завтрака.

 

Столовый блок состоит у нас из пяти отсеков.

Первый – растительный, напоминающий оранжерею. Только там у нас не цветы, а овощи, фрукты и различные злаки. Этот отсек самый большой не только в столовом блоке, но и вообще на корабле.

Второй отсек – лаборатория-инкубатор. Так из небольших клеток клонируются куски мяса и рыбы. Здесь же уголок с курочками-несушками (тоже, кстати, клонированными). Птицу приходится держать из-за невозможности клонировать яйца.

Третий отсек – перерабатывающий. Здесь несколько установок для получения сахара, муки, круп и других продуктов из выращенного в первом отсеке урожая.

Четвертый отсек напоминает кухню, но оснащенную множество бытовых приборов. Это моя епархия, здесь я готовлю еду.

Пятый отсек – столовая. Здесь мы и собираемся всей семьей за завтраками, обедами и ужинами.

 

Сегодня я приготовила яичные лепешки со злаками, шоколадные конфеты и кофе, к которому мы с Драконом пристрастились на Земле.

После завтрака задерживаемся в столовой, чтобы стать свидетелями первого настоящего контакта Феникс с братом (или провальной попытки в него вступить). 

Долго девочку мы решили не мучить: если за четверть часа ничего не выйдет, оставим эту затею. Но так долго ждать не приходится. Не проходит и пары минут, как Феникс поднимает ладошку: это знак, что контакт состоялся.

О чем говорить с братом, мы девочке намеренно указывать не стали. Подумали: будет лучше, если первая беседа будет естественной. Все важные вопросы можно будет оставить на последующие сеансы связи.

 

Разговор длится добрых полчаса, и по выражению лица Феникс, по излучаемым ею эмоциям мы понимаем, что общий язык с братом она нашла. Только в самом конце беседы девочку накрывает холодная туча. Неужели, дети поссорились? Тогда второй сеанс связи под вопросом, а нам так много нужно спросить.

Долго гадать, что произошло, не приходится: Феникс опускает руку, давая понять, что контакт прерван или завершен.

– Вы поссорились? – спрашиваю тут же.

– Нет, наоборот, – Феникс сияет, точно звезда, и в душе сразу становится тепло.

– Рассказывай, – встревает в наш диалог Дракон.

– Его зовут Мирослав, сокращенно Мир, ему 9 лет. Его маму зовут Лизой, отца – Ефимом. Хотя Мир не уверен, что Ефим его отец. Даже Лиза не уверенна в этом – так сказал Мирослав. Но я ему объяснила, что мы брат и сестра по отцу, и это значит, что Ефим зря сомневается в отцовстве. Пожар, который я видела во сне, был настоящим. Но его быстро погасили, так как в комнате был огнетушитель. Пожар устроил Мир, но не нарочно. Он не знает заранее, когда сделает огонь, и не умеет это останавливать: все происходит само собой. Огонь он делал дважды. Первый раз, когда переживал за маму: на дом, где она была, опустился морозный туман, и Лиза замерзала. Мир думает, что мороз наслал отец Миши Лузгина. Это его одноклассник. Мир с ним все время ссорится, а у его отца холодные глаза. У брата есть еще какая-та старушка, он называет ее своей бабушкой. Она видит и чувствует то, что скрыто от глаз. Она видела ледяного человека, который ходит вокруг их дома.

Я вздрагиваю и прижимаю Феникс к себе. По спине пробегают мурашки.

Глава 11. Ефим

Просыпаюсь обессиленным и злым. Ощущение, будто не отдыхал, а вагоны всю ночь разгружал. Настроение соответствующее. Пытающуюся приласкаться Лизу ментально отталкиваю. Встаю и сразу иду в душ.

Когда выхожу, жена все еще в спальне. Ждет меня, хочет поговорить.

– Времени нет, – сообщаю холодно. – У тебя что, завтрак уже готов?

Отворачивается, скрывая слезы. Чувствую ее обиду, как свою. Но сдаваться нельзя. Мужик я иди не мужик? Что вчера не так сделал? На правду указал? Мне что, надо было и дальше позволять себя дурить? Хватит!

 

Спускаюсь к завтраку. Вся семья уже в сборе. Даже Мир. Поражаюсь его способности вскакивать чуть свет. Меня в его возрасте ранним утром добудиться было нельзя. А этот поднимается раньше взрслых. Ясно же: инопланетянин.

И чует мое сердце: пожар, который он вчера устроил, не последний. Наплачемся еще с ним.

Дел у меня сегодня на самом деле много. Так что беседы за столом не поддерживаю, встаю из-за стола первым и тут же ухожу к себе. Вызываю Алю.

– Позови меня! – прошу.

– Ты нужен мне, Ефим! Иди сюда! – говорит улыбаясь.

Тянусь к ее руке и тут же оказываюсь рядом.

 

Живет Аля в небольшом коттедже на берегу моря. Он двухэтажный, и почти все стены здесь прозрачные. От посторонних глаз скрыты лишь душ, туалет и отведенная мне под склад комната. Здесь же мы совещаемся, когда хотим избежать посторонних глаз. Ночую я, когда приходится задержаться в этом времени, тоже в этой потайной комнате, находящейся в полуподвальном помещении.

Сама Аля страдает клаустрофобией и в подвал спускается только в случае крайней необходимости. Уютно она себя чувствует только на открытом пространстве, где много воздуха.

Как они с Николасом могут спать и даже заниматься сексом в такой комнате, для меня остается загадкой. Шторы, конечно, есть. Но мне все равно было бы неуютно. А им хорошо.

В том же, что они регулярно занимаются сексом, я не сомневаюсь. Любой догадается, посмотрев на них. Очевидно, что они испытывают потребность касаться друг друга. Постоянно обнимаются и даже целуются у всех на виду. Самая гармоничная пара изо всех, что мне встречались. Все у них ясно, просто, легко. Не то что у нас с Лизой.

Стоит только вспомнить про Лизу и нашу ссору, на душу налетает тень. И Аля это, естественно, чувствует.

– Что-то ты снова грустный. Опять с Лизой размолвка? Что-то часто вы в последнее время конфликтуете. Разлюбили?

– Что ты! – успокаиваю. – Любовь жива. Так, небольшое недопонимание возникло. Вернусь вечером, и помиримся. Стоит нам оказаться в постели, все недоразумения стираются, как будто их и не было.

«И кого ты хочешь обмануть, Ефим? – думаю, прикрывшись ментальным щитом. – Был ты с Лизой сегодня в одной постели, и каков итог? Только сильнее ранили друг друга. Не пора ли признать, что речь идет не о пустяковом недопонимании, а о трещине в отношениях. Трещине, которая с каждым днем разрастается. Нужно срочно что-то предпринять, чтобы помириться по-настоящему. Пока ущелье не превратилось в непреодолимую бездну».

– Что-то ты сегодня раньше обычного. Здравствуй, – протягивает мне руку Николас. В момент моей телепортации он был в другой комнате, но прозрачные стены не в состоянии скрыть прибытие гостей, каким бы способом они ни добирались.

– Привет, – пожимаю протянутую руку. – На сегодня намечено много дел.

О том, какие у меня дела с самого утра, Николас меня не спрашивает, хоть и мог бы. Они с Алей моя права рука. Причем Николас помогает мне даже больше, хоть и познакомились мы с ним пару лет назад, когда он стал жить с Алей. Эта пара в курсе всех моих дел. Они помогают вербовать новых членов нашей подпольной сексуально-просветительской организации, распространять эротическую литературу, порнофильмы, шедевры изобразительного искусства эпохи Возрождения. И они знают, что занятия у меня сегодня начинаются в 11 часов, развозить артефакты я планировал с 16 до 18 часов, сбор нашего клуба намечен на 18.15, а через час-полтора после этого я отправлюсь домой. Никаких общеизвестных дел с 8 до 11 у меня не было намечено. Но тайная встреча с одним нужным человеком у меня назначена как раз на девять утра.

 

Настоящего имени этот человек мне не назвал. Представился Антоном, но я сразу почувствовал, что зовут его как-то иначе.

Познакомились мы с ним в парке. Я сидел в беседке и пил из горлышка дешевый коньяк, принесенный с собой из Лизиного времени.

В беседку вошел мужчина, оторвав меня от этого позорного занятия и заставив спрятать бутылку за спину – алкоголь в этом времени был запрещен.

Думал, что незнакомец, увидев, что беседка занята, покинет ее и отправится дальше в поисках свободной скамьи. Но он решил иначе.

Присел рядом, хоть в той же беседке было полно свободных скамеек, и заметил:

– Я тоже люблю с этого места любоваться на закат. Нравится, когда свет меркнет, утаскивая суетные страсти в ледяную бездну, и небесный купол окрашивается в фиолетово-синий оттенок мудрости и волшебства. А потом тут и там начинаю зажигаться холодные звезды, такие далекие и манящие.

– Да ты поэт! – улыбнулся я. В незнакомце я увидел потенциального кандидата в члены нашего сообщества. Способность создавать поэтичные образы свидетельствовала о хорошем воображении. Люди же с развитой фантазии, замечал я, наиболее гибкие и быстрее других загораются идеями сексуальной революции.

– Скорее, философ, – улыбнулся в ответ, доставая из нагрудного кармана две сигары и протягивая одну мне: – Угощайся!

Курение в нашем времени тоже запрещено, и то, что незнакомец не только имеет эту вредную привычку, но обладает мужеством не скрывать ее, вызвало у меня симпатию.

– Спасибо, не курю, - отказался я от угощения, но в благодарность предложил свое: - Хочешь коньяк?

– А у тебя есть? – удивился незнакомец, не поинтересовавшись, про что это я говорю. Значит, названия популярных некогда алкогольных напитков были ему знакомы. Вероятно, он ими интересовался или даже пробовал нечто похожее.

