Отрывок из книги «Я не калека, или Седьмое чувство»

Елена Пронина

Я не калека, или Седьмое чувство

 Зорко одно лишь сердце.

(Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц»)

 

Глава первая. Лиза и Мориарти

Эпизоды из прошлого возникают перед моим внутренним взором, помогая восстановить в памяти пусть не всю, но довольно важную информацию: кто я, что могло заставить меня очутиться в воде. Но полная картина из мозаичных отрывков никак не складывается. Не помню, как оказалась на нудистском пляже, не узнаю никого из своих глухонемых спасителей и не представляю себе, как с ними общаться. Скудные, но яркие воспоминания бьются о мой мозг, как волны о камень, и заставляют сердце сжиматься от боли и обреченности. Я снова хочу забыть, хочу, чтобы этого со мной никогда не происходило.

 

– Ну что, Синицына, на этот раз не с пустыми руками? – из сладких мечтаний о том, как Сема делает предложение руки и сердца, меня вытащил голос Игоря Александровича – нашего преподавателя физики, которого мы за глаза называли профессором Мориарти. Ему было около пятидесяти, но выглядел он моложе своих лет: никакого намека на пивной животик, пронзительный взгляд угольно-темных глаз, хищный профиль, темная шевелюра, в которой едва-едва мелькала седина, придающая ему дополнительный шарм. Будь он лет на десять-пятнадцать моложе, студентки, наверное, флиртовали бы с ним. Но только не я.

Рядом с этим человеком меня охватывал животный ужас, как будто в нем прятался опасный монстр, готовый в любую секунду вырваться на волю и разорвать, уничтожить, унизить. Думаю, что подобные ощущения при общении с Игорем Александровичем испытывала не только я, иначе с чего бы к нему прикрепилось зловещее прозвище? От него было можно ожидать любого коварства.

Боялась я профессора еще по одной причине: я совершенно не знала его предмет. Можно было сколько угодно удивляться прихоти моих родителей, сунувших меня учиться в технический вуз, тогда как физика и математика для меня были абракадаброй, но факт оставался фактом: я уже почти целый учебный год обламывала зубы о гранит точных и естественных наук, но умнее не становилась. Уж моим ли родителям было не знать, что в школе хорошие оценки мне ставили лишь потому, что я защищала ее спортивную честь! Впрочем, историю и литературу я знала не лучше точных наук, поэтому мне было все равно, куда поступать и на кого учиться. Раз предки решили, что физики в наше время нужнее лириков, я не стала противиться их воле и отправилась получать образование туда, где они оплатили мою учебу.

Уже с первых занятий я поняла, что смысла их посещать нет. Мне казалось, что преподаватели и студенты говорят на каком-то птичьем языке, и я чувствовала себя тупицей. На лекции я еще ходила, так как на них могла встретить Сему. Мой бывший одноклассник, к которому я неровно дышала еще со школы, учился со мной на одном курсе, но в другой группе. Симпатия между нами возникла еще в старших классах, а на выпускном мы даже поцеловались.

Ладно, не буду врать: не только поцеловались, но и переспали. Правда, Сема предпочел бы об этом забыть, но я не позволяла. Поняв, что нравлюсь симпатяге из приличной и весьма обеспеченной семьи, я решила, что он должен стать моим мужем, и планомерно его приручала, а он все глубже заглатывал наживку.

Практические и лабораторные занятия, на которых Семы не было, я без сожаления прогуливала. И вот наступила расплата: приближался конец семестра, а у меня не было выполнено ни одной лабораторной работы по физике, тогда как только для допуска к экзамену их нужно было сделать как минимум шесть. И не просто сделать, а защитить, поэтому трюк со списыванием работ у однокурсников не прокатывал. К тому же Мориарти, рассказывали, всегда умудрялся отличить списанную работу от выполненной самостоятельно.

В прошлый раз я пришла без лабораторок, надеясь, что кто-нибудь хотя бы подскажет мне, как их делать. В то время, как одни студенты защищали работы, другие еще продолжали подчищать хвосты, осваивая какие-то аппараты, что-то замеряя и записывая в тетрадку, чтобы выполнить дома какие-то расчеты, сделать выводы и предъявить результаты профессору на следующем занятии. Я присоединилась к группе однокурсников и занесла в тетрадку все, что записывали они. На этом, собственно говоря, моя работа закончилась. Что и как подсчитывать, какие делать выводы, я понятия не имела.

Мне показалось, что вопрос Игоря Александровича, не с пустыми ли руками я пришла на этот раз, прозвучал двузначно, и это меня обрадовало. Я постаралась незаметно вложить в тетрадь купюру, пошла с ней к профессорскому столу. Протянула Мориарти тетрадку и стала ждать.

– Присаживайся, показывай, – кивнул профессор на стоявший рядом с ним стул, посмотрев на меня, как удав не кролика, и, будто прочитав мои мысли, добавил: – Не бойся, Синицына, я тебя не проглочу.

Я робко примостилась на краешек стула и подвинула тетрадь ближе к профессору. Он начал листать ее, наткнулся на купюру.

– Это за консультацию? – поинтересовался Мориарти, ничуть не смутившись, после чего подвинул купюру ко мне и холодно сказал: – Дополнительные занятия оплачиваются через бухгалтерию.

Игорь Александрович посмотрел записи в моей тетрадке, хмыкнул и заметил:

– Да, без дополнительных занятий здесь не обойтись. Вот мой номер телефона, после оплаты курсов позвони, договоримся о времени и месте проведения консультаций.

Профессор вложил в мою тетрадку визитку, закрыл ее и вручил мне, затем обратился к аудитории:

– Кто следующий?

Я забрала тетрадку и вернулась на место.

 

Оплату за курсы по физике я внесла на перемене, а после занятий набрала номер Игоря Александровича. Он сказал, что могу приходить хоть сейчас, так как он все равно задержался в лаборатории. Я вернулась в универ.

Обычно и по вечерам в учебных корпусах бывает много народа, но на этот раз почему-то здание пустовало. По крайней мере, в коридоре второго этажа, где располагались лаборатории, я никого не встретила. Я постучала в нужную дверь и приоткрыла ее. Мориарти был на месте и один. Мои надежды на то, что он задержался с лаборантом или студентом, рухнули. Но отступать было поздно. Я поздоровалась и вошла.

– У меня к тебе деловое предложение, Синицына, – без обиняков сказал профессор. – Ты же все равно не выучишь физику? Да что я спрашиваю – конечно, не выучишь! Для этого мало твоего желания, нужны еще и возможности, но природа наделила тебя не мозгами, а чем-то другим. Так что оценку ты можешь получить только одним способом – сделав что-нибудь приятное для меня.

– Я не буду заниматься с Вами сексом за оценки, я не такая, – я начала отступать к двери.

– Разве я что-то сказал про секс? Мне нужен доброволец для проведения тестов. Не бойся, это совершенно безопасно. Единственное, что от тебя потребуется, так это потратить несколько вечеров, а потом держать язык за зубами. Ты хоть умеешь хранить секреты?

– Умею, – пообещала я, облегченно вздохнув.

– Тогда завтра к восьми вечера приходи вот по этому адресу, – профессор протянул мне сложенный пополам листок бумаги. – Это мой адрес, но я тебя зову не на чай, так что расслабься. У меня там в подвале частная лаборатория, экспериментировать будем там.

– А это точно безопасно? – забеспокоилась я, узнав, что встречаться с Мориарти мне придется за пределами вуза.

– Разумеется, – еще раз успокоил меня Игорь Александрович. – Безопасно, не больно и не сложно. Даже интересно. Тебе понравится.

Вот последней фразы лучше бы он не произносил: так обычно говорят герои эротических рассказов, подбираясь к своей жертве. Но профессор, кажется, не догадывался, какие ассоциации могут вызвать у меня эти слова. Или все-таки догадывался?

 

Было у меня предчувствие, что физиком я так и не стану, вылетев из универа раньше, чем получу диплом. Поэтому, конечно, можно было не унижаться и послать опасного препода куда подальше. Но все же не хотелось огорчать предков отчислением с первого же курса. Поэтому к Мориарти, который на самом деле был Драгомировым, я все-таки пошла.

Профессор жил в частном доме в поселке, который относительно недавно был присоединен к городу. Я ожидала увидеть скромное жилище, ведь преподавательская зарплата не так уж и высока, но передо мной оказался добротный особнячок, бельэтаж которого нескромно выглядывал из-за высокого кирпичного забора. Я даже достала листок с адресом и еще раз взглянула на него, чтобы убедиться, что ничего не перепутала. Ошибки не было.

Надавливая кнопку звонка, я готова была услышать грозный лай собак, так как в фильмах домовладения, подобные драгомировскому, обычно охраняются целой сворой. Но никто на меня не загавкал и не зарычал. Услышала я только голос профессора из домофона. Он сказал, что я могу войти. Прозвучал сигнал открытия замка, и я толкнула калитку, проникая внутрь.

Дверь дома распахнулась, как только я к ней подошла. Несмотря на то, что был апрель, и отопление отключили совсем недавно, Игорь Александрович был в шортах и шлепках, больше на нем ничего не было, так что я могла вдоволь любоваться его торсом. Только я этого не хотела. Не потому, что он был малопривлекательным, а как раз наоборот. Профессор выглядел как мачо с обложки журнала, и я опасалась, что разглядывание его тела может вызвать во мне к нему неправильный интерес. У меня был жених, и изменять ему я не собиралась, да и разум мне говорил, что вступать в интимные отношения с преподавателем – так себе идейка.

– Привет, Синицына. Ты мастерица преподносить сюрпризы.

– Здравствуйте. Какие еще сюрпризы? – я недоумевала.

– Вовремя пришла.

– Но только если Вы не оденетесь, то уйду.

– Так я ж одет.

– Не полностью.

– Не капризничай, Елизавета, – продемонстрировал Игорь Александрович знание моего имени. – Я даже не в трусах тебя встретил, а специально шорты надел.

– Все равно вы меня смущаете. Без майки неприлично гостей встречать, – заметила я, тем не менее проходя в распахнутую дверь, которая тут же за мной захлопнулась на замок.

– Не строй из себя целку, – грубо парировал профессор. – Я видел, как ты со своим херувимчиком в коридоре целовалась, бесцеремонно хватая его за причинное место. Ты мне скажи: в постели он такой же инфантильный, как и на лекциях?

Почему-то то, что профессор нелестно отозвался о моем женихе, назвав его херувимчиком, меня задело больше, чем первая часть выказывания преподавателя.

– Вы полагаете, это остроумно – назвать кого-то херувимчиком из-за того, что его фамилия Херувимов? – поинтересовалась я. И добавила: – Вообще-то, он мой жених, так что наши поцелуи не могут служить свидетельством моей испорченности.

– Раздевайся, вешалка справа, – сказал Драгомиров, даже не подумав о том, чтобы помочь мне снять плащ. Сам он так и остался в шортах и с голым торсом.

Я повесила плащ и шарфик, прошла в дом.

– Свитер тоже снимай, – обнаглел профессор.

– Игорь Александрович! – возмутилась я. – Вы ж сказали, что не для интима меня зовете, а то бы я не пришла.

– Да я не говорю, что для интима. Просто у меня тепло, запаришься в свитере.

Точно, в профессорском доме было жарко, как в преисподней. Вероятно, дом отапливался АГВ, и Драгомиров почему-то не спешил его отключать.

– Не могу свитер снять, под ним у меня ничего нет, кроме бюстгальтера, – пояснила я, с огорчением подумав, что придется мучиться от духоты.

– Я тебе сорочку дам, чистую.

– Я не надену чужое белье, даже чистое. Вы что, с ума сошли?

– Я не про белье, а про мужскую рубашку. Держи! – Игорь Александрович снял с висящих на ручке шкафа плечиков сорочку и бросил ее мне. Я машинально поймала.

– Буду ждать тебя внизу. Как переоденешься – спускайся, – профессор исчез за дверью, ведущей куда-то вправо.

Я подумала, что в сложившихся обстоятельствах разумно принять предложение профессора, и переоделась.

За дверью была лестница, ведущая вниз. Я спустилась по ней и обалдела. Я, конечно, не знала, как должна выглядеть современная частная лаборатория, но драгомировская меня впечатлила. Здесь было много всяких мониторов и каких-то непонятных приборов, вдоль стен тянулись жгуты проводов, мигали какие-то индикаторы. Было такое впечатление, будто я попала на съемки фантастического фильма.

Профессор усадил меня в кресло и сказал, что для чистоты эксперимента необходимо завязать глаза. Я согласилась. После этого Игорь Александрович сказал, что мне нужно будет всего лишь угадывать, какая картинка у него на мониторе: красный прямоугольник или зеленый круг. Этот эксперимент показался мне презабавным, и я, не удержавшись, хмыкнула.

– Прошу серьезно подойти к своим обязанностям, – в голосе профессора прозвучала обида. – И угадывай старательно, сосредоточься. Это тебе в жизни еще пригодится.

Я не могла представить себе, как мне может пригодиться умение угадывать картинки, но на поверку Мориарти оказался прав, и позже я пожалела, что недостаточно хорошо старалась выполнять его поручения во время наших экспериментов.

Сначала я угадывала картинки просто так, потом – в каком-то шлеме. Затем профессор сказал, что должен проверить, насколько точнее передаются визуальные образы при тактильном контакте, и положил руку мне на колено. Оно было голым, точнее, в тонких колготках, но мне пришлось терпеть это маленькое сексуальное посягательство, так как Игорь Александрович ведь пояснил, что это нужно для науки, а не для возбуждения. Но тело мое, вероятно, чего-то недопоняло, так как отозвалось на прикосновение горячей мужской руки так, как будто это была любовная прелюдия: оно напряглось, а дыхание участилось, сердце ускорилось. Я очень надеялась, что Игорь Александрович не заметит этого, но он не только заметил, но даже сконцентрировал на этом внимание:

– Я тоже хочу тебя, Елизавета, но сейчас не время думать о любви. Возбуждение мешает чистоте эксперимента.

Я вспыхнула, но вовремя сообразила, что продолжать разговор на эту щекотливую тему не в моих интересах, поэтому промолчала.

– Попробуем другой вид тактильного контакта, – сказал Игорь Александрович спустя некоторое время. Он обошел меня, встав сзади, и положил мне руки на плечи. Меня тут же обдало жаркой волной.

«Господи, хоть бы он промолчал!» - подумала я. Похоже, моя мольба на небесах была услышана, так как на этот раз Драгомиров иронизировать по поводу моих плотских желаний не стал.

– Теперь я тебе буду показывать игральные карты, а тебе нужно угадать цвет масти, – поменял он задание минут через десять или пятнадцать. И снова я угадывала просто так, в шлеме, с ладонью Драгомирова на коленях и с его руками на своих плечах.

– Надо бы, конечно, попробовать передать мысленно образы через поцелуй, – многообещающе заметил профессор, снимая с моих глаз повязку, – но этим мы займемся как-нибудь в другой раз. Ты, кажется, устала.

– Еще как устала, – пожаловалась я, мысленно моля Бога о том, чтобы Мориарти забыл про свое «обещание». Но мечтала я об этом, как показало время, напрасно.

 

В следующий раз, зная, как жарко у Драгомирова, я пришла к нему в блузке. Ничего страшного при предыдущем его посещении со мной не произошло. Да, были намеки, прикосновения, но не более того. Взять меня силой или склонить к интимной близости профессор не пытался. Второй визит не должен был пугать меня так же сильно, как первый. Однако чем я ближе подходила к его дому, тем сильнее меня охватывала тревога, источник которой мне никак не удавалось обнаружить.

Ворота и входная дверь были не заперты, но я позвонила. Профессор не ответил, и моя тревога нашла недостающий объект. Я стала волноваться за профессора. Выглядел он, конечно, здорово и спортивно, но все же ему под пятьдесят. Вдруг, сердце прихватило? Не задумываясь о том, что первой обнаружить труп преподавателя – то еще счастье, я распахнула ворота и побежала к дому, ворвалась в него. Влетев в коридор, запыхавшись, остановилась и замерла. Профессор сидел перед телевизором и смотрел какой-то допотопный ужастик. На труп он похож не был, на больного тоже.

– Здравствуйте, Игорь Александрович! – громко сказала, привлекая к себе внимание. Он обернулся и выключил телевизор.

– Думал, опоздаешь, а ты снова вовремя, – похвалил меня преподаватель, улыбнувшись. Я улыбнулась в ответ.

Драгомиров снова был в одних шортах, но на этот раз одеться его я не просила, понимая, что это бесполезно. Сняла плащ, разулась и поинтересовалась, можем ли мы приступать к опытам, чтобы не терять время.

Несмотря на то, что профессор оказался жив и здоров, тревога меня не покидала, а когда я спустилась в подвал, сердце вообще бешено заколотилось. Казалось, опасность висела в воздухе, как будто какие-то чудовища уставились на меня со всех сторон и в любую секунду готовились на меня наброситься.

Игорь Александрович предложил мне не менять сегодня ход эксперимента, но решил усложнить задание. Сначала мне нужно было угадать масть показанной мне карты, а не просто ее цвет, как в прошлый раз. Затем я угадывала конкретную карту. Напомню, что глаза у меня были завязаны, так что шансов назвать карту правильно у меня не было. От слова совсем. Один к 36-ти. Я искренне пыталась сосредоточиться, но беспричинная тревога мешала мне это сделать. Особенно тяжело мне давались опыты с тактильным контактом. С одной стороны, мне казалось, что прикосновения профессора помогают представить карту, на которую он смотрит. С другой стороны, эти касания вызывали во мне бурю эмоций отнюдь не научного характера.

– Усложним-ка еще, – довольно промурлыкал профессор. Можно было подумать, что я какие-то из карт чудом умудрилась угадать. – Теперь я буду показывать тебе не карты, а картинки с изображением разных предметов: фруктов, овощей, животных и тому подобное. Называй, что видишь.

– По-прежнему с завязанными глазами? – уточнила я.

– Да.

– Может, сузить тематику показываемых мне предметов до одной категории? – подсказала я профессору, понимая, впрочем, что и в этом случае эксперимент обречен на провал.

– Не стоит. У тебя хорошо получается.

«Да ну? - засомневалась я про себя. – Интересно, какой процент угаданных изображений тянет на «хорошо»?»

Но тут перед моим мысленным взором предстал расчлененный труп. Из отрубленных конечностей сочилась кровь. Мне казалось, что он находится в комнате. Сердце заколотилось, как сумасшедшее. Перехватило дыхание. Я сорвала повязку, увидела перед собой зловещую улыбку профессора, вскрикнула и потеряла сознание.

Пришла в себя от того, что кто-то дергал меня за уши. Открыв глаза, увидела над собой Игоря Александровича. Я лежала на полу, блузка и лифчик на мне были расстегнуты.

– Что вы делаете? – возмутилась.

– Массирую тебе уши, при обмороках рекомендуют.

– А раздели зачем?

– По той же причине.

Наконец-то Драгомиров оставил меня в покое, встал и отошел в сторону. На нем были лишь трусы, не способные скрыть его возбуждения. Я собралась уже сказать ему пару ласковых, как сообразила, что шорты он снял и свернул, чтобы положить мне под ноги. Вспомнилась неизвестно откуда взявшаяся в моей голове информация, что ноги у потерявшего сознание человека следует приподнять, чтобы обеспечить приток крови к мозгу.

– Полежи пока, я чай заварю, – не смущаясь, сказал профессор и направился к лестнице.

– Вы бы лучше кондиционером обзавелись, – посоветовала я, окончательно приходя в себя.

Тревога прошла. После обморока мне стало значительно лучше, хотя должно было быть наоборот. Возможно, волнение объяснялось предчувствием потери сознания, но теперь опасность осталась позади.

 

Третий визит к Драгомирову стал для меня даже большим испытанием, чем два предыдущих – Игорь Александрович вспомнил о своей идее передавать мысленно образы через поцелуи. Я попыталась отказаться от этих опытов, но профессор сказал, что тогда и предыдущие эксперименты не считаются – их результаты не с чем сравнить. Пришлось соглашаться, предупредив, что для опыта достаточно невинных неглубоких поцелуев. Это условие Драгомировым было принято.