– Вот! – я вынул из-за спины руку с бутылкой.

– Пьешь из горлышка? – удивился незнакомец. – Коньяк, даже дешевый, требует более уважительного отношения. Его нужно пить неспешно, за неторопливой беседой, согрев в руке, чтобы раскрылся букет, перекатывая по языку и небу, чтобы ощутить послевкусие. Хотя мне больше по вкусу напитки, подающиеся холодными. Например, водочка в запотевшей от мороза стопочке или лимончелло – тягучий от холода и благоухающий цитрусовой свежестью итальянский ликер.

– Да ты, смотрю, знаток! – восхитился я. – Я бы тоже, может, смаковал коньяк, если б пил для удовольствия. Но у меня сейчас другая цель.

– Напиться и затуманить мозги? – догадался незнакомец. – Я сам когда-то так делал, желая отбить у любопытных желание копаться в моей голове. Не лучший способ.

– Другого, увы, нет, – косвенно согласился я с причиной моего пристрастия к алкоголю.

– По счастью, есть, – не согласился незнакомец. – Я это знаю точно, потому что сам им пользуюсь.

– Что же это за средство и чем оно лучше алкоголя? – я не сумел скрыть своего интереса.

– Этот препарат называется «Фиалка», так как цветом и ароматом напоминает этот цветок. Он жидкий, вводится в вену. Одной дозы хватает на сутки. Мысли не затуманивает, даже делает их более четкими. Телепатические способности не блокирует, лишь немного снижает эмпатию. Но от нежелательных проникновений в мозги защищает надежно. Усиливает метальный щит и позволяет расставить маячки, сигнализирующие о нарушении границ. Отбрасывает сознание всех, контакт с кем не получил одобрения.

– Даже не верится, что такое возможно, – признался я, хоть и не хотел обидеть собеседника.

– А ты проверь: попробуй прочитать мои мысли, узнать какой-нибудь мой секрет.

Не смог удержаться от соблазна воспользоваться этим смелым предложением. Но стоило только запустить лучик сознания в мозг незнакомца, как наткнулся на ледяную стену. По ней мое сознание скользило, не в состоянии проникнуть глубже. Я надавил с усилием – и мою голову пронзила боль, словно от одного виска к другому пролетела ледяная стрела. Я потер голову, и боль постепенно начала отпускать.

– К утру все пройдет, – успокоил меня незнакомец. – Так подогнать тебе партию «Фиалки»?

– Я бы сначала взял одну-две дозы на пробу, – поосторожничал я.

– Идет, для начала принесу две дозы, – кивнул собеседник. И назначил время нашей следующей встречи.

Когда он уходил, я вспомнил, что мы даже не познакомились. Тогда-то он и назвал мне вымышленное имя. Моим же именем даже не поинтересовался, но я смело представился сам. Представился настоящим именем.

 

Встречаемся мы в той же беседке, где и познакомились. Я выкупаю товар, и мы расходимся, чтобы не привлекать к себе внимание уже начавших появляться в парке горожан.

Вернувшись к Николасу и Але, уединяюсь в потайной комнате и, следуя инструкции, найденной в интернете в Лизином времени, ввожу в вену первую дозу. В месте укола ощущаю резкий холод, будто кто сосульку к руке приложил. Прохлада течет по венам. Она не причиняет сильного дискомфорта и тем более боли. Ощущение такое, будто я вколол себе жидкий ментол. Постепенно прохлада доходит до головы, разливается по мозгу, и я ощущаю невероятную ясность мысли. Кажется, будто до этого голова была забита мусором, а «Фиалка» ее прочистила. Настроение повышается, переживания за Лизу, беспричинная тревога и другие негативные эмоции, угнетающие меня в последнее время, уходят на второй план.

Решаю, что если до следующей встречи с Антоном, назначенной через неделю, нежелательных побочек от употребления препарата я не замечу, закажу настолько большую партию, на какую только хватит денег. Хорошо, что расплачиваться приходится валютой моего времени – в ней особого недостатка я не имею.

День проходит отлично, и робкая попытка незнакомого хакера проникнуть в мой мозг заканчивается его трусливым побегом. Я ликую, чувствую себя счастливым. Не терпится поделиться радостью с Лизой. Вызываю ее сразу же, как закончилось заседание нашего клуба. Она приглашает меня к себе, протягивая руку. Но как только я оказываюсь рядом, Лиза отшатывается от меня, как от прокаженного. В глазах ее плещется ужас.

Глава 12. Лиза

Ефим выходит на связь раньше, чем ожидала, и голос его звучит радостно, приветливо. На душе становится легче, и я спешу протянуть ему руку, приглашая:

– Иди же ко мне, Ефим, ты мне нужен!

Но как только он оказывается рядом, меня охватывает животный страх. От Ефима веет прохладой, будто он зашел с мороза. Его взгляд холоден, но главное даже не это. Больше меня пугает изменившийся цвет его ауры. Раньше она бирюзовой, пронизанной оранжевыми пятнами, словно вспышками маленьких солнц, а теперь стала синей, почти васильковой, а оранжевый цвет превратился в малиновый. Аура осталась красивой, яркой, и она бы не напугала меня, если б я не знала: аура не может поменяться так быстро. Я вообще думала, что она всегда остается одинаковой.

Невольно отшатываюсь и не успеваю скрыть эмоций. Ефим смотрит на меня с подозрением:

– Что случилось? – спрашивает. – Чего это ты от меня шарахаешься, как черт от ладана? Что со мной не так?

Первый порыв – подвести мужа к зеркалу, чтобы он сам увидел, что с ним не так. Знаю, что он относится к числу тех, кто способен видеть ауру других людей. Нас мало, наш дар редок, и обычно мы его скрываем.

Вовремя вспоминаю, что своя аура почти никогда не видна, даже в отражении, и попытка заставить ее разглядеть только разозлит мужа. К тому же так не хочется портить ему настроение! Да и разве виноват он, что у него изменилась аура? Судя по его поведению, он и не подозревает об этом. Пенять ему на то, что его аура стала чуть холоднее по тону, это все равно, что ругать больного за его недуг. Решаю, что пока лучше промолчать, а после попытаться выяснить, что могло вызвать это явление и чем можно помочь пострадавшему.

- Ничего, не обращай внимания, мне показалось. Нервная стала в последнее время. – И в подтверждение своих слов обнимаю Ефима за шею, прижимаясь к нему всем телом.

Ощущаю, что и тело у него прохладное. Не ледяное, конечно, но холоднее, чем обычно. Как будто и вправду с мороза пришел!

– Как там, в твоем времени? – спрашиваю, стараясь, чтобы вопрос безмятежно. – Какая погода?

– Как обычно осенью – чуть прохладнее, чем здесь, градуса на два-три.

То, что в будущем среднегодовая температура вообще стала на несколько градусов ниже, меня не пугает и не удивляет. Парниковый эффект и все такое – не просто так нас пугают новым ледниковым периодом. Жизнь показала, что глобальной катастрофы не случилось, но климат стал, действительно, холодней. Это объяснимо и это нормально. Может, я придумываю проблемы на пустом месте?

– Включить посильней отопление? – предлагаю. – Мне кажется, ты замерз.

– Не выдумывай, здесь и так жарко, – улыбается мягко. Видно, что его тронула забота. – Просто ты разгорячена, вот тебе и кажется, что я холодный.

Думаю, что он, возможно, прав. В последнее время мне часто приходится сталкиваться с чем-то холодным, и меня часто знобит. Так что я постоянно увеличиваю и увеличиваю температуру радиаторов. И вообще: может это я заболела, вот мне всякая ерунда и мерещится?

– Ужин будет через двадцать – тридцать минут, – обещаю. – Пока можешь отдохнуть, пообщаться с Миром.

Услышав имя сына, Ефим непроизвольно морщится, и я закусываю губу. Если б не опасалась, что наш разговор услышит сын, высказала бы мужу все, что думаю о его подозрениях. Впрочем, может, и хорошо, что мне приходится промолчать, а то бы мы неминуемо снова поссорились.

 

Ужинаем молча, но хотя бы не конфликтуем. Потом мы с сыном уходим готовиться к школе, оставив Ефима заниматься своими делами.

Уроки сыну я помогаю учить сама. Хотя помощью это назвать сложно: мальчик соображает не хуже взрослого. Помощь моя сводится к контролю и моральной поддержке: видя, что он не один тратит время на то, что считает ненужным и неинтересным, Мир грызет гранит науки с гораздо большим энтузиазмом.

Когда прихожу в спальню, Ефим уже спит. Я бы не отказалась заняться сексом, но будить мужа не хочу. Тем более что меня так и не покидает ощущение, что он серьезно болен.

 

На следующий день Ефим приходит с еще более холодной по тону аурой, но в хорошем настроении. За ужином он даже рассказывает нам, как в старые добрые времена, парочку милых историй из жизни дельфинов.

Однако секса у нас с ним не случается: впервые муж не отвечает на мои ласки и отстраняется, извиняясь. Утверждает, что у него был трудный день, и сейчас нет настроения предаваться разврату. Удивляюсь и отказу, и формулировке, но не столько обижаюсь, сколько волнуюсь за Ефима. Чувствую, что он серьезно болен. Но ведь не может же он этого не ощущать, если даже я заметила? Осеняет мысль, что муж знает, что с ним, но держит эту боль в себе, чтобы не огорчать близких. Это вполне в его духе.

Приходится ложиться неудовлетворенной. Разумеется, долго ворочаюсь, не могу заснуть. Зато Ефим спит крепко, как человек с чистой совестью.

 

На следующий день мои наблюдения подтверждает Мир, спрашивая, не заболел ли папа. Спрашиваю, с чего он это взял. Сын поясняет, что у отца изменилась аура. Получается, он тоже ее видит. И тоже ощущает прохладу, исходящую от тела Ефима. Успокаиваю сына, объясняя странное явление неблагоприятными климатическими условиями в том времени, куда мой муж постоянно ходит. Кажется, Мир поверил – расспрашивать перестал.