Думаю, что эксперимент с поцелуями был самым неудачным изо всех. Дело в том, что как только губы профессора коснулись моих, у меня из головы исчезли все образы, кроме одного: мы с Драгомировым сливаемся в любовном экстазе, он берет меня властно и страстно, меня накрывают сладкие и теплые волны наслаждения, которые становятся все жарче и захлестывают меня все сильнее…

– Что ты видела? – услышала я как будто издалека голос профессора, когда он отпустил меня. Я поняла, что он нарушил свой договор, поцеловав меня по-настоящему. Честно ответить, что видела в своем воображении, я Игорю Александровичу, разумеется, не могла, но вовремя вспомнила, что лучшая защита – нападение, и ответила:

– Вы нарушили наш договор.

– Хочешь сказать, тебе не понравилось и не захотелось продолжения?

– Не понравилось и не захотелось, – мой голос предательски задрожал.

Драгомиров снова наклонился ко мне и впился в мои губы своими. Я хотела сразу влепить ему пощечину, но потом решила отложить это на потом, когда закончится поцелуй – больно уж он был сладким, уносящим на край света. Перед моим внутренним взором снова возникли эротичные образы, но все же я продолжала контролировать себя, поэтому наградила профессора оплеухой сразу же, как он оторвался от моих губ. Он поймал мою руку и поцеловал кончики пальцев, отчего у меня перехватило дыхание. Меня обдало жаром, как будто меня приласкал сам Дьявол.

– Так нельзя, – беспомощно пропищала я. – Так нечестно.

Профессор отпустил меня и вернулся за монитор. Я отдышалась и немного остыла, после чего заявила, что сейчас уйду и не вернусь, так как он нечестно играет.

– Не припоминаю, чтобы мы договаривались о правилах игры, – парировал Мориарти. В сущности, он был прав – я не брала с него никаких обещаний, и он мне их не давал.

– Зато я свободная женщина, так что имею право выйти из игры в любое время и без чьего-либо разрешения.

– Разумеется, но тогда я не поставлю тебе оценку, – согласился коварный препод. – А остался-то всего лишь один день. Я позову тебя, когда начнется сессия, и тогда сама решишь, приходить ли тебе ко мне за оценкой или нет.

– А в универе ее что, нельзя поставить?

– Нельзя. Мы не провели еще одного очень важного опыта, - заявил Драгомиров.

– Надеюсь, он не предполагает совершения каких-либо действий сексуального характера, в том числе и поцелуев?

– Ты не перестаешь удивлять меня, Синицына, – засмеялся профессор. – Откуда только набралась таких словечек? Обещаю, секса не будет, даже поцелуев. Один простой эксперимент, и ты свободна. Если только не захочешь продолжить сотрудничество на новых условиях.

Такой вариант меня устроил, и я заранее знала, что даже если Драгомиров предложит мне выгодные условия, сотрудничать с ним после получения оценки я прекращу – он меня почему-то пугал.

 

Последний визит к профессору отличался от предыдущих. Когда я пришла к нему, он мне сразу же показал шампанское, креветки, икру, ананас и конфеты, сообщив, что готовится отметить наш контракт. Я напомнила ему, что я пока что ни на что не подписывалась и не факт, что подпишусь.

– Тогда отметим окончание нашего сотрудничества, – в голосе Драгомирова не было и тени грусти, из-за чего я почувствовала, что он готовит для меня какой-то неприятный сюрприз. Но только в чем подвох?

Мы спустились в лабораторию, и Драгомиров предложил начать с обсуждения условий договора. Я согласилась выслушать его, хотя заранее знала, какой дам ответ.

– Мои исследования дошли до такой стадии, когда для продолжения, как ты и предполагала, нужны более близкие отношения между индуктором и перципиентом.

– Можете дальше не продолжать. Я Вас поняла, и я отказываюсь.

– Все же дослушай. Я понимаю, что тебе не выгодно быть любовницей профессора, что из-за этого может сорваться твой брак с херувимчиком, на которого у тебя планы, а все девушки хотят замуж.

– Не все! И он не херувимчик.

– Может, и не все, но ты хочешь. И да, твой Сема на самом деле не херувимчик, и скоро ты в этом убедишься. Но сейчас речь о другом. Я делаю тебе предложение руки и сердца. Выходи за меня, и продолжим эксперименты.

– Вы серьезно? Предлагаете мне брак по расчету? Да никогда!

– Не лукавь. Наш брак не будет фиктивным. Мы оба знаем, что в сексуальном плане хорошо совместимы. Я не мальчик, чтобы не заметить, что возбуждаю тебя. И никогда не скрывал, что ты тоже привлекаешь меня как женщина. Мы и в плане мироощущения близки. Разъединяет нас лишь уровень интеллекта, но тебя-то это как раз беспокоить не должно, – не удержался от колкости даже в столь ответственный момент циничный профессор.

– Интересно, в чем же, по-вашему, заключается наша духовная близость?

– Мы холодны, расчетливы, циничны и упрямы. Имеем хорошее воображение, но при этом полностью лишены эмпатии…

– Постойте, эмпатия – это что?

– Сочувствие, чуткость.

– Так и думала. Это неправда, я добрая.

– Ага, такая добрая, что отказалась с однокурсниками ехать в детдом, порадовать детишек концертом? Такая добрая, что всего один раз навестила бабушку, отправленную твоим отцом доживать свой век в доме престарелых? Такая добрая, что просила перевести тебя в другой класс, когда в вашем появился инвалид? И это из-за доброты ты обходишь стороной нищих и, как от прокаженных, шарахаешься от уродов и стариков?

Не знаю, где раздобыл Мориарти всю эту информацию обо мне, но она была правдивой. Однако я попыталась оправдаться:

– На самом деле мне всех их жалко!

– Ну, мне-то ты об этом не рассказывай, – усмехнулся профессор. – Я ж тебя за это не осуждаю, а наоборот.

– Думайте что хотите, но замуж за Вас я не выйду, – твердо отказала я Драгомирову. – У меня есть жених.

Честно говоря, Сема никогда не возбуждал меня так же сильно, как профессор, и его родители жили не намного лучше, чем Мориарти. Драгомиров был для меня более выгодной партией. Но меня пугал его цинизм, для меня он был словно темный омут, из которого могло вылезти все что угодно. Сема же был своим, почти родным, я ему верила и не собиралась его предавать. Я знала его 12 лет, и половину этого срока была в него влюблена. А сейчас вообще находилась в двух шагах от цели: я уже заводила разговоры о нашей свадьбе, и он покорно молчал, не поддерживая беседу, но и не высказывая возражений. Оставалось немного дожать, и он сделает мне предложение или же примет мое, как получится.

– Это окончательный ответ?

– Да!

– Хорошо, ставим последний опыт, я расписываюсь в зачетке, отмечаем наш договор и расходимся.

– Мы же ни о чем не договорились!

– Как это не договорились? Договорились не пожениться. Определенность – штука хорошая, за нее стоит выпить.

– Окей, – согласилась я.

 

Последний опыт был необычным. Драгомиров завязал мне глаза, надел на меня наушники и уложил на кресло, которое заранее разложил. Он включил мне какую-то музыку и приказал медитировать, представляя себе что-нибудь приятное, например, как я лежу на пляже, плаваю в теплом море. Он начал подсказывать мне, что воображать, и под монотонный гул его голоса я заснула. Мне снился пляж, залитый солнцем, шум прибоя и что-то еще, чего я уже не запомнила.

Когда я проснулась, Игорь Александрович сообщил мне, что эксперимент окончен, и протянул зачетку. Я открыла ее, чтобы убедиться в том, что оценка поставлена. Профессор не поскупился даже на «отлично». «Не такой уж он и козел», - подумала я, сообразив, что мой отказ даже не заставил его снизить отметку до «хорошо» или «удовлетворительно», а мы ведь не договаривались, что он поставит мне пятерку. В благодарность я согласилась посидеть с ним за столом и даже разрешила ему сделать со мной на прощание селфи. Шампанское снизило мою бдительность, и позировала я, позволяя Драгомирову обнимать себя за талию и плечи.

 

На следующий день фотографии с нашей с Драгомировым «прощальной» вечеринки были у Семы. И не только они. Похоже, у Мориарти в доме по всем углам были распиханы камеры. В итоге на одной фотке я была в рубашке Игоря Александровича (она была необычной, узнаваемой), на другой – он целовал меня в шею, а блузка на мне была расстегнута, на третьей он стоял, частично загораживая меня, в одних трусах.

– Это что? – спросил меня, пролистав перед моим носом пикантную подборку, Сема.

– Эти фотографии вырваны из контекста, – попыталась я оправдаться перед женихом. – У нас с ним на самом деле ничего не было.

– Как, по-твоему, можно фотографии вырвать из контекста? – насмешливо поинтересовался мой жених.

– Сейчас объясню, – начала я. – Вот на этой фотографии я переодеваюсь, потому что у него в доме парилка, она не после секса сделана.

– Не продолжай, – остановил меня Сема. – Звучит жалко и неубедительно. Не сомневаюсь, что и другие объяснения будут аналогичными. Мы больше не встречаемся. Мне не нужна девочка легкого поведения. Интересно, с кем ты еще переспала из-за оценок?

– Больше ни с кем, – я поняла, что глупо сформулировала ответ, оговорив себя, когда слова уже сорвались с моего языка.

– Вот и призналась, – зло произнес Семен. – Ты для меня – никто. Больше не звони, не пиши, и даже не приближайся ко мне.

– А что будет, если я нарушу твой запрет? – я прильнула к бывшему жениху и попыталась поцеловать его. Он отстранился и больно ударил меня по щеке. Я машинально закрыла лицо руками, так как мне почему-то стало стыдно. Стыдно и горько. Я почувствовала себя оскорбленной, обманутой, обокраденной и загнанной в угол.

Когда я отняла руки от лица, Семы рядом уже не было. Мне захотелось ласки и тепла. Я пошла на пляж. Был май, и вода еще не прогрелась, но где-то в подсознании засела мысль, что у моря я найду утешение. Несмотря на то, что на мне не было купальника, я скинула с себя одежду и вошла в воду. Оттолкнулась от дна, поплыла.

Что произошло потом, я не помню, но очнулась я на пляже, переполненном людьми. Сначала увидела над собой встревоженное лицо какой-то девушки. Потом надо мной склонился какой-то парень. Его лицо тоже выражало тревогу и озабоченность. Молодые люди переглянулись и пожали плечами, снова склонились надо мной.

Я села на теплом песке и только тут заметила, что девушка и парень совершенно голые. На пляже было много и других обнаженных людей. Они выглядели немного странно: худощавые, с непропорционально большими головами и огромными живыми глазами. Я посмотрела на себя. Нет, я все-таки была одета в те же трусики и бюстгальтер, в которых входила в воду. Но мне показалось, что изменилось мое тело: ноги и руки стали более тонкими и, кажется, хрупкими, талия тоже постройнела. Может, все это мне снится?

Вокруг меня собрались все, кто был на берегу. Они заглядывали мне в лицо, старались поймать мой взгляд, трогали мое тело, но ничего не говорили. Я догадалась, что попала на нудистский пляж при каком-нибудь пансионате для глухонемых людей. Но почему они пришли позагорать так рано? Хотя, вообще-то, холодно не было. Может, я переместилась в пространстве и времени? Да ну, это бред!

Молодая парочка, подошедшая ко мне первой, помогла мне подняться. Девушка накинула мне на плечи парео. Сама она натянула на себя легкие полупрозрачные шаровары. Я обернулась и увидела, что юноша облачается в аналогичные штаны. Поддерживая меня под руки, хотя я в этом и не нуждалась, так как не чувствовала себя обессиленной, глухонемые проводили меня в стоящее неподалеку бунгало и чуть ли не силой уложили в постель.

Потом девушка принесла какой-то коктейль и предложила мне. Пить на самом деле хотелось сильно. Я поблагодарила ее за напиток, забыв, что она ничего не слышит. Глухонемая улыбнулась мне и понимающе кивнула. Вскоре меня начало клонить в сон. Вероятно, мои новые знакомые, если их можно назвать таковыми, подмешали в коктейль снотворное. Поняв, что со сном бороться бессмысленно, я покорилась ему.

Глава вторая. Лиза и Ефим

Проснувшись, я не сразу узнала место, где очутилась. Это была небольшая, но светлая комната. Легкий ветерок, проникающий сквозь приоткрытое окно, играл тюлевыми шторами. Вместе с ветром в комнату врывались крики чаек и свежий, но слегка терпкий аромат морской воды. Я вспомнила, что, будучи отвергнута возлюбленным, который поверил не мне, а оклеветавшему меня профессору, я в отчаянии пошла к морю. Я любила его, и плавание было для меня лучшим средством снятия стресса. Однако сейчас вода была слишком холодна для того, чтобы плавать, и я не могла понять, что заставило меня войти в нее. Закралось подозрение, что, возможно, будучи в отчаянии, я хотела уйти из жизни (а такие мысли у меня были). Но почему тогда я выбрала столь неподходящий для меня способ самоубийства? Я была кандидатом в мастера спорта по плаванию, и утонуть мне было бы непросто. Это как же далеко мне нужно было заплыть, чтобы не хватило сил вернуться? И почему-то я не помнила, как я плыву и тону, как будто этот короткий эпизод моей жизни кто-то услужливо стер из моей памяти, чтобы мне не пришлось повторно переживать страдания, которые я наверняка испытывала, оказавшись на грани жизни и смерти.

Похоже, глухонемая парочка нашла меня и спасла. И я почему-то оказалась далеко от того места, где заходила в воду. Но наверняка не настолько далеко, чтобы не иметь возможности сегодня же вернуться домой. Нужно будет поблагодарить спасителей и вернуться к родителям, которые теперь, наверное, с ума сходят от беспокойства. Ведь раньше не было такого, чтобы я не приходила ночевать. И телефон мой, оставшийся на берегу, тоже не отвечает, заставляя моих предков волноваться еще сильнее.

Объясняться с глухонемыми раньше мне не приходилось, но, подумалось, что найти возможность сказать им спасибо и узнать, где именно сейчас нахожусь, смогу.

Закутавшись в простыню, чтобы не смущать хозяев дома своей наготой, а, точнее, чтобы не смущаться собой, так как молодые люди, как я поняла, были нудистами, я открыла дверь комнаты и вышла в коридор. Откуда-то раздавалась приятная музыка – кто-то играл на скрипке. Я догадалась, что мои спасители, вероятно, находятся в том помещении, где звучит скрипка, и направилась в ту сторону, уже на ходу сообразив, что в доме имеются не только глухонемые. Ведь люди, не умеющие слышать, не будут играть на скрипке. Все складывалось наилучшим образом.

Музыка привела меня в просторную комнату, где находилось несколько человек, очень похожих друг на друга. Я поняла, что не могу их отличить, как это часто бывает при общении с людьми малознакомой расы и национальности. Я, например, с трудом различаю азиатов. На этот раз я даже не была уверена, есть ли среди присутствующих мои спасители. Тем более что одеты все были почти одинаково: в широкие брюки из легкой полупрозрачной ткани и свободные блюзы из такого же материала. Различались костюмы лишь расцветкой и рисунками. Женщин от мужчин можно было отличить лишь по тонким бюстгальтерам, поддерживающим их груди.

Увидев меня, скрипач оторвал смычок от струн и опустил скрипку. Все обернулись в мою сторону, приветливо заулыбались. Но никто не вымолвил ни слова. Я поздоровалась, пожелав всем доброго утра. Присутствующие снова заулыбались и еще энергичнее закивали головой, и только скрипач каким-то певучим голосом произнес на мое приветствие:

– Утро доброе!

Меня не мог не удивить тот факт, что люди, только что слушавшие музыку, продолжают вести себя, как глухонемые. Может, они слышат, но не могут говорить? Интересно, бывает ли такое? Почему-то мне казалось, что эта патология если и встречается, то крайне редко. Может, она передается по наследству? Тогда внешняя схожесть людей, встреченных мною в этом доме, объясняется их родственными связями.

– Спасибо, что спасли меня! – сказала я, почему-то подчеркнуто громко и четко, чуть ли не по слогам. – Подскажите, как пройти к остановке, и я не буду больше надоедать вам своим обществом.

– Пожалуйста, – ответил за всех скрипач. – Рад был бы подсказать тебе, где находится автобусная остановка, но не знаю, что это.

– Хорошо, я сама найду, – решила я и, вдруг вспомнив, что мне нечего надеть, добавила: – Дайте мне, пожалуйста, что-нибудь из одежды. Потом я обязательно все верну.

Одна из девушек покинула комнату и вскоре вернулась с моим бельем и костюмом, аналогичным тому, что был надет на нее, только не бирюзового, а розового цвета. Я поблагодарила и сказала, что пойду в комнату, где спала, чтобы переодеться. Девушка улыбнулась и кивнула, затем выразительно посмотрела на скрипача, и он пропел, обращаясь ко мне:

– Потом приходи сюда, я провожу тебя в столовую, мы будем завтракать.

Я сразу почувствовала, что сильно голодна, и еще раз поблагодарила странных хозяев дома за гостеприимство.

 

Оказавшись в столовой, я сообразила, что так и не познакомилось со своими спасителями, и поспешила исправить эту оплошность, назвав свое имя. Скрипач представился Афанасием, сказав, что является соседом хозяев бунгало, которых зовут Павлом и Дарьей (юноша в синем и девушка в бирюзовом при этом кивнули мне, тем самым еще раз подтвердив, что они все слышат, но только не говорят). Он сказал, что в гости он пришел со своими детьми, Михаилом и Софией. Так я познакомилась со всеми присутствующими, с удивлением осознав, что они, несмотря на внешнюю схожесть и одинаковый редкий недуг, являются не родственниками, а соседями.

Завтракали овсянкой с сухофруктами, пили кофе с шоколадом. Удивительно было смотреть, насколько хорошо понимали друг друга участники застолья, молча подавая друг другу тарелки, чашки, кофейник… Потом я собиралась покинуть дом, но мне не позволили, настойчиво посоветовав остаться в своей комнате и дождаться какого-то Ефима, который, по словам музыканта, должен был мне помочь. Я покорилась. Дожидаясь Ефима, я немного скучала, но не испытывала тревоги. Несмотря на то, что хозяева дома, в котором я оказалась, вели себя странно и сами выглядели необычно, я их не боялась. Они сразу показались мне добрыми и милыми людьми.

От безделья я маялась до обеда, пока за мной снова не пришел музыкант и не пригласил меня в столовую. На обед был томатный суп и овощной салат, к которому подали пресные лепешки. На третье мне предложили абрикосовый компот, который я тоже с удовольствием выпила.

После обеда наконец-то пришел долгожданный Ефим. Как и все, кого я видела сегодня, он был худощавым, с довольно крупной головой и огромными глазами, но чуть выше и плотнее остальных. Да и вообще он выглядел чуть более гармонично и пропорционально сложенным, чем остальные, немного отличался от них. Одет он тоже был иначе. Брюки на нем были примерно такого же кроя, но более плотные, похожие на льняные, но менее мнущиеся. Рубаха была такой же тонкой, как и у всех, но неяркая, защитного цвета, и без каких-либо узоров. Его каштановые волосы были густыми и, похоже, непослушными, так как топорщились в разные стороны. Теплый взгляд карих глаз Ефима успокаивал.

– Ефим, – представился он, войдя в мою комнату в сопровождении хозяев дома и протянув мне руку для рукопожатия. Это был первый из моих новых знакомых, кто говорил, причем говорил нормальным голосом, не растягивая слова и не делая вид, что поет.

– Лиза, – представилась я, пожав протянутую здесь руку.