 

Несколько следующих дней аура Ефима понемногу теплеет, и я радуюсь, радуюсь. Словно камень с сердца упал. И даже на ворчливое настроение мужа стараюсь не обращать внимания. «Лишь бы выздоровел, – думаю. – А настроение потом само нормализуется».

 

Вскоре оказывается, что радовалась я рано. Аура Ефима снова начинает холодеть, а потом и мутнеть. Через пару недель она становится серо-голубой, а некогда яркие пятна на ней делаются лиловыми. И при этом настроение мужа продолжало портиться. Вероятно, он устал притворяться веселым.

Впрочем, нервничает Ефим теперь не сильно. Ни разу на нас не сорвался. Даже когда Мир при нем сел есть стейк с кровью, ничего ему не сказал, а молча продолжил кушать чечевичные котлеты.

Вообще, я замечаю, что эмоции Ефима притупились. С одной стороны, благодаря этому мы перестали с ним ругаться на пустом месте. С другой стороны, больно смотреть на него такого непривычного, равнодушного, что ли, спокойного, хладнокровного.

 

В сложных жизненных ситуациях я привыкла советоваться с Ефимом. Только он знал о моих способностях, обладал аналогичными и лучше меня умел ими пользоваться, да и знал больше моего. Но на этот раз опереться на мужа я не могу. Посоветоваться мне не с кем. Хотя... я вспоминаю о человеке, который знает Ефима так же хорошо, как я, и которого судьба моего мужа, думаю, волнует не меньше, чем меня.

Глава 13. Аля

Предчувствие беды не отпускает меня уже несколько месяцев, сжимая сердце стальной пятерней. Интуиция подводит меня нечасто. Если отбросить ложную скромность, можно сказать, что она вообще еще ни разу меня не подводила. Так что я не просто предчувствую, я знаю: с кем-то из близких мне людей скоро случится беда. Или этот человек уже в беде, и если не прийти ему на помощь прямо сейчас, будет поздно.

По-настоящему близких людей у меня всего двое: муж Николас и друг Ефим. Так уж устроено мое сердце: я хорошо отношусь почти ко всем, но никого не впускаю в душу, легко отпускаю и быстро забываю. Вероятно, я пошла в отца, которого мама всю жизнь считала хорошим, но ветреным человеком.

 

Когда папа ушел из семьи, мне было всего четыре года. Для меня это стало настолько серьезным стрессом, что я замолчала. Вербально говорить я и не начинала, а тут перестала общаться и телепатически. Изъяснялась жестами, мимикой, знаками. Понимала я все, что мне говорили языком и мыслями, слышала телепатические беседы других людей, но сама была, словно немая.

Слышала я мысли не только людей, но и животных, ощущала их переживания. Но тогда я даже не знала, что зооэмпатия свойственна не всем людям, и другие эмоций братьев наших меньших почти не ощущают.

Мама догадывалась, что несмотря на телепатическую немоту, я не лишена эмпатии и других сверхспособностей, которые, впрочем, несмотря на закрепившимся за ними название, свойственны почти всем людям нашего времени. Она чувствовала, что некоторые из этих сверхспособностей у меня развиты даже больше, чем у остальных. Например, предметы по воздуху я перемещала совершенно без усилий. Даже себя могла ненадолго оторвать от земли и подержать в воздухе, чего, говорила мама, никто другой проделать был ни в состоянии. Даже отец, от которого я и унаследовала повышенный дар телекинеза.

Из-за того, что мои способности не были такими же, как у других, мама боялась, что меня куда-то заберут. Поэтому скрывала и мою немоту – не хотела привлекать к моей персоне лишнего внимания. Оформила документы на домашнее обучение и занималась со мной сама.

Несмотря на то что отец бросил нас, мама мне ничего плохого про него не рассказывала, не настраивала против. Теперь я осознаю, что она не просто любила, а понимала отца, принимая его таким, каким он был: легким, добрым, но непостоянным.

Жен мой отец менял каждые 3-4 года, и каждую, кажется, любил. По крайней мере, всем им он сделал детей, причем, если верить моей маме, дедовским способом. А ведь без любви никто не будет заниматься с женщиной сексом, разве нет? С последней женой отец сошелся, когда мне было 11 лет. А через 3 года, когда мама серьезно заболела и умерла, взял меня в свою семью.

Любили они с Ларисой (так звали его последнюю жену) друг друга страстно. Когда отец был рядом, эмоции захлестывали ее с такой силой, что даже я испытывала сексуальное возбуждение, не имея рядом самого объекта желания. Да и меня Лара часто тискала, целовала и ласкала, восторгаясь тем, что я невероятно сильно похожа на папу.

Сама Лариса, кажется, вообще никогда эмоционально не истощалась, но меня ее любовь душила. Рядом с ней мне всегда не хватало воздуха, и я удивлялась, как отец умудряется дышать, когда она рядом. Впрочем, это ему давалось нелегко. Когда я переселилась к нему, он уже был тощим, словно скелет. И постоянно продолжал сохнуть, при этом ощущая себя здоровым и счастливым.

Лариса казалась мне ведьмой, которая выпивает папу, сосет из него жизнь. Да и сейчас думаю, что сгубила отца именно любовь этой страстной женщины, хоть и не понимаю, как такое могло быть возможным. Так или иначе, но спустя несколько месяцев папы не стало: он умер во сне.

Но тут Лариса повела себя совсем не так, как следовало ожидать от злой колдуньи: она перерезала себе вены, написав в предсмертной записке, что не хочет жить без моего отца, и что любить друг друга они будут вечно.

 

Так я осталась одна и попала в приют. Здесь, разумеется, всех сразу озадачила моя немота, и ко мне пригласили педагога, специализирующегося на социальной адаптации детей со слабо выраженными телепатическими способностями.

Короткой встречи-знакомства со мной ему оказалось достаточно, чтобы понять, что я нема, но не глуха, а мое телепатическое молчание – всего лишь способ психической защиты. Но он никому не раскрыл моего секрета и, более того, научил меня лучше маскировать свои мысли, выставлять ментальные щиты. И подсказал, что нужно прятать до возраста, после которого людей с неординарными сверхспособностями не забирают из общества. В итоге, когда стало известно, что я мультиэмпат, мне просто предложили выбрать профессию, связанную с общением с животными. Я выбрала дельфинов. Этим выбором довольна и по сей день, хоть с тех пор прошло более десяти лет.

Пока Ефим занимался со мной, мы сдружились: стали, словно брат и сестра. Хотя долго его присутствия рядом я выносить не могу: появляется ощущение духоты, похожее на то, какое я испытывала в доме Ларисы.

 

Когда мой друг и наставник влюбился в Лизу, я не ревновала и искренне за них радовалась: только слепой бы не увидел, какая они гармоничная пара. К тому же они светились от счастья. Я даже простила возлюбленной Ефима то, что она была эмоционально жадна и несдержанна, буквально выжигая воздух вокруг себя.

Она, похоже, тоже не почувствовала во мне врага, и мы даже сдружились. Тем более что живем мы в разном времени и общаемся редко, да еще и на большом расстоянии.

Ефим тоже не ревновал меня, когда я начала встречаться с Николасом, одобрил мой выбор. Честно говоря, боялась, как отреагирует на присутствие в моей жизни другого мужчины сам Николас, отличающийся горячим темпераментом. Но он, по счастью, быстро сообразил, что нас с Ефимом связывают не любовные, а, скорее, братские отношения. Вскоре Ефим с Николасом стали лучшими друзьями.

Объединяет их и желание совершить сексуальную революцию, вернуть людям умение любить друг друга не только платонически и тем самым спасти человечество от вымирания.

 

Мой Николас стал, можно сказать, одной из первых жертв сексуальной пропаганды. Так что не проходит и ночи, чтобы мы с ним не занимались сексом. Мне это нравится, хотя после соития с мужем я чувствую себя, словно выжатый лимон. Зато к утру силы возвращается, а настроение становится таким, что хочется петь и танцевать, и все вокруг кажется светлым, ярким, радостным.

 

Подпольной деятельностью мои любимые мужчины занимаются уже не первый год, но до этого беспричинная тревога не сжимала мое сердце. Возникла она недавно и, вероятно, не на пустом месте. Тем более что с ее появлением совпали изменения в поведении Ефима.

Началось все с того, что он пришел ко мне пьяным. В нашем времени алкоголь, как и никотин, кокаин и другие наркотики, под запретом. Все эти продукты портят здоровье, повышают агрессию и затуманивают мозги, затрудняя телепатическое общение и взаимопонимание. Поти все мои современники это понимают и добровольно соблюдают запрет. Поэтому так вышло, что я ни разу до этого не имела дела с людьми, находящимися в состоянии алкогольного опьянения. Так что не смогла сама понять, что случилось с Ефимом. Подумала, что он чем-то отравился или заболел. Его мысли тормозились, язык заплетался, в сознании был вязкий туман, и мне показалось, что я схожу с ума, когда я попыталась заглянуть к нему в сознание и понять, что случилось. Я запаниковала, думая, что близкий мне человек умирает, а я не знаю, чем ему помочь. Хорошо, что Лиза вышла со мной на контакт и все объяснила.

Поле этого Ефим выпивал еще несколько раз, и я была солидарна с Лизой, считавшей, что до добра пристрастие к алкоголю не доведет. Но я привыкла относиться к Ефиму как к старшему, и мне в голову не пришло предъявлять ему претензии, читать нотации и говорить, что плохо, а что хорошо. Переживала все в себе. Как же это трудно! У меня открытый характер, и мне всегда плохо, когда приходится что-то держать в себе, не имея возможности поделиться с друзьями своими переживаниями. Но я держалась.

А недавно я поняла, что алкоголь – не самое большое зло. С Ефимом приключилось что-то гораздо худшее. Когда он вернулся с какой-то встречи, от него веяло холодом. Я случайно коснулась его руки, и еле сдержалась, чтобы не отдернуть ладонь: кожа у здорового мужчины была холодной, точно у мертвеца, да и бледен он был просто мертвецки. При этом сам себя недомогающим он, похоже, не чувствовал: был бодрым, веселым, как будто даже помолодевшим, скинувшим с плеч груз проблем. Может, притворялся здоровым, чтобы никого не расстраивать? Я даже не знала тогда, как отнестись к этим странным переменам. Но теперь, спустя две недели, знаю.

 

Нет сомнения, что Ефим попал в большую беду. Он сосредоточен, угрюм и зол. Несколько раз задел меня за больное, хотя ранее был тактичен. Его перестали трогать истории, которые я по привычке рассказываю за столом про своих подопечных – дельфинов. Я нутром чувствую, что он стал жестче, как будто его душа покрылась тонким, но прочным роговым слоем. Раньше он жил сердцем, теперь же перестал его слушать, поступая холодно и трезво. Хладнокровие, ранее ему не свойственное, отныне стало его главной чертой.

Если размышлять объективно, у меня нет оснований полагать, что Ефим в беде. Но сердце кричит, что он погибает. Долго мечусь, не зная, что делать, пока не вспоминаю о Лизе. Она же любит Ефима, и ближе ее у него никого нет. Возможно, она знает и чувствует больше, чем я, и поможет мне найти ответы на волнующие вопросы. Недолго колеблясь, вызывают ее на связь и встречаюсь с ответным зовом. Это второй случай за последнее время, когда мы с ней вызываем друг друга практически одновременно.

Глава 14. Лиза

Время, когда чтение мыслей и их передача на расстоянии давались мне с трудом, миновало давным-давно. Но беседуя с кем-то через столетья, я невольно вспоминаю то свое состояние, когда чувствовала себя среди опытных телепатов бездарностью. Приходится держать связь, подавлять шумы, стараться сформировать мысль наиболее четко и ясно. Чем она проще и образнее, тем лучше воспринимается перципиентом. Поэтому вступив в контакт с Алей, стараюсь быть краткой. Говорю, что меня беспокоит состояние Ефима. Он стал холоднее и физиологически, и эмоционально. Его аура потемнела, помутнела и даже похолодела. Аля признается, что ауру она не видит, но относительно температуры тела Ефима и его душевного состояния имеет такие же наблюдения. Это и заставило ее искать разговора со мной.

Спрашиваю о причинах тревожных изменений, но Аля ничего об этом не знает. Но знает, что он ходит на какие-то встречи, о которых никому не рассказывает. Раньше подобного не было. Аля попыталась подсмотреть из любопытства образы новых знакомых Ефима, и ей показалось, будто у них холодные глаза. Но это не точно. А еще Аля слышала раз, как мой муж расхваливает Николасу какое-то чудодейственное средство, которое позволяет защититься от ментальных атак, не затуманивая мозги. Вариантов спасения Ефима Аля предложить не может, но готова во всем мне помогать, если я придумаю, как вытащить дорого нам человека из передряг. Благодарю ее, говорю, что у меня тоже нет вариантов, и прощаюсь.

 

На самом деле один вариант у меня все-таки есть, но прибегать к нему не хочется. Нет, не так: прибегать к нему нельзя ни за что на свете. Разве что речь будет идти о жизни и смерти. Причем не о моих, а близких мне людей. Сама я предпочла бы умереть, чем стать женой инопланетянина с обликом демона. Ведь тогда мне придется предать Ефима и предать себя, бросив любимого ради чужого, ненавистного – того, с кем я когда-то заключила роковой контракт.

Почему-то не сомневаюсь, что Дракон способен решить все наши проблемы. Выяснить, что случилось с Ефимом, и придумать, как вернуть его прежнего: доброго, понимающего, горячего. Ответить на вопрос, кто же все-таки настоящий отец Мира и научить его контролировать способность к пирокинезу. Расшифровать пророчества моей мамы и подсказать верный путь. Распутать мои сны и помочь мне навести порядок в моем подсознании. Разобраться, кто такие Лузгины и защитить от них и им подобных мою семью.

Но за все это мне придется заплатить своим телом, а также любовью и счастьем в придачу. Придется всю жизнь делить постель с чудовищем, навсегда разлучившись с любимым и ни на миг не забывая, что нанесла ему незаживающую рану. Все, чье мнение мне дорого, отвернутся от меня: и Ефим, и Мир, и мама. Может, Аля только не отвернется – ведь она же обещала поддержать меня, что бы я ни сделала для спасения мужа.

 

Долго размышлять нет возможности: на связь с Алей я вышла на первом уроке, сбежав ненадолго расположенный недалеко от нашей школы парк и найдя в нем укромный уголочек. К окончанию урока мне необходимо быть в своем кабинете, чтобы никто не заметил, что я нарушаю трудовую дисциплину. Не хватает мне остаться без работы! Конечно, в середине учебного года работников образовательных учреждений обычно не увольняют, но я все-таки не педагог, а всего лишь психолог. Без меня образовательный процесс не остановится и даже не затормозится. А недовольных моей работой в последнее время немало: классная Мира постоянно предъявляет претензии, а тут еще и отец Миши Лузгина не согласен с моими методами работы…

– Вас Варвара Николаевна искала, Елизавета Алексеевна! – предупреждают на вахте. Я благодарю и спешу к завучу.

 

– Явились? – ледяным тоном приветствует меня Варвара Николаевна. – Почему Вас не было на рабочем месте?

– Почувствовала себя плохо, вышла подышать, – пытаюсь выкрутиться.

– Пила что ли вчера? – окидывает меня завуч холодным взглядом. – Жестокое похмелье?

– Я вообще не пью, – напоминаю. Знаю, что информация о вредных привычках педагогического коллектива заносится в наши личные дела. Немного привираю, конечно, так как бокал вина себе время от времени позволяю, но до состояния хрюшки не напиваюсь никогда.

– Ладно, – решает простить меня Варвара Николаевна. – Скоро узнаем, что у Вас за хвори, и позволяет ли Вам состояние здоровья работать в школе. По этому вопросу Вы и были мне нужны. Завтра у нас начинается диспансеризация педагогов и обучающихся. Подготовьте для анализа личные дела воспитанников с явными психическими нарушениями. И про Мирослава своего не забудьте.

Сердце уходит в пятки. Диспансеризация. Значит, у Мира возьмут на анализ кровь, просветят его тело, замерят температуру, давление, пульс, объем легких. Что покажут анализы, тесты и МРТ непредсказуемо. Ведь если окажется, что отец Мира инопланетянин, строение внутренних органов и их расположение может оказаться не совсем типичным для землянина. А что обнаружится в его крови, вообще одному богу известно. Да еще какие-то специалисты будут копаться в его мозгах. Не исключено, что и под гипнозом: я читала, что в последнее время это считается прогрессивным методом «правки мозгов».

– Поняла Вас, Варвара Николаевна, – произношу ровно, стараясь не выдать волнение. – Отберу и подготовлю личные дела. В том числе и дело Мирослава, если Вы на этом настаиваете.

– Настаиваю, – обрезает завуч. – Занимайтесь.

Молча покидаю кабинет Варвары Николаевны и на ватных ногах иду в свой кабинет. Голова на самом деле начинает кружиться, откуда ни возьмись подкатывает тошнота. Чувствую себя, словно беременная. Это наталкивает меня на спасительную мысль: что, если родить еще одного ребенка, чтобы Ефим не сомневался, что он отец? Может, тогда его поведение изменится? Может, это поможет спасти семью без помощи Дракона?

Решаю подумать об этом дома. На данный момент есть проблема, требующая срочного решения: как Мирославу избежать диспансеризации.

 

Ничего не могу придумать лучше, чем прибегнуть ко лжи. На следующий день оставляю Мирослава дома, а в школе вру, что у Ефима тяжело заболел отец (никто же здесь не знает, что он уже давно остался без родителей) и боится, что умрет, не повидав внука, так что пришлось Мира на несколько дней отпустить к дедушке. Обещаю, что медосмотр сын пройдет в местной поликлинике, когда вернется. Придется Ефиму снова туда идти и под гипнозом убеждать медсестру внести в систему данные, будто бы Мирослав прошел медосмотр, и все с ним в порядке. Он уже делал это, когда Мирику исполнился годик и при приеме сына в школу.

Разумеется, Варвара Николаевна смотрит на меня так, будто надеется, что из ее глаз вылетят стрелы и пригвоздят меня к стене ее кабинета. Но ни стрел, ни молний она метать, по счастью, не умеет, так что ее уничижительный взгляд существенного урона мне не наносит. Молча кладу на стол завуча личные дела своих подопечных и так же молча, демонстративно тихо, без хлопка, закрывая за собой дверь. Чувствую, что провожают меня недобрым взглядом, но повода для увольнения я, кажется, не дала.

 

Весь день в школе суета, образовательный процесс сорван. Часть кабинетов на первом этаже заняли медики. В одном из поставили портативную УЗИ-установку, в другом – аппарат для снятия электрокардиограммы. Личные дела моих подопечных вернулись в мой же кабинет вместе с детским психотерапевтом. Процедурный кабинет медблока превратился в лабораторию для сдачи крови. Вместе с медсестрой в основной части медблока расположился педиатр. В отделении для физиотерапевтических процедур разместились лор, окулист и стоматолог. Хирург-ортопед и какие-то еще специалисты расположились в обычных учебных кабинетах. Врачей так много, что за день медосмотр успевают пройти лишь учащиеся старших классов. Анализы берут, наоборот, начиная с учащихся младших классов. Осуществляют забор крови и у Мириных одноклассников.