– Не бойся, Лиза, здесь тебя не обидят, – успокоил меня Ефим, хотя и я так не боялась. – Я работаю с детьми-инвалидами, имеющими ограниченные возможности телепатии, и помогу тебе. Скажи только, откуда ты появилась на нашем пляже, где живешь, где твои родители или опекуны, кто о тебе заботится.

– Я хотела поплавать, – соврала я, так как мне было стыдно признаваться в попытке совершить суицид, – а потом не помню, что со мной случилось. Очнулась уже здесь.

– Тебе нечего стыдиться, – заверил меня Ефим, как будто прочитав свои мысли. – Конечно же, тебе нелегко живется в этом мире, тем более что твои родители или опекуны почему-то не позаботились о том, чтобы развить в тебе телепатические способности. А они все-таки есть, пусть и в зачаточном состоянии, иначе бы я не услышал обрывки твоих мыслей, не произнесенных вслух. Я научу тебя общаться с людьми, и ты увидишь, что эта жизнь не так уж и плоха!

– Спасибо, – поблагодарила я Ефима за заботу. – Но я тебя не понимаю. О какой телепатии ты говоришь. Здесь что, все телепаты?

– Разумеется.

– Но я случайно попала в ваш пансион или поселок, а так я живу в городе. Так что проблем с общением не испытываю. Если я и была огорчена, то совсем другим, – я вспомнила жаркую, как огонь, пощечину, недоверие Семы, коварство профессора, несправедливые оскорбления и обвинения.

Все недоуменно переглянулись.

– Извини, я невольно почувствовал твою обиду на кого-то и услышал слова, произнесенные обидчиком, – растерянно произнес Ефим. – Странно, но все выглядит так, будто ты общалась с инвалидом, который тоже почему-то не проходил реабилитацию. Скажи, тебе много встречалось людей, которые общались вербально, голосом передавая информацию?

Несмотря на то, что Ефим изъяснялся странно, я догадалась, что он как-то увидел мои воспоминания, и поняла, что вербальное общение ему кажется нонсенсом. Он что, с луны свалился?

– В городе все общаются вербально, – сообщила я.

Мои новые знакомые снова переглянулись.

– Вероятно, это последствия шока, – догадался Ефим. – Должен тебя огорчить: в городе все, как и здесь, общаются телепатически.

Я вспомнила всякие истории про порталы в другие миры, и в мои мысли вкралось предположение, что я, войдя в воду, как-то умудрилась нырнуть в такой портал, а вынырнула уже здесь, то есть неизвестно где.

– Я хотя бы на Земле? – поинтересовалось озабоченно.

– Конечно, где же мы можем быть еще? – улыбнулся Ефим.

– А год сейчас какой? – с замиранием сердца спросила я Ефима.

– 3525-ый, – не задумываясь, ответил он, и по его лицу я поняла, что он не врет.

«Твою ж мать! – промелькнуло в голове. – Я переместилась на полторы тысячи лет вперед. Разве такое бывает?».

– Да, невероятно, – прочитал мои мысли Ефим. – Но, похоже, что так оно и есть.

В глазах Паши и Даши застыло недоумение – они же не слышали почему-то моих мыслей, они были открыты лишь для Ефима. Поэтому тот поспешил объяснить им, что произошло:

– Лиза живет где-то поблизости, но в 2025 году. Точнее, жила. Она хотела покончить жизнь самоубийством из-за того, что ее оклеветали, а ее жених поверил в эту чушь и ее бросил. Чудом она не погибла, а оказалась в нашем времени, на ближайшем пляже. Вы вовремя заметили, что ей нужна помощь, и вытащили ее из воды даже раньше, чем она успела нахлебаться. Что с ней делать, я не знаю.

Паша и Даша уставились на Ефима, видимо, спрашивая его еще о чем-то.

– Да, ее современники не обладали сколько-нибудь развитыми способности к эмпатии и телепатии, а тех, у кого эти способности были хотя бы немного развиты, 1500 лет назад считали магами и экстрасенсами. Но Лизе повезло. У нее эти способности есть, хоть и совсем неразвиты. Мне удается поймать обрывки ее мыслей, увидеть какие-то образы из ее жизни, почувствовать ее эмоции. У нее есть шансы адаптироваться в нашем мире. Но над развитием ее способностей придется поработать. Полагаю, что это непростой случай.

– Ты говоришь вслух, чтобы я тоже понимала или тоже не умеешь передавать информацию мысленно? – поинтересовалась я у Ефима.

– Ты верно угадала, что вслух говорю для тебя. Тебе и так нелегко. Не хочу усугублять ситуацию, заставляя тебя чувствовать себя неполноценной из-за того, что не можешь принять участие в телепатической беседе.

– Ты сказал, что можешь мне помочь…

– Думаю, что да. Я работаю с детьми-инвалидами, от природы обделенными телепатическими способностями. Учу их передавать свои чувства, слышать чужие. Большинство из них к совершеннолетию уже могут жить в обществе самостоятельно, а некоторые из них становятся такими же телепатами, как и наделенные даром невербального общения от рождения. Разработанная мною методика должна помочь тебе развить телепатические способности, благо что развивать есть что. Бывают и более сложные случаи, когда никакая терапия не поможет.

– Может, лучше просто вернуть меня домой? – предложила я.

– Верю, что мы найдем способ вернуть тебя домой, но сейчас я его не знаю. Без помощи ученых, работающих в этом направлении, нам не обойтись. Для того же, чтобы получить эту помощь, тебе с ними придется разговаривать. Общаться они умеют только телепатически. Получается, что тебе сначала необходимо обучиться телепатии, а потом уже искать способ вернуться в свое время.

– Поняла, – неуверенно согласилась я. – А где я буду жить? Есть какой-нибудь интернат для таких, как я, недоразвитых?

– Мы стараемся не называть тех, кто обделен какими-либо способностями ущербными или недоразвитыми. Несчастные обычно живут в семьях и посещают специальные школы. Имеются для них, разумеется, и интернаты. Однако в таких учреждениях живут в основном дети, а ты взрослая. Во-первых, тебя там могут не принять. Во-вторых, тебе там будет скучно. В-третьих, для ускоренного развития способностей тебе нужна чуть ли не круглосуточная терапия. Поэтому я предлагаю тебе пока пожить у меня.

– А это не покажется никому аморальным? Все-таки ты работаешь с детьми…

– Ты боишься за мою репутацию? Напрасно. В наше время совместное проживание мужчины и женщины, даже если их ничего не связывает друг с другом, не считается предосудительным. Да и семьи сейчас создаются исключительно по любви, и доказывать наличие чувства между супругами нет необходимости. Паре достаточно назваться мужем и женой, и все их будут считать таковыми. В любом случае, плохого о нас никто ничего не подумает, если только мы не будем относиться друг к другу плохо. Ни моя, ни твоя репутация от совместного проживания не пострадает.

Я хотела было подстраховаться, потребовав гарантий, что мне не будут грозить сексуальные домогательства, но мне тут же стало стыдно за такие мысли перед Ефимом. Очевидно было, что он не насильник и желает мне добра. Не нужно было оскорблять его нелепыми подозрениями.

– Если тебя не будет сильно тяготить мое присутствие, то я согласна, – поспешила я принять предложение необычного доктора.

 

Перебирались к новому моему месту жительства мы весьма необычным способом: в двухместном аэромобиле, передвигающемся по воздуху без какого-либо мотора. Ефим силой мысли поднял его в воздух и направил в нужную сторону. Дорогой мы встретили немало таких же аэромобилей.

Город XXXVI столетия не был похож ни на один населенный пункт моего времени. И он был совсем не таким, какими я представляла города будущего. На дорогах не было роботов или инопланетян. Большие здания встречались, но они, похоже, все были административными или имели культурное назначение. Жилых многоэтажек не было. Зато было множество особнячков и коттеджей, причем многие из них были достаточно большими. Мне понравилось, что люди смогли покончить с «муравейниками» и расселиться по частным домовладения. Похоже, жилищный кризис остался в прошлом. Я порадовалась за человечество, сперва не сообразив, что ситуация имеет и оборотную сторону – о ней я узнала позже.

– А почему вы летаете на этих машинах, а не просто по воздуху, как птицы? – поинтересовалась я у Ефима, когда мы приземлились (во время полета я побоялась отвлекать моего нового знакомого от управления летательным средством).

– Почему-то оторвать от земли собственное тело тяжелее, чем поднять его в воздух в кресле или на аэромобиле. Да и безопаснее в нем, – пояснил Ефим. – Но мы работаем в этом направлении. Так что не за горами то время, когда мы научимся летать по-настоящему.

У моего провожатого, как оказалось, был особняк, причем просторный.

Жил Ефим не возле моря, зато у него во дворе были сад и бассейн. Похоже, он любил животных, потому что у него имелись собака, кошка и попугай, причем все они, кажется, неплохо ладили друг с другом.

– Привет! Привет! – поздоровался с нами попугай Кеша, когда мы вошли в дом.

Другие питомцы Ефима тоже встретили меня дружелюбно.

Собаку звали Лордом (это был кобель), кошку – Дусей. Я погладила их, и они не сопротивлялись. Дуся даже помурлыкала, а Лорд повилял хвостом.

Ефим проводил меня в комнату, которая на некоторое время должна была стать моей, и обещал завтра повозить меня по магазинам, чтобы я могла приобрести все самое необходимое.

Потом мы поужинали солянкой с грибами, выпили по стакану цветочного чая.

Я заметила, что мне еще ни разу не попадались в меню рыбные и мясные блюда. Ефим снова услышал мои мысли и ответил на них:

– В нашем времени все вегетарианцы. Молоко и яйца некоторые еще едят, а вот мяса и рыбы уже никто не употребляет, это жестоко.

– Ясно – кивнула я, обрадованная тем, что хотя бы яйца, сыр и творог в перспективе включить в свой рацион мне удастся.

Стало понятно, почему жители четвертого тысячелетия такие тощие и хиленькие.

 

Вечер я провела в компании Ефима и его питомцев. Он сказал, что общение с животными может быть полезно для развития телепатических способностей. Они мыслят не так, как мы, поэтому понять их сложно, но в то же время они обладают особой энергетикой, подпитывающей нейроны нашего мозга и помогающей раскрывать каналы невербального общения.