 

Вечером прошу Ефима сходить на следующей неделе в детскую поликлинику, убедить медсестру внести в систему данные, будто Мирослав все анализы сдал и всех врачей прошел, и у него все в норме. Пустяковая, казалось бы, просьба Ефима на этот раз раздражает.

– Ага, – говорит, недобро усмехаясь, – значит, сама знаешь, что твой сын – не человек, раз так боишься, что его осмотрят врачи.

Мне нечего ему ответить, потому что он прав. Оправдываться, в сотый раз клянясь, что не спала с Драконом, мне уже не хочется.

– Хорошо, – шиплю, – как-нибудь обойдусь и без твоей помощи. Думаю, что уж медсестре-то внушить, что надо, я и сама сумею.

– Ладно, помогу, – морщится Ефим, – все сделаю. У меня это выйдет лучше.

– Спасибо, – вздыхаю облегченно. По части внушения Ефим намного более сильный телепат, чем я, и более искусный. Так что надежнее будет, если все сделает он.

 

К Ефиму я теперь испытываю сложные чувства. То мне хочется его обнять, согреть своим теплом, окутать любовью, будто это может заставить его стать прежним. То мне страшно оставаться с ним наедине и ложиться в одну постель, будто бы он может заморозить меня до остановки сердца. То мне его жаль, то он пугает меня, словно оборотень, внутри которого поселился жуткий монстр.

Вспоминаю, что хотела предложить мужу родить второго ребенка, но понимаю, что сейчас не время для таких разговоров. Несмотря на внешнюю холодность, Ефим сейчас раздражен, и не стоит будить в нем зверя. Так что эту животрепещущую тему решаю пока не трогать, дождавшись благоприятного момента.

 

Придя в школу, обнаруживаю там суету пуще вчерашней. По коридору носятся не только медики, но и полицейские.

– Что в школе делают полицейские, не знаешь? – интересуюсь у вахтерши, принимая ключи от своего кабинета.

– Ограбили нас, – щедро делится информацией Мария Ивановна. – Думаю, что вурдалаки. Залезли в медблок и похитили компьютер.

– Там же не самый современный! И причем здесь вампиры? – удивляюсь я. – Что-то еще взяли?

– В том-то и дело, что взяли: кровь! – довольно сообщает Мария Ивановна. - А ты спрашиваешь: причем вампиры.

– Кто-то похитил анализы крови? – удивляюсь. – Все забрали?

– Всю кровь, вроде, не унесли, взяли лишь три контейнера из девяти.

– Какие именно, не знаете? – спрашиваю настороженно.

– Вот об этом не догадалась спросить! – Глаза у Марии Ивановны широко распахивается и она заговорщицки шепчет: - Ты думаешь, они кровь какой-то определенной группы предпочитают.

- Да кто их знает! – отвечаю тоже шепотом, надеясь скрыть истинную причину своего любопытства. На самом деле меня интересует, была ли похищена кровь, которые сдавали одноклассники Мира. Меня осеняет, что именно кровь моего сына была истинной целью похитителей, и от этого предположения по спине пробегает холодок.

Спешу в медблок. Дверь процедурной опечатана. Тех, кто не успел сдать кровь, направляют для этого в передвижную лабораторию, остановившуюся во дворе школы. Медсестра выглядит расстроенной.

– И кому мог потребоваться Ваш компьютер? – сочувствую, присаживаясь на кушетку. – Если Вам нужно будет, можете воспользоваться моим.

– Спасибо, – кивает Наташа. – Если б они взяли только компьютер. Но полиция считает, что главной целью была кровь! Вот скажите: кому и для чего она могла потребоваться?

– Мария Ивановна считает, что вампирам, – говорю, надеясь вызвать у Наташи улыбку.

Та и вправду улыбаемся, хмыкая в кулачок, и сообщает:

– Полиция считает, что кто-то не хотел, чтобы сделали анализ крови их ребенка. Думают, что кто-то из детей болеет чем-то заразным. Завтра в классах, чью кровь украли, снова будут брать ее на анализ.

– Понятно, – киваю. – А если кто-то не сдаст?

– Слышала, что полицейские так как раз и собираются вычислить злоумышленника: сравнят списки тех, кто сдавал кровь вчера, с теми, кто сдаст ее завтра. Кого из первого списка во втором не будет, того и будут подозревать.

«Хорошо, что Мир вчера не сдавал кровь», – думаю. На всякий случай уточняю, кровь учащихся каких классов была украдена. Наташа, ни о чем не подозревая, перечисляет классы. Мирин в их числе. Что ж, значит, расслабляться нельзя: не исключено, что охотились именно за кровью моего сына, не зная, что я избавила его от диспансеризации.

Пока все не утихнет, Мирославу придется посидеть дома. В том, что не отстанет от класса, я не сомневаюсь – он мальчик способный. Но позаниматься дома ему, конечно же, придется.

 

Попытка поделиться тревогой с Ефимом не приводит ни к чему хорошему. Снова косвенно обвиняет меня в неверности, заявляя:

– Нужно было об этом думать, прежде чем запрыгивать на член к инопланетянину!

Больно не только от самого факта недоверия, но и от тона, формулировки. Никогда еще муж не был со мной настолько груб и безжалостен. Раньше он хоть сколько-то щадил мои чувства, а теперь… кажется, он намеренно хотел сделать мне больно, как можно больнее. Я задыхаюсь, захлебываюсь обидой, будто сделала глоток грязной воды, и она перекрыла горло. Из глаз брызжут слезы. С трудом сдерживаю себя, чтобы не ответить на зло злом, напоминая себе, что Ефим болен или в беде, что меня обижает, можно сказать, не он, а какое-то мерзкое существо, поселившееся в его сердце. Выбегаю из комнаты, несусь на гостиную, где сейчас никого нет, и рыдаю, уткнувшись лицом в подушку.

 

Скрыть эмоции от близких не получается. Вероятно, дверь в комнату Мира была открыта, и он почувствовал мою боль, когда я проносилась мимо, так что поспешил следом, чтобы утешить. Мальчик садится рядом и обнимает меня за плечи, как я обычно обнимаю маму, когда у нее случается приступ. Меня окутывает тепло, которое действует, словно анестезия. Не проходит и пары минут, как я уже могу дышать, говорить, думать.

– Папа заболел? – спрашивает Мир.

– Не знаю, что с ним, – признаюсь сыну. – Но мне он тоже кажется больным. Не будем на него обижаться, ладно? Ему сейчас нужна наша поддержка, а не враждебное отношение.

– На больных не обижаются, – соглашается Мир совершенно серьезно, а у меня это фраза вызывает смешок.

– Правильно, – говорю, улыбаясь, – но больных не обижаются, и мы не будем.

 

Разговор с сыном возвращает мне силы, и я набираюсь смелости все-таки завести с Ефимом разговор о втором ребенке.

– Любимый, – шепчу ему, обняв сзади, когда мы укладываемся в постель, готовясь ко сну. –  Я хочу от  тебя дочку. Или еще одного сына. Как ты на это смотришь?

– Еще одного сына? – цедит сквозь зубы Ефим, вырываясь из моих объятий и вскакивая. – У нас нет общих детей, и ты это знаешь. Нет и не будет! Потому что ты мне неприятна!

– Хочешь сказать, что больше не любишь меня? – голос мой непроизвольно дрожит. Я знаю, что сейчас прозвучат слова, которые меня убьют.

Ефим замирает, хватается за голову и рычит, точно раненый зверь. Я с испугом сморю на него, непроизвольно прикрываясь простыней.

– Прости! – неожиданно говорит муж, пряча глаза. – Просто устал и не хочу секса, ни с тобой, ни с кем-то еще. Но ты по-прежнему мне нужна, у меня никого нет ближе. Что-то происходит со мной в последнее время, сам не пойму что. Все люди кажутся чужими и враждебно настроенными, особенно почему-то те, кто мне особенно дорог. Чертовщина какая-то! Так что не время сейчас думать о детях. Да и какой из меня отец? Когда мне заниматься воспитанием? Я человек долга. И мой долг – спасти человечество от вымирания, - возвращается к уже набившей оскомину теме.

– Это ты меня прости, – отвечаю, радуясь, что Ефим сам осознает, что с ним что-то не так. – Может, стоит обратиться к специалистам? Ты мне тоже не нравишься в последнее время.

Произнося последнюю фразу, под которой имею в виду состояние здоровья, не ожидаю, что она вызовет бурную негативную реакцию.

– Не нравлюсь, значит? – скрипит зубами Ефим. – Не удовлетворяю? Не иду в сравнение с твоим инопланетным любовником? Ну и катись тогда к нему с его отродьем!

Только-только расслабившаяся и поверившая, что у нас с Ефимом может состояться разговор по душам, отшатываюсь от его оскорблений, как от удара. Чувствую, как лицо заливает краска. Мне стыдно за себя, что поверила в возможность возвращения доверительных отношений в нашей семье. И стыдно за Ефима, за то, что он может в таком тоне говорить со мной, и ему не больно. Я все еще продолжаю ощущать его страдания почти так же остро, как свои, а ему, похоже, моя боль уже не причиняет болезненных ощущений. То ли он неожиданно очерствел, утратив способность к эмпатии, то ли порвал ментальную связь со мной, сделавшись нам с Миром чужим человеком.

– Я лягу в гостиной, – говорю, сгребая в охапку простынь и подушку.

– Оставайся, – решает Ефим поступить по-джентельменски. – Уйду я. Если что, найдешь меня в кабинете.

И уходит, захватив с собой лишь подушку. Ну да, конечно, он же жалуется в последние дни, что в нашем доме жарко и душно. Хотя у самого кожа холодная, как будто он только-только пришел с мороза.