Сам он, как оказалось, относится к немногочисленной категории людей, способных чувствовать настроение зверей и птиц: даже для людей XXXVI столетия это было необычно и круто. Таких людей называли мультиэмпатами, и они пользовались большим уважением. Многие из них посвятили себя науке, но некоторые, как и Ефим, предпочитали помогать детям, от рождения не обладающим даром телепатии, научиться общаться не только вербально, но и мысленно.

Для этого ему пришлось научиться говорить, то есть произносить слова и фразы вслух. Мало кто из его современников умел это делать, так как этого им не требовалось. Они с рождения умели передавать свои желания окружающим и понимать, чего те ждут от них самих, беззвучно. Озвучивать мысли умели лишь артисты, певцы и некоторые другие музыканты, врачи и педагоги, работающие с малоспособными к телепатии детьми и еще горстка чудаков, которым это просто было интересно.

Язык вербального общения обычно изучали по книгам и фильмам первой половины третьего тысячелетия, то есть того времени, когда телепатия только-только начинала развиваться. Вот почему мне не показалось странным то, как разговаривает Ефим.

Понимая, что мне придется тяжело, если путь моего возвращения в 2025 год так и не будет найден, мой новый знакомый старался рассказать мне как можно больше о своем времени.

Третья мировая война стала для человечества большим испытанием. Лишь чудо спасло планету от ядерной катастрофы. Но и на этом проблемы не закончились. Следующим вызовом стало катастрофическое ухудшение экологии, ускоренное истощение ресурсов. И тогда Объединенный планетарный совет (ОПС) решил, что человечество выбрало неверный, губительный путь развития, некогда сделав ставку на технический прогресс.

Между тем, невероятный источник энергии человек носил в себе. Это был мозг, возможности которого использовалась едва ли на 10 процентов. Некоторые представители человечества, называемые экстрасенсами, силой мозга передавали на расстояние мысли, двигали предметы, разжигали огонь, врачевали, даже заглядывали в прошлое и будущее. И тогда было решено резко сменить приоритеты. Все умы человечества стали искать пути развития экстрасенсорных способностей человека, разрабатывать методы тренировки телепатии и телекинеза. Во главе угла было поставлено искусство, которое находило кратчайшие пути к подсознанию человека.

Параллельно принимались меры для профилактики использования человеком неординарных способностей во вред другим. Все упоминания о насилии оказались под запретом. Запрещались, изымались и уничтожались даже произведения искусства, способные пробуждать жестокость, агрессию, страсть – любые сильные эмоции. В итоге спустя тысячелетие искоренены были не только войны, но и всяческие мысли, связанные с причинением вреда другому человеку. Тюрьмы были уже не нужны. Соперничество между государствами осталось в прошлом. Воцарились мир и добро.

К середине четвертого тысячелетия стран уже не было. Все они объединились для решения общих задач, одна из которых заключалась в продолжении жизни на Земле. Угроза вымирания человечества пришла с неожиданной стороны: многие поколения землян любили друг друга платонически, считая секс проявлением агрессии и насилия. Дети из пробирки стали появляться в каждой второй семье, но и такое зачатие стало проблемой, так как мужчин перестало возбуждать женское тело, и получать от них материал для будущего зачатия становилось все труднее. Половина оставшихся семей предпочитала оставаться бездетными. И лишь 20-25 процентов супругов все еще вступали в интимную близость, но с единственной целью – продолжения потомства. Ради удовольствия сексом занимались единицы, и они стеснялись признаваться в этом, опасаясь всеобщего осуждения. Сам Ефим, по его словам, считал секс приемлемым, если речь идет о продолжении рода. И у них с Надеждой, его бывшей женой, был ребенок, рожденный от такой близости – сын Богдан. Но и Надя, и Богдан погибли в аварии, когда девушка задремала, возвращаясь домой от родителей, и потеряла управлением аэромобилем. С тех пор прошло уже 10 лет, но Ефим так никого по-настоящему не полюбил. Сейчас ему было 35 лет – в самый раз для вступления в брак и деторождения – но он не хотел жениться без взаимной любви, хотя женщина, готовая стать его второй половинкой, имелась. Это была его ассистентка по имени Мила. С ней он меня обещал познакомить позже, когда у нас будут проходить занятия в тренажерном центре.

Известие о том, что в моего будущего учителя влюблена другая девушка, меня почему-то больно кольнуло. Я постаралась понять, почему. Влюбиться так стразу в Ефима я не могла. Я даже не знала, можно ли его было считать привлекательным, так как наверняка эталоны красоты за полторы тысячи лет сильно изменились. Мне он, честно говоря, казался неладно сложенным, но взгляд его был притягательным и каким-то уютным, он грел меня и обнадеживал. Его близость действовала на меня успокаивающе, как будто рядом был рыцарь, способный отбить любое нападение на меня. Вероятно, подсознательно я боялась потерять в нем друга и защитника, и этот страх перепутала с ревностью. Опасаясь, что мой новый знакомый, легко считывающий мои мысли, подумает, что я его ревную, я сказалась усталой и ушла в отведенную мне комнату.

В комнате я обнаружила дверь в душевую кабину, и это было очень кстати. Ополоснуться перед сном очень хотелось. Я вошла внутрь и обнаружила на одной из стен большое зеркало. Взглянула на него и ужаснулась. На меня смотрела девушка, напоминающая персонажа японского аниме. Стройненькая, даже чересчур, с непропорционально большой головой и с выразительными широко распахнутыми глазами – чуть ли не на пол-лица. Я поняла, что каким-то невероятным образом, проходя через портал, я изменилась внешне, приобретя сходство с землянами четвертого тысячелетия. Смогу ли я привыкнуть к себе такой? Наверное, да, но точно не сразу. Мне было некомфортно в моем новом образе. Интересно, кажусь ли я привлекательной моим новым современникам? Надо будет спросить у Ефима. Хотя нет, ему-то я как раз и не решусь задать этот вопрос.

 

Тренинги по развитию телепатии, которыми руководил Ефим, напоминали эксперименты профессора Мориарти, то есть Драгомирова, в которых я принимала участие в своем мире. Утром для занятий мы ездили, точнее, летали, в специальный телепатически-тренажерный центр. Меня включили в старшую группу, хотя, если ориентироваться на степень моей подготовленности, наверное, и в младшей я чувствовала бы себя неуверенно.

В центре были созданы все условия, для того чтобы мы могли отвлечься от всего лишнего и сконцентрироваться на главном. Сначала нам даже давали подсказки, сопровождая показ картинок какой-либо музыкой или свечением. Это помогало лучше почувствовать настроение человека, передающего информацию. Потом световое и музыкальное сопровождение убирали, но настроение Милы мы все равно чувствовали. С нами в центре работала именно она, так как Ефим был более сильным телепатом и мог нечаянно помочь нам считать свои мысли.

Мила не подавала виду, что недовольна тем, что я поселилась у Ефима, но я чувствовала, что это ее раздражает. Я не знала, позволяла ли она почувствовать свое недовольство своему возлюбленному, обсуждали они это его решение или нет. Думаю, что Мила как-то умудрилась оставить свое отношение к моему проживанию в доме Ефима от него тайной. Тем невероятнее было то, что я чувствовала ее ревность и негативную реакцию на мое появление в жизни мужчины, на которого она имела свои виды. Я всегда была отражательна в своих эмоциях, поэтому тоже относилась к ассистентке Ефима настороженно. Она этого, кажется, не замечала, так как не умела читать мысли таких, как я – с недоразвитыми телепатическими способностями. Однако Ефим считывал наше настроение без труда, и от него мне скрыть негатив по отношению к Миле мне не удалось.

После обеда мы тренировались с ним вдвоем. Идеальную для передачи данных атмосферу в его доме создать, возможно, не удавалось, но я все равно, по его словам, делала большие успехи. Вероятно, это было связано с тем, что мы были настроены на одну волну. В ходе одной из таких тренировок Ефим сказал:

– Это, конечно, не мое дело, но я чувствую, что ты невзлюбила Милу. Почему? Она же искренне старается тебе помочь.

– Помочь-то она старается, – ответила я, – но не ради меня, а ради себя. Она хочет, чтобы я побыстрее убралась из твоего дома и твоей жизни. Она ревнует тебя и ненавидит меня за то, что я, а не она, живу с тобой рядом.

– Удивительно, но у меня тоже были такие подозрения, но я не мог увидеть ее мысли четко. Ты слабо владеешь телепатией, но твоей эмоциональной восприимчивости позавидовал бы любой из эмпатов.

– В моем времени мне говорили, что эмпатия как раз во мне развита очень слабо. Потому что я не могла заставить себя пойти в дом престарелых или в интернат, где находились брошенные родителями дети, старалась избегать общения с калеками.

– Разве тебе не было их жалко? Не могу поверить в это!

– Мне было их жалко, но мне было больно быть рядом с ними. Мне самой становилось так больно, что я не могла терпеть.

– Так это же как раз и подтверждает то, что ты сильный эмпат! Ты не из-за жестокосердия избегала всего этого, а наоборот. Зря ты обвиняешь себя в равнодушии.

Мне стало ужасно приятно, что Ефим понял и поддержал меня, не посчитал меня моральным уродом, а наоборот. Я заглянула в его глаза, и меня окутало тепло. Захотелось приблизиться к нему, коснуться его. Порыв был настолько сильным, что я не смогла удержаться – подвинулась к Ефиму ближе и положила голову ему на плечо. Он не отодвинулся, но напрягся. Я почувствовала это напряжение и сообразила, что тактильный контакт между малознакомыми людьми в этом мире не приветствовался. Обычно только очень близкие люди касались друг друга. Исключением были только рукопожатия во время приветствия, да и то многие предпочитали обходиться без них.

Мне стало жалко Ефима, которого я заставила пережить бурю эмоций, и я решила его не мучить – сама убрала голову с его плеча и чуть-чуть отодвинулась.

– Извини, - сказала я. – Забыла, что вы очень восприимчивы, и касания могут расцениваться как наглое проникновение на чужую территорию. Я не хотела тебя напрягать.

– Не извиняйся, – ответил Ефим, приходя в себя. – Мне даже понравилось, хотя ощущения, конечно, были непонятные, незнакомые. Наверное, нужно время, чтобы к ним привыкнуть.

– Но ведь ты же испытывал нечто похожее, обнимая свою жену, - вдруг сообразила я. – Когда я касалась тебя, то видела какие-то смутные образы. Ведь Надя была зеленоглазой и рыжеволосой. Да?

– Точно! – образовался Ефим. – Я в это время как раз вспомнил ее. Получается, ты смогла прочитать мои мысли.

– Видение не было четким.

– Главное, что оно было!

– Вероятно, помог тактильный контакт.

– Тоже так думаю. Будем пытаться внести в наши тренинги и прикосновения. Только постепенно.

– Конечно, я все понимаю, я не буду торопить тебя.

Так мы стали с Ефимом понемножку сближаться. И когда он касался меня, я испытывала волнение, как перед первым поцелуем, и меня все сильнее тянуло к нему. И я видела, что он переживает похожие эмоции, и ему тоже хотелось касаться меня чаще и дольше. Я-то понимала, что у моих эмоций имеется явный эротический подтекст, но Ефим, сексуальная жизнь которого была менее богатой, чем у меня, кажется, этого не осознавал.

Я искренне старалась бороться со своими желаниями, но, вероятно, делала это зря. Потому что чем сильнее я старалась подавлять в себе страсть, тем сильнее она разгоралась. И однажды я не выдержала и попросила Ефима меня поцеловать. Он отказался. Но я не отступала. Я вспомнила свои занятия с Драгомировым и сказала, что поцелуй тоже может помочь наладить мостик между нами для лучшей передачи невербальной информации. Не с первого раза, но мне удалось говорить Ефима позволить мне его поцеловать, хотя он считал поцелуи пережитком прошлого и, кажется, даже относился к ним с некоторой брезгливостью.

Но как только я коснулась его губ своими, наши эмоции перемешались, и он стал страстно отвечать на мой поцелуй. Причем целовался он так, как будто имел в этом приличный опыт. Только потом я сообразила, что в тот момент он просто чувствовал мои желания и делал то, что хотелось мне. Но это только сначала. Потом он заразился моей страстью и тоже воспламенился. Его поцелуи стали жаркими, живыми. Дыхание его изменилось. Я обняла его, он обхватил меня и тесно прижал к себе. Я почувствовала, что он возбужден, и у меня внутри все сжалось в предчувствии наслаждения. Но тут Ефим взял себя в руки и отстранился.

– Прости, не знаю, что на меня нашло. Со мной такое впервые. Я должен лучше себя контролировать и не оскорблять тебя плотскими желаниями.

– Оскорблять? Ты с ума сошел? Для меня это не оскорбление, а комплимент. Мне очень приятно, что ты хочешь меня. К тому же я сама испытывала аналогичные желания, если ты не заметил.

– Заметил. Но тебе это простительно, ты из того времени, когда это считалось в порядке вещей. Но я-то должен понимать, что это грязно и допустимо только для продолжения рода.

– Это не грязно! – не согласилась я. – Любовь не может быть грязной.

– Возможно, ты и права. Но это если есть любовь. А есть ли она между нами?

– Не знаю, – призналась я. – Вряд ли. Мы очень разные.

– Вот и я не знаю. С тобой я перестал понимать себя. А ты для меня вообще загадка.

– И что теперь?

– Предлагаю не спешить с поцелуями. Нам надо лучше узнать друг друга и определиться со своими чувствами.

В сущности, Ефим был прав, и мне пришлось принять его предложение.

Глава третья. Ефим

Даже занимаясь сексом с Надеждой с целью продолжения рода, Ефим не целовал ее в губы. И он никогда не испытывал такого сильного влечения к женщине, которое охватило его, стоило только Лизе прикоснуться к его губам своими.

Он любил свою жену, и ему даже нравилось смотреть на нее, трогать, играть ее локонами. Но для того чтобы интимная близость состоялась, им приходилось принимать специальные капли, а потом еще подолгу ласкать друг друга. С Лизой же он возбудился от одного поцелуя, безо всяких специальных средств и даже вопреки своей воле. Ему хотелось не просто слиться с этой девушкой, но максимально глубоко проникнуть в нее, заставить ее стонать и изгибаться под ним. Это никак не соотносилось с принципами гуманизма, чистоты желания, верховенства платонической любви, которые в его мире считались высшими ценностями. Первобытное желание, пробужденное в нем поцелуем с девушкой, которая выросла в другом мире и имела иные представления о том, что хорошо, а что плохо, на мгновение превратило его в зверя, страстно желающего лишь одного: обладать женщиной, которую едва знал и неизвестно еще, любил ли.

Первые эмоции, которые испытал Ефим, взяв себя в руки, были преимущественно негативными: стыд за себя перед оскорбленной его похотью девушкой, страх перед той агрессией, которая, как оказалось,  живет внутри него, ощущение лжи. Кто кого обманывал, Ефим разобраться не мог: то ли он Лизу, то ли она его, то ли он сам себя, то ли общество всех их, внушая, будто желание близости с женщиной – это греховно и чудовищно, не достойно цивилизованного человека.

Короткий поцелуй подломил фундамент под его мировоззрением. Не изменив своего отношения к сексу, он уже не сможет принять себя, будет себе мерзок. Но, несмотря на ощущение отвращения к себе, Ефим, вспоминая свое состояние во время поцелуя, испытывал все более приятные эмоции, и каждый раз все сильнее и сильнее от этих воспоминаний возбуждался. Пытаясь рассмотреть свои переживания как можно четче и разобраться в них, он понял, что во многом вела его Лиза, и именно она хотела, чтобы он овладел ею грубо и горячо, так что пламя, охватившее его, можно сказать, было зажжено ею. Ее не напугал его страстный порыв, а обрадовал, а огорчилась она из-за того, что все закончилось, едва успев начаться.

В голову Ефима закралась коварная мысль: а что, если страстное желание обладать женщиной – не порок? Вдруг, так и должно быть: особы противоположного пола должны испытывать друг к другу влечение, не стыдясь своего желания? Вдруг принцип отрицания половой любви в пользу платонических отношений – это принцип лжегуманизма, а настоящий гуманизм предполагает единство душевной и телесной близости? Если б секс не порицался обществом, если б отвращение к нему не внушалось бы людям с пеленок, если бы они не считали интимные отношения злом, всеми силами подавляя в себе половые инстинкты – не возникла бы никогда проблема сохранения человечества! Возможно, путь решения проблемы, которая сегодня была главной на Земле, лежит как раз через возрождение ценностей той эпохи, которую представляет Лиза?

Ефим решил, что нужно будет порасспрашивать ученицу о культуре ее времени, о принятом в их обществе взаимоотношении полов. Возможно, его поколению есть что перенять у предков.

Единственное, в чем Ефим не сомневался, так это в том, что без духовной близости физического слияния быть не должно. Даже если принять, что секс – это хорошо, то лишь при условии наличия между мужчиной и женщиной чувства, называемого любовью. Соитие с нелюбимой – это не норма, это не может быть нормой.

 

Телепатические способности у Лизы развивались невероятными темпами, хотя молодые люди были вынуждены отказаться от усиления передачи образов посредством тактильных контактов. Связано это было с тем, что после того страстного поцелуя желание близости в них стали пробуждать любые прикосновения, даже случайные. Ефим чувствовал, какие эмоции захлестывают ее ученицу, когда они оказывались слишком близко друг к другу, и почему-то догадывался, что и она знает о том, что он испытывает аналогичные чувства.

Уже через месяц Лиза могла обмениваться с Ефимом невербальными образами без особых усилий, и образы эти были четкими, детализированными. С другими, правда, контакт налаживался хуже. Какие-то обрывки образов Лиза улавливала и отправляла, но передача информации по любому каналу, кроме связанного с Ефимом, была прерывистой, ненадежной. Так что работать еще было над чем, и занятия с Милой в специализированном центре для развития способностей Лизы стали более важными, чем с Ефимом.

Строго говоря, ей можно было переселиться в благотворительный пансионат, но она предпочитала оставаться с Ефимом, и он тоже не хотел с ней расставаться. Милу это раздражало все сильнее, и она уже не могла скрывать своего недружелюбного отношения в гостье из прошлого. Не только Лиза, но и сам Ефим чувствовали исходящий от Милы негатив. Так что молодой человек убедился, что его ученица была права, и еще раз удивился силе ее эмоциональной восприимчивости: она почувствовала настроение соперницы, когда та его умудрялась скрывать от других эмпатов.

Вечерами теперь Ефим не занимался с Лизой по традиционной схеме, а мысленно беседовал с ней о жизни в ее время. Она вспоминала свои школьные годы, свою учебу в университете, стараясь обходить стороной все, что было связано с Семеном и профессором Драгомировым. Ефим расспрашивал ее обо всем: что едят, как одеваются, что читают, какие технологии у них развиты, как ведут себя друг с другом представители разных социальных и возрастных групп, разных полов, какие взаимоотношения приняты в семьях. Образы, передаваемые ему Лизой, были яркими и живыми. Иногда Ефиму даже казалось, что он уже бывал в ее времени, ходил по тихим улочкам, пил пиво в уличном кафе, засматривался на длинноногих девчонок в коротких юбочках. Лиза не скрывала от него, что в ее времени были и войны, и преступления, в том числе и сексуального характера. Признавалась, что многие пары занимались сексом не по любви, а только ради удовольствия, и беспорядочные связи были в порядке вещей. Нередко люди выходили замуж или женились по расчету. Не все семьи жили дружно. Бывало, супруги изменяли друг другу, относились друг к другу неуважительно, были случаи и домашнего насилия. Но были и семьи, построенные на любви, и это были прекрасные союзы.

Несмотря на все недостатки XXI века, жизнь в это время имела свою прелесть, и Ефим полюбил мир, выходцем из которого была его ученица. Он не хотел бы переселиться туда навсегда, но совершить экскурсию в XXI век не отказался бы.