 

Оставшись одна, долго ворочаюсь, не могу заснуть. Не в состоянии отвлечься от ситуации. В голове роятся вопросы, один сложнее другого. Заставляю смириться себя с тем, что рождение второго ребенка нашу семью не сплотит. Признаюсь себе, корчась от боли, что и семьи как таковой у нас больше нет. Будто черная кошка между нами пробежала. Ефим в беде, все катится в пропасть. Вспоминая про кражу крови и другие странные явления этой осени, осознаю, что беда грозит и Миру. Как мать я должна его защитить. Но как? Остается лишь один способ. Увы, выбора у меня нет.

 

С нетерпением жду наступления утра, чтобы не будить мужа. Как только начинает светать, накидываю халат и иду к нему в кабинет. Знаю, что он жаворонок и встает всегда рано. Но на всякий случай сначала осторожно стучу в дверь. Слышу за ней шаги, потом она распахивается. Передо мной стоит Ефим: мрачный, холодный и взъерошенный. Что-то мне подсказывает, что он тоже всю ночь не спал. Пропускает меня внутрь, молча закрывает дверь.

– Ефим, прости, но нам нужно серьезно поговорить! – выдыхаю, сжимая ладони. – Так больше продолжаться не может. Я приняла решение!

Глава 15. Аля

Утром Ефим является навьюченным сумками и чемоданами до такой степени, что я удивляюсь, как он сумел протянуть мне руку. Зол до такой степени, что от него чуть током не бьет. Даже меня начинает потряхивать, так что приходится отступить на несколько шагов.

– Что случилось? – пытаюсь спросить вербально, но понимаю, что голос дрожит, и я заикаюсь. Перехожу на телепатическую речь. – На тебе лица нет! Что-то с Лизой?

– Лиза меня бросила! – рявкаяет, одновременно посылая мне эту же фразу мысленно. В ней столько боли, обиды, ревности, гнева, что у меня тут же начинается мигрень.

– Не может быть. – Поверить не могу в реальность происходящего. Мы же буквально на днях говорили с Лизой, и я видела, что она искренне переживает за Ефима и на многое готова пойти, чтобы его спасти. Что должно было произойти, чтобы она его предала? Разве такое вообще возможно?

– Ты полагаешь, я тебе вру? – кривится. И я чувствую, как его сердце сжимается от боли. Понимаю, что он и сам не ожидал такого поворота. Предательство жены было ему, как нож, вонзенный в спину.

– Может, ты что-то не так понял? – уточняю робко, словно утопающий, хватаясь за соломинку. – Как это было? Она объяснила причины? Хочешь, я с ней поговорю?

– Не надо с ней ни о чем говорить, она давно вынашивала это решение. И да: понял я ее правильно. – Ефим чуть приоткрывает завесу над своим сознанием и делится недавним воспоминанием.

 

– Я приняла решение, – говорит Лиза, опускаясь в кресло у большого письменного стола. – Нам надо расстаться.

– Что ты имеешь в виду? – не хочет понимать Ефим.

– Развод, что же еще, – отвечает ему жена, не отводя взгляда. – Дома ты почти не бываешь, сексом мы давно уже не занимаемся, на сына тебе наплевать, и вообще ты всех нас ненавидишь. – На последних словах голос у Лизы все-таки срывается, и я вижу, как она разжимает и снова сжимает кулачки. – Пора оформить де-юре то, что уже является де-факто. Кого мы пытаемся обмануть? Мы давно уже не семья, а с недавних пор даже не любовники.

 

Слова Лизы до меня доходят с трудом, потому что их смысл перекрывают эмоции Ефима: тяжелые, темные, удушающие и одновременно морозные, леденящие душу. Он резко выставляет щит, отгораживая от меня свои переживания. Но мне достаточно того, что уже увидела и услышала. Факт бесспорен: Лиза оттолкнула Ефима, и сделала она это в самое что ни на есть сложное для него время, когда он или болен или попал в еще худшую беду. Ударила того, кому должна была протянуть руку. Добила умирающего, подлюка!

В моей душе поднимается ураган эмоций. Я шиплю, словно кошка, и вскидываю голову. Невидимый вихрь поднимает меня над полом на высоту в половину человеческого роста. Мысленно подхватываю все, что попадается на глаза, и поток воздуха несет вазу с фруктами, кашпо с цветами и канцелярские принадлежности с журнального столика в стену. Предметы со звоном врезаются в нее, оставив на стене трещину, и падают с грохотом. Фрукты раскатываются по полу.

– Сучка! – кричу звонко, так что трещина в стене от вибрации становится больше.

– Тише, тише! – слышу мягкий голос Николаса и, замолкнув, медленно опускаюсь на пол.

– Если б она была здесь, разорвала бы в клочья, – признаюсь, обнимая себя за плечи, чтобы успокоиться, и делая несколько глубоких вдохов.

– Кто она? Чем тебя так обидела? – интересуется Николас, подходя сзади и заключая меня в объятия.

– Она говорит про Лизу, – отвечает за меня Ефим. – С этого дня я свободен, у меня нет жены. И семьи тоже нет. – Голос его вибрирует, выдавая душевные муки.

– Помочь перенести вещи? – предлагает Николас, кивая на сумки и чемоданы Ефима.

– Справлюсь сам. – Ефим сосредотачивается, и это ему, несмотря на душевное смятение, удается. Багаж приподнимается над полом и летит к двери, которая тут же распахивается, пропуская вещи, а следом за ним и его владельца. Мужчина ловко заталкивает свои пожитки в лифт и спускает их в подвал, где находится его комната. Да, телекинезом он владеет так же хорошо, как и телепатией. Он сильный экстрасенс, сильнее всех, кто мне встречался. И человек тоже сильный. Я имею в виду его волю и решимость. Но в глубине души он чувствителен и раним, уж я-то это знаю. Даже через несколько этажей ощущаю, как ему сейчас больно и тяжело. Он чувствует себя преданным и одиноким.

 

Появляется на втором этаже Ефим где-то через час. Он уже успел побриться и взять себя в руки. И думает уже не о себе, а о деле. Можно сказать о людях: о том, чтобы они знали, что такое полноценная любовь, и могли оставить после себя потомство. Разве он не герой? Когда-то о нем будут слагать песни. Сейчас же многие из наших современников считают его чудаком и слушают с жалостью и снисхождением, а некоторые даже с едва скрываемой враждебностью.

Заняв у Николаса немного денег, Ефим прощается с нами до вечера и отправляется на работу. А я делаю то, что он мне делать категорически запретил: пытаюсь выйти на связь с его бессердечной обидчицей.

 

Лиза откликается почти сразу, и ее внутренний голос звучит дружелюбно. Нет, она как будто даже рада тому, что я ее потревожила. Надо же, какая наглость! Ей даже в голову не пришло, что она поступила подло? Она не понимает, что нормальный человек ее мерзкий поступок нормальным не посчитает? Может, она думает, что я ее поддержу и похвалю, скажу, что так ему и надо? Взбешенная предательством Лизы и ее приветливостью, налетаю на нее, точно фурия. Возникшей в моей же голове ассоциации я недовольна, и что-то в глубине души скребет, как будто я поступаю неправильно, как будто мне должно быть стыдно.

– Ну, ты и стерва! – кричу я, что есть мочи. – Гадина, подлюга, предательницы! Да чтоб ты сама заболела тем же, чем Ефим! Да чтоб у тебя легкие отказали! Да чтоб ты состарилась в одиночестве!

Вижу, как улыбка сползает с лица Лизы, будто попавший под дождь гуашевый рисунок. Взгляд тускнеет, меняется голос.

– Вообще-то, я сделала это ради него, – пытается оправдаться. Но звучит это как-то неубедительно. О чем я ей и говорю, сопровождая реплику новой порцией оскорблений и недобрых пожеланий. Честно говоря, перехожу границы, посылая проклятья не только на ее голову, но и на всех, кто ей дорог.

– И тебе того же, ведьма лицемерная! – возвращает мне зло Лиза. – Обещала поддержать, а сама…

Лизины боль и отчаяние обжигают меня даже сквозь временное пространство. Слышу жалобный всхлип. В голове проясняется. Мне становится неловко, что я обвинила Лизу во всех грехах, даже не позволив ей оправдаться. А ведь она, кажется, хотела объясниться. Понимаю, что нечестно не дать ей даже шанса. Притормаживаю, но сразу остановиться не могу.

– Не представляю, что тебя может оправдать в этой ситуации, – выдыхаю. Но вместо того чтобы воспользоваться предоставленной ей возможностью и объясниться, Лиза резко прерывает контакт. Настойчиво стучусь к ней, требуя возобновить сеанс, но она закрывается мощным щитом и становится недосягаемой.

Глава 16. Лиза

– Нам надо расстаться, – завершила я свою короткую речь.

– Что ты имеешь в виду? – прикинулся дурачком Ефим, заставив меня перечислять причины рокового решения.

– Развод, что же еще, – ответила, собрав волю в кулак и посмотрев любимому прямо в глаза. – Дома ты почти не бываешь, сексом мы давно уже не занимаемся, на сына тебе наплевать, и вообще ты всех нас ненавидишь. – На последних словах мой голос предательски дрогнул. Пришлось сделать короткую паузу. Ефим меня не перебил, и я продолжила: – Пора оформить де-юре то, что уже является де-факто. Кого мы пытаемся обмануть? Мы давно уже не семья, а с недавних пор даже не любовники.

– Ты думаешь только о сексе! Только о своей грязной плоти! – бросил мне в ответ на мои претензии Ефим, и его слова хлестнули по сердцу, точно розги. Задохнувшись от душевной боли, я прикрыла ладонями вспыхнувшие щеки и не смогла вымолвить ни слова. – Хочешь секса, да? Грязного жесткого секса? Твой дьявольский любовник брал тебя грубо, так ведь? – Муж наклонился ко мне и выплевывал обидные слова мне прямо в лицо. И вдруг впился в мой рот, надавливая с такой силой, что прижатая к моим зубам оболочка с внутренней стороны губ повредилась. Я почувствовала солоноватый вкус крови, моля бога, чтобы Ефим прервал поцелуй. И он его прервал, но только для того, чтобы раздвинуть полы моего халата в стороны. Не остановила его и сорочка: он рванул ее с такой силой, что она порвалась почти по всей длине. Он перехватил ткань ниже и рванул еще раз, полностью меня обнажая.