Люди XXXVI столетия, для которых эмпатия и телепатия не были чем-то таинственным и запредельным, неплохо умели разбираться в своих чувствах. И вскоре Ефим понял, что все-таки он полюбил свою ученицу. Однако поцеловать ее не пытался, предложить близость не решался – он не был уверен в чувствах самой Лизы и не хотел ее смущать.

 

Была еще одна причина, по которой Ефим скрывал от Лизы свои чувства и не хотел, чтобы она влюблялась в него. Он понимал, что в его времени, хоть оно и было более спокойным и гармоничным по сравнению с XXI веком, его возлюбленная чувствует себя чужой. И он надеялся, что способ вернуть ее домой найдется. Тогда им придется расстаться. Он знал, что разлуку с любимой будет переживать тяжело, и что его сердце останется принадлежать ей вечно. Он не хотел обрекать Лизу на аналогичные муки. Он надеялся, что в своем мире она еще сможет полюбить кого-то и стать счастливой.

 

Осознав, что Лиза уже может худо-бедно общаться телепатически, да и он сам может быть ее переводчиком, Ефим стал собирать и изучать информацию, связанную с путешествиями во времени, искать ученых, которые ведут исследования в этой или близких областях.

Пока Лиза занималась в центре, Ефим встречался с учеными, рассказывал им о гостье из прошлого, но никто не вызывался ему помочь. Похоже, ему даже не верили, принимая за сумасшедшего, который нафантазировал себе черт знает чего и поверил в свои же фантазии.

Наконец, нашелся журналист, который посоветовал обратиться к профессору Драгомиру Новаку. Некогда он работал в Планетарном научном центре, но его поперли оттуда, так как он не желал корпеть над чужими проектами, а ратовал за реализацию своих, которые коллеги сочли безумными. Позже он создал частную лабораторию, разработал несколько интересных продуктов в области телепортации, выкупил лабораторию вместе с оборудованием у неизвестных инвесторов и приступил, как говорят, к еще более смелым разработкам. Правда, над чем именно он теперь работал, никто не знал. Журналист высказал предположение, что профессор Новак мог замахнуться и на машину времени, так что если кто и сможет помочь Ефиму и Лизе, так это он.

 

Драгомир Новак произвел на Ефима неоднозначное впечатление.

С одной стороны, профессор показался ему по-настоящему умным и влюбленным в науку человеком, совершенно непохожим на сумасшедшего. Он был дружелюбен, остроумно шутил. Выслушав Ефима, он оказался первым, кто не усомнился в его рассказе и тут же загорелся желанием исследовать этот феномен. Сам он, по его словам, в этом направлении не работал, сконцентрировавшись на перспективной, но куда более исследованной сфере – телепортации. Однако вероятности переброски предметов или людей во времени не отрицал. По его словам, ему не были известны доказанные случаи путешествий во времени, но не исключено, что в далеком будущем человечество откроет и такие возможности. Профессор изъявил желание лично познакомиться с Лизой и только после этого окончательно сказать, есть ли шанс вернуть ее обратно. Он надеялся найти зацепку, которая поможет ему сделать открытие тысячелетия, одновременно вернув девушку в XXI век.

С другой стороны, Ефима не отпускало ощущение исходящей от Драгомира Новака опасности. Казалось, что тот многое не договаривает, сознательно закрывая от собеседника часть своих мыслей. Возможно, Ефим, будучи сильным телепатом, и смог бы докопаться до этих тайных мыслей, но он никогда не нарушал этики телепатии, не считал себя вправе делать это и сейчас.

Что бы ни скрывал профессор Новак, решил Ефим, Лизу необходимо с ним познакомить. Ведь это был единственный шанс вернуть ее домой.

 

Вернувшись в тренингово-телепатический центр за Лизой, Ефим остолбенел: вокруг было множество аэромобилей, в том числе с логотипами средств массовой информации, организаций по оказанию медико-психологической помощи. Сразу возникло предчувствие, что с Лизой произошло что-то нехорошее. Ефим взлетел по лестнице и с трудом протиснулся сквозь толпу журналистов, толпившихся у входа в тренажерный зал. В разных углах комнаты сидели Мила и Лиза. Обе выглядели потрепанными. У обеих на лицах были царапины, уже обработанные дезинфицирующе-затягивающим раствором, у обеих под глазами красовалось синяки. Возле девушек сидели врачи-психологи (это было видно по их форме) и пытались с ними говорить, внушая что-то успокаивающее и примиряющее. Очевидно было, что девушки повздорили. И предметом их ссоры, догадался Ефим, был он, из-за чего ему стало совсем неловко.

Конфликты и драки в XXXVI веке были крайне редки, и про каждый такой случай становилось известно на всю планету. Не удивительно, что все журналисты сбежались сюда. Они толпились у входа, чтобы первыми расспросить виновниц происшествия о причинах возникновения конфликтной ситуации и о том, что они чувствуют после драки. Однако этика не позволяла им начать расспросы раньше, чем несчастным будет оказана медицинская и психологическая помощь. Можно ли поговорить с пострадавшими, должны были сказать лечащие и утешающие их врачи. На Ефима журналисты посмотрели с недоумением, неодобрительно: лезть вперед в подобных ситуациях было нетактично. Но Ефиму сейчас было все равно, что о нем подумают окружающие. Он знал, что Лизе необходима его поддержка, и он не ошибся.

Увидев Ефима, Лиза вскочила и подбежала к нему, обняла за шею, прижалась лицом к его груди. В голове у нее мелькали яркие образы, обрывистые и беспорядочные. Но по ним Ефиму удалось восстановить примерную картину происшедшего.

 

– Увела от меня такого жениха!.. Лучше б она утонула, – услышала Лиза мысли Милы, мелькнувшие между транслируемыми ею образами: корабликом с алыми парусами и оранжереей.

– Да чтоб сама ты сдохла! И не был он твоим, размечталась! – мысленно крикнула в ответ Миле Лиза.

Та сперва растерялась, так как не ожидала ответа и не сразу поняла значение грубого слова «сдохла» – сейчас так никто не выражался, это был архаизм.

– В своем времени никто не любил, вот в наше и примчалась? Бросили тебя там? И правильно сделали! – метнула Мила в Лизу следующее сообщение.

– Меня бросили и подобрали. А ты никому не была нужна и нужна не будешь! – парировала Лиза.

– Воровка! – обвинила Мила соперницу, вытащив откуда-то из подсознания устаревшее словечко.

– Неправда! Я беру свое! Тебя Ефим не любил, а меня любит, вот ты и бесишься.

– Да кому ты нужна – ты же калека.

– Я не калека. Я его люблю.

– Калека, моральный уродец!

– Сама ты уродка!

Мила засмеялась, как ведьма, подняла глазами стакан с водой и бросила его в оппонентку. Лиза, вероятно заранее разгадав замысел противницы и просчитав траекторию полета сосуда, ловко увернулась. Тут она, забыв о том, что еще не обучалась телекинезу, силой мысли швырнула в Милу второй стакан, поставив той фингал под глазом.

Пострадавшая запустила в Лизу кувшин, и у нее тоже образовался синяк.

Лиза собрала в кучу осколки от кувшина и те полетели в Милу, исполосовав ей лицо.

Ассистентка Ефима в долгу не осталась и тоже запустила в соперницу осколками.

Девушки стояли друг напротив друга с покрытыми кровью лицами и искали, чем бы еще поранить врага.

На шум сбежались сотрудники центра. Объединив усилия, они растащили соперниц по разным углам и обездвижили, вызвали специалистов.

Ефим посмотрел на Милу. Та с завистью смотрела на Лизу, которую ее любимый мужчина обнимал за талию и гладил по голове. Глаза ее злобно сверкали.

 

Ефим пообещал проследить за тем, чтобы с Лизой все было в порядке, и увез ее к себе. Журналистам он сказал, что она не хочет отвечать ни на чьи вопросы, и они не стали настаивать на интервью.

– В нашем времени журналисты от меня не отстали бы, – мысленно шепнула ему Лиза.

– Ничего, у них еще есть Мила, – ответил Ефим, хотя вторую участницу потасовки ему тоже было жалко.

 

Когда молодые люди прилетели домой и вошли в комнату, Ефим нежно провел пальцами по Лизин щеке и сочувственно спросил:

– Больно?

– Уже нет. Боюсь только, что заметки останутся.

– Не останутся. Такие раны у нас давно научились лечить. Шрамов не будет.

– Тогда все хорошо. Я знаю, что поступила, с твоей точки зрения, плохо, но она первой начала.

– Я уже понял. Виновата она, не ты. Ты защищалась.

– Спасибо, что ты поддерживаешь меня. – Лиза обняла Ефима и поцеловала в губы.

Он ответил на ее поцелуй сначала нежно и мягко, потом уже с напором, поддавшись желанию проникнуть сквозь ее разжавшиеся губы языком. Поцелуй становился все более жадным и откровенным. Ефим не без труда заставил себя прервать его и осторожно отстранить девушку.

– Ты меня не любишь? – поинтересовалась Лиза дрожащим голосом. Вероятно, она неправильно истолковала причины его поступка.

– Люблю, – признался Ефим.

– Так и я тебя люблю. Значит, нам можно целоваться, и не только.

– Можно, но лучше этого не делать. Нам нужно постараться не привязываться друг к другу сильно.

– Почему? У тебя обязательства перед Милой?

– Перед тобой. Я должен отправить тебя домой. Хотя бы постараться это сделать. И я нашел человека, который, возможно, сможет нам помочь.

В Лизиных глазах мелькнула радость, которая тут же сменилась печалью.

– Теперь я даже не знаю, хочу ли этого, – призналась она, тяжело вздохнув.

Лиза опустилась в кресло. К ней на колени тут же прыгнула Дуся и начала ласкаться. К ногам Ефима подошел Лорд и сочувственно посмотрел своему двуногому другу в глаза. Больше о любви в тот день Лиза и Ефим не говорили, но постоянно смотрели друг на друга, и в глазах их были страсть, нежность и боль от предчувствия скорой разлуки.

Конец ознакомительного отрывка