– Пусти! – вскрикнула мысленно, стараясь придать этому требованию угрожающее звучание. Ефим только рассмеялся в ответ, словно умалишенный. Поднял меня, как былинку, и усадил на письменный стол. Я попыталась вырваться, но тщетно. Мои потуги вызвали лишь новый приступ безумного смеха.

Ефим резко смахнул со стола находящиеся за моей спиной предметы, которые тут же в беспорядке раскатились по полу. «Только бы на шум не зашли мама или Мир», – подумала я, смирившись с тем, что изнасилования мне уже не избежать. Услышав мои мысли, Ефим бросил взгляд на дверь, и тут же щелкнул, закрываясь, замок. Разумеется, Мир смог бы отпереть его с такой же легкостью, с какой мой муж его запер, но вряд ли он стал бы это делать: скорее подумал бы, что мы не хотим, чтобы нам мешали.

Браня себя за слабость, я решила покориться и, закусив окровавленные губы, позволила Ефиму войти меня. Чуть не вскрикнула от неожиданного ощущения: член у него был твердым, но холодным. «Так не бывает», – мелькнуло в голове. Непроизвольно зажмурилась, лишь бы не видеть окаменевшего лица партнера, не встречаться с его взглядом, не отражающим ни одной эмоции.

Муж, ничего не ответив на мелькнувшую в моей голове мысль, начал долбиться в меня, будто хотел протаранить. А я рыдала от боли, унижения и наслаждения, разливающегося по моему изголодавшемуся по мужской ласке телу. Не сразу заметила, что половой орган, находящийся внутри меня, потеплел, а движения его внутри меня стали чуть менее резкими, более аккуратными. Пальцы Ефима уже не сжимали мое тело, вдавливаясь в кожу до синяков, а нежно гладили. Я подняла веки и поймала взгляд Ефима. Глаза его смотрели ласково и тоскливо, и в них стояли слезы.

Я обхватила мужа за плечи и притянула к себе. Наши губы слились в нежном, долгом и глубоком поцелуе. Ефим качнулся несколько раз и застонал кончая. Мой хрипловатый крик слился с его рыком, мое тело, сведенное сладкой судорогой, вжалось в его, будто я хотела врасти в него, раствориться в нем, стать с ним единым целым. Он обхватил меня, вдавливая в себя еще сильнее, а потом поднял и перенес на диван.

Я все еще смаковала сладостные ощущения, когда дверной замок щелкнул, и дверь открылась, выпуская Ефима. Я осталась одна. Нежиться уже не хотелось: осознание того, что сегодняшний секс у нас с Ефимом был последним, отравило все удовольствие.

Вскочила, накинула халат, собрала раскатившиеся по полу предметы и спустилась на кухню готовить завтрак.

 

Завтракаем молча. Обсуждать мое решение Ефим не пытается. О том, что только что произошло в кабинете, мы тоже стараемся не вспоминать. Ем, не поднимая глаз. Понимаю, что стоит мне только встретиться взглядом с Ефимом, расплачусь. Стараюсь замаскировать, спрятать эмоции, чтобы не расстраивать сына и не вызывать лишних вопросов. Вопросов, на которые я почти наверняка не смогу ответить. Домашние чувствуют мое нежелание общаться и тоже не разговаривают. В душу лезть, спасибо им за это, не пытаются.

После завтрака я даю Миру задания, чтобы он не отстал в учебе, быстро собираюсь и ухожу на работу.

 

Когда чувствую, что со мной ищет контакта Аля, нахожусь у себя в кабинете одна. Идет уже третий урок. До перемены еще четверть часа, и я могу выйти на связь, ничем не рискуя. Обрадованная тем, что мне будет с кем поделиться переживаниями и сомнениями, приветливо улыбаюсь и откликаюсь.

И тут же понимаю, что Аля не собирается меня поддерживать. Она выливает на меня столько грязи, что я цепенею, не сразу начинаю защищаться. Но когда она проклинает не только меня, но и дорогих мне людей, не выдерживаю, называя ее ведьмой и возвращая недобрые пожелания. Не хочу, чтобы она догадалась, что ей удалось меня больно ранить, но все же не могу скрыть слез. Аля начинает вести себя тише, но продолжает наезжать. Понимаю, что сейчас разрыдаюсь, и моя обидчица сможет праздновать победу. Не желая давать ей повода для ликования, прерываю связь и отгораживаюсь мощнейшим ментальным щитом – их научил меня ставить Ефим. Теперь я почти неуязвима.

 

Утреннее происшествие убедило меня в том, что Ефим меня все еще любит. Я почувствовала, что он не хочет меня терять, и теперь жалею, что поспешила разорвать с ним отношения. Надеюсь, что все еще можно исправить, вернуть.

Однако придя домой, понимаю, что опоздала. Сказанного не воротишь, сделанного не изменишь. Ефим забрал большую часть своих вещей, явно не собираясь возвращаться ко мне из своего времени.

На прикроватной тумбочке в спальне меня ждет записка, подписанная теперь уже бывшим мужем.

«Если тебе нужен официальный развод, займись оформлением сама, – написано аккуратно, без помарок и каких-либо сентиментальных предисловий. – Будет нужна моя подпись, дай знать – подпишу. Но лучше скажи, что я отбыл в неизвестном направлении, не оставив координат, попросту бросил вас с сыном. Смотрел в интернете: развести могут и без участия мужа. Будьте счастливы и не поминайте лихом!»

Записка выскальзывает из рук и планирует на пол, словно сорванный ветром осенний листок. Вот и кончено все, остались формальности.

 

Труднее всего исчезновение Ефима объяснить сыну. Врать напропалую ему я не могу – он все равно меня раскусит. Но всей правды без прикрас сказать ему не могу тоже: он же ребенок! Сомнение Ефима в том, что Мир его сын, его охлаждение ко мне, уход в сторону от решения семейных проблем и душевное очерствение, – эту информацию не сможет адекватно воспринять ни один ребенок. Мирославу психологическая травма тоже была бы обеспечена. А информация о предполагаемом отце-инопланетянине и желание матери привлечь пришельца к решению проблем их семьи и взрослого способна свести с ума!

Долго готовлюсь к разговору, подбирая слова. Но Мирослав опережает меня. Входит в кабинет, когда я тупо стою возле письменного стола, вспоминая последние минуты нашей с Ефимом интимной близости, не вытирая слез, стекающих по щекам.

– Папа больше не вернется? – спрашивает с порога. – Он нас бросил, потому что думает, что я не его сын?

– Ты его сын, и папа в этом не сомневается, – поспешно заверяю Мира, отворачиваясь, чтобы спрятать от него слезы.

– Я знаю, что я ваш сын, и знаю, что вы оба в этом сомневаетесь, – ошарашивает меня Мирослав. – Ты лучше скажи: папа ушел от нас навсегда?

– Может быть, не знаю, – выдавливаю из себя признание.

– Мне кажется, мы еще увидимся, – утешает меня сын. – И я думаю, он нас все-таки любит. И тебя, и меня. Не плачь!

Поворачиваюсь к сыну, раскрывая объятья. Он приближается и обхватывает за ноги, утыкаясь головой в живот. Глажу его по голове, желая успокоить, и неожиданно успокаиваюсь сама.

 

Бракоразводные процедуры растягиваются больше чем на месяц. Долго думаю, стоит ли нам с Ефимом еще и развенчаться. Прихожу к выводу, что церковный брак в таких вопросах, как выполнение условий контракта, подписанного кровью, значит гораздо больше человеческого. Предполагая, что мой призыв не дойдет до адресата, если мы с Ефимом все еще будем обвенчаны, подаю документы и на развенчание.

 

Параллельно приходится взять на себя и подделку документов из поликлиники: в школе настоятельно требуют копию данных диспансеризации мира.

В поликлинику прихожу в субботу и сразу же направляюсь в кабинет дежурной медсестры.

Поздоровавшись, незамедлительно перехожу к делу:

– Я мама Мирослава Ожегова, 2026 года рождения, учащегося школы № 2. Нам для школы нужна копия документа о диспансеризации, которую мой сын прошел у вас в поликлинике на прошлой неделе. Вы же хорошо помните этого мальчика!

– Да, точно, – кивает медсестра, сосредоточенно хмурясь. Знаю, что она силится вспомнить, как выглядит мой сын, но это ей никак не удается, хотя она и уверена, что почему-то обратила на него внимание.

– Вы еще сказали, что у него настолько все в норме, что хоть в учебник вставляй, – подсказываю ей. – И отложили его документы в сторону, чтобы показать коллегам.

– А ведь верно! – всплескивает руками медсестра. – Хотела показать и забыла. Сейчас выведу данные, Вы пока присаживайтесь.

Поблагодарив, я опускаюсь на стул для посетителей и терпеливо жду, когда медсестра убедится, что в компьютере данных моего сына нет.

– Простите, – суетится она. – Кажется, я не успела занести информацию в компьютер. Вы не торопитесь? Мне потребуется буквально десять минут.

– Конечно, не беспокойтесь, я не спешу, – успокаиваю ее и тут же даю ей новую порцию воспоминаний: – Вы положили карточку в стопку в левом верхнем углу стола.

– Да, я помню, – соглашается медсестра, пододвигая к себе нужную стопку.

Набираюсь терпения и смотрю, как она безрезультатно дважды перебирает карточки, не находя той, на которой написаны фамилия и имя моего сына.

Женщина растерянно откладывает стопку в сторону, извиняется за задержку и переходит к другой стопке. Поиски длятся почти полчаса. Наконец, медсестра сдается и говорит, что введет данные по памяти. Я не возражаю.

Через несколько минут выхожу из поликлиники, унося в сумке выписку о диспансеризации, которую мой сын, разумеется, не проходил. В документе написано, что у мальчика все в норме. Он просто образцово-показательный ребенок!

 

Несмотря на то, что октябрь выдался хлопотным, он стал для меня месяцем передышки: меня не мучали кошмары, мне не встречались подозрительные люди, и даже отец Миши Лузгина оставил меня в покое. Тревогу вызывал лишь факт похищения образцов крови одноклассников Мирослава: за месяц следователи так и не установили вора. Повторно кровь не сдали лишь два человека: мальчик из параллельного класса, заболевший гриппом, и Миша Лузгин, которого родители отправили на две недели в санаторий, а после принесли оттуда справку с данными медицинского обследования. У родителей обоих мальчиков на день похищения было алиби, да и мотива у них не обнаружилось: предоставленные ими документы подтверждали, что ничем заразным их дети не болеют, так что и мотива похищать кровь у них не было. В итоге списали все на неустановленных хулиганов. Но только мне не верится, что происшествие было чьей-то идиотской выходкой.

 

Жизнь моя в последний месяц течет настолько спокойно, что я начинаю сомневаться, стоит ли мне вызывать Дракона. Появляется надежда, что с решением своих проблем я справлюсь сама и даже смогу помириться с Ефимом, который, конечно же, еще любит меня и все простит, стоит лишь лекарю-времени немного затянуть нанесенные мною раны.

Но вместе с пробудившейся надеждой избежать исполнения контракта, просыпаются и воспоминания о Драконе. Удивительно, но эти воспоминания не имеют ничего общего с кошмарами. Разумеется, вспоминается и то, как пришелец в облике профессора физики унижает меня, насмехаясь над моей некомпетентностью. И как оговаривает меня перед первым моим парнем, подкрепляя навет компрометирующими фото, сделанными в то время, когда я была без сознания или в гипнотическом сне. И как переносит меня в другое время, разлучив с родными и оставив совершенно беспомощной среди незнакомых людей, общающихся телепатически. Тогда я еще не владела этими навыками и чувствовала себя калекой. Вспоминается и то, как обманом пленяет меня и держит в заточении, принуждая к замужеству. И как убеждает меня кровью подписать роковой контракт, обязующий меня выйти замуж за него, нелюбимого, в случае моей размолвки с Ефимом. И что стало из-за него с моими родителями, тоже вспоминается так ярко и живо, как будто это произошло вчера.

Однако одновременно возвращаются воспоминания и о том, каким был голос Дракона во время нашей последней встречи – я даже поверила в то, что инопланетянин любит меня. Вспоминается, как иронично и в то же время проникновенно этот голос звучал в другие дни. Как реагировало мое тело на прикосновения пришельца. Как сладки и умопомрачительны были его поцелуи.

Разум кричал мне: «Не доверяй профессору! Он чужой! Ты лишь игрушка в его руках!». Душа молила: «Беги! Не связывайся с нелюбимым. Твой суженый не он, твой суженый – Ефим». Но тело таяло перед ним, льнуло к нему, хотело принадлежать ему всецело. Что это было: особая инопланетная магия, гипноз, просто запретное желание, химия, идеальная гормональная совместимость? Ответа на эти вопросы за десять лет разлуки я не нашла, хоть и стала за это время намного образованнее, умнее и опытнее.

 

 

А в эту ночь ко мне возвращается и страх. Начинается все с вечера, когда уходя с работы, я чувствую на себе чей-то взгляд, и, обернувшись, вижу отца Миши Лузгина с высокой блондинкой, невероятно яркой и красивой, с пронзительно-холодным взглядом кристально-голубых глаз. Вероятно, это мама Миши, такая же красивая и холодная, как ее муж, и, вероятно, такая же жестокая и опасная. Возможно, даже опаснее своего мужа. Мне сразу становится неуютно, и я, невольно поежившись, тороплюсь добежать до остановки, сесть в автобус и уехать домой, где всегда тепло, даже жарко.

Радуюсь, что Мирослава на этот раз отправила домой раньше. Вспоминается сон, в котором я преследовала сама себя. На этот раз я не чувствую за собой слежки, да и понимаю хорошо, что все происходит наяву. На всякий случай запихиваю руку в карман пальто и сильно щипаю себя через подкладку. Одежда не мешает мне испытать неприятные слегка болезненные ощущения, но я не просыпаюсь. Конечно же, это не сон.

Спеша домой от остановки, несколько раз останавливаюсь: то шнурок завязать, то шарфик поправить. На самом деле никаких проблем с одеждой у меня нет. Цель остановок: осмотреться и убедиться, что за мной нет слежки. На заснеженных улицах частного сектора я совершенно одна.

Последние метры до дома преодолеваю чуть ли не бегом. Замерзшие пальцы не слушаются, никак не могут поднять засов. Помогаю себе мыслями: телекинезом я владею неважно, но все же кое-что могу. Наконец, достигаю порога дома. Еще раз оборачиваюсь. Наш дом стоит на отшибе, и пространство вокруг просматривается хорошо. Следы на снегу только мои. Вокруг никого, нет даже подозрительных теней.

Облегченно вздыхая, вхожу в дом. Заперев за собой дверь, перевожу дух, стараясь восстановить сбившееся от пробежки дыхание.

– За тобой гнались, мам? – спрашивает Мир, выглядывая из детской.

– Слава богу, нет, - успокаиваю, уточняя на всякий случай: – Ведь ты тоже не чувствуешь вблизи посторонних?

– Я постоянно чувствую опасность, – неожиданно признается Мир, – но она не рядом. Возле нашего дома никого нет.

Тот факт, что мой ребенок живет в постоянном страхе, давит на меня. После ужина намереваюсь поговорить с сыном об этом. Но он слышит мои мысли и заставляет отказаться от этих планов.

– Я не псих, мам, – сообщает Мир, – и в психологической помощи не нуждаюсь. Опасность реальна. Ты сама это знаешь, просто забыла из-за всего, что произошло у вас с папой. А я не забыл. Так что не пытайся промыть мне мозги, окей?

– Окей, – обещаю, вешая пальто на крючок и разуваясь.

 

Дольше вечер проходит, как обычно, но в сердце сидит заноза – беспричинная тревога. Перед сном надеваю новую сорочку: ее я покупала к юбилею нашей с Ефимом свадьбы. Вспоминаю, что как раз сегодня было бы это знаменательное событие: не дотянули каких-то полтора месяца. Сорочка короткая, алая, с кружевными розочками.

Повинуясь неосознанному порыву, собираю постельные принадлежности и иду спать в кабинет – туда, где мы с Ефимом в последний раз занимались сексом. Разумеется, ложусь не на столе, а на одном из двух диванов, стоящих углом друг к другу. Между диванами в самом углу примостился журнальный столик. На нем стоит наша с Ефимом свадебная фотография. В другом углу возле двери – этажерка. Третий угол занимает большой письменный стол. В четвертом углу, недалеко от окна, – книжный шкаф, рядом с ним – большое удобное кресло: я обожаю сидеть в нем и мечтать.

В этом кресле я и засыпаю, хоть и постелила себе на примыкающем к нему диване – на том самим, куда спустил меня Ефим со стола после нашего прощального секса.

Вскоре понимаю, что сердце не зря подсказало мне лечь в кабинете. Вероятно, вспомнив про наш юбилей, в помещении появляется Ефим. Не знаю, как это удалось ему сделать, не выходя со мной на связь, без моего приглашения. Но он здесь очутился точно не случайно. Потому что одет он, точно жених, а в руках держит букет роз. Только цветы почему-то искусственные и покрыты серебристо-белым напылением, точно инеем.

Ефим кладет мне букет на колени, и я понимаю, что он ледяной. Непроизвольно сбрасываю с себя холодные цветы. Ефим поднимает их и ударяет букетом мне по лицу. Становится больно и обидно. Я вскакиваю и пытаюсь вырвать у мужчины цветы, которыми он продолжает меня хлестать – уже не по лицу, а куда попадает.

Неожиданно Ефим отбрасывает букет в сторону, и я с облегчением вздыхаю, думая, что он закончил экзекуцию.

– Иди ты к черту! – бросаю ему в сердцах, и тут же жалею о свое несдержанности. Потому что Ефим тут же обхватывает меня за талию ледяными руками и бросает на диван. Щелкает пальцами, и костюм куда-то испаряется. Возвышающийся надо мной мужчина наг, и его кожа в лунном свете кажется серо-голубой, словно у мертвеца.

Хочу вскочить и убежать, но не успеваю. Ефим наваливается на меня всем телом и берет меня грубо, жестко, даже более агрессивно, чем в прошлый раз. Я зажмуриваюсь, но внутренний голос подсказывает мне открыть глаза и посмотреть в лицо обидчику. И вижу, что насилует меня уже не Ефим, а незнакомый мне мужчина, тело которого полностью изо льда. Понимаю, что семя его тоже ледяное, и, излившись в меня, ледяной человек тем самым меня прикончит. Мне срочно нужна помощь. Помощь того, кто по силе равен ледяному человеку. Он один, и я истошно ору, призывая его: «Дракон! Помоги мне! Спаси меня! Слышишь? Ты нужен мне, Дракон!».

Просыпаюсь от собственного крика, вскакиваю на ноги, но страх все еще не отпускает меня, держит за горло своими ледяными лапами, и я продолжаю призывать огненного человека уже наяву.

– Ты нужен мне, Дракон! – кричу, подбежав к окну, как будто так мой призыв будет ему лучше слышен. – Приди ко мне, Дракон! Ты нужен мне! Слышишь? Ты нужен мне, Дракон!