Отрывок из книги «Запрети себя любить»

Посвящается нашим нулевым…

 

 

Пролог

 

Евгений

 

     Темнота… Чёрное небо вокруг, чёрные очертания всего. Я ничего не вижу. Не могу пошевелиться. Себя не ощущаю совсем. Я, вообще, жив? Или уже нет? Как это понять? Мерцание… Какое-то слабое мерцание пытается пробиться сквозь эту чёрную завесу. Я хочу разлепить веки, но они будто свинцом придавлены. Какая тяжесть!.. И как теперь смотреть?

     – Женя… Женя…

     Знакомый голос доносится издалека. Меня кто-то зовёт, пытается вернуть в прежнюю жизнь. Но я пока не знаю, готов ли я. А вдруг там всё будет по-прежнему? Или, наоборот, всё изменится до неузнаваемости, и я не смогу там, как раньше, жить.

     – Женя, открой глаза. Женя, сынок!..

     Мама.

     Значит, это она меня звала.

     Надо сделать усилие.

     Сознанием возвращаюсь в тело. Начинаю ощущать конечности. Даже могу ими пошевелить. Что-то хочу сказать, но во рту всё пересохло. И язык меня не слушается. Пора показать, что я всё ещё здесь. Открываю глаза.

     Свет!

     Как же его здесь много!.. Я совсем отвык.

     – Женя… – мама плачет. – Наконец-то!.. Ты так долго спал.

     – Где я? – мой первый вопрос.

     – В  больничной палате. Ты попал в аварию, сынок. Вместе со своими друзьями.

     Помню. Всё помню. Даже то, что хочу забыть.

     – А где отец?

     Мама вздыхает.

     – Должно быть, в полиции.

     – Зачем? – разум пока плохо соображает. Я не могу соотнести эту аварию, больничную палату и то, что отец мой в полиции.

     – Женя, он пытается уладить твоё дело, – отвечает мама.

     – Какое дело? Я же в больнице, – всё ещё не понимаю, о чём говорит мама.

     А она заботливо укрывает меня одеялом, поправляет подушку.

     – Давай потом об этом поговорим, сынок. Сейчас тебе надо отдыхать и набираться сил.

     – Сколько я здесь?

     – Тебя привезли прошлой ночью. Меньше суток, – рассказывает мама. – Врач говорит: ничего опасного. Плечо сломано, два ребра – это всё заживёт. И сотрясение мозга небольшое. В остальном всё нормально. Тебе повезло, сынок.

     Повезло.

     Я закрываю глаза и проваливаюсь в воспоминания. Мама меня не тревожит разговорами. Наверное, думает, что я сплю. Пусть так. Мне нужно собраться с мыслями. Я помню, мы ехали по ночной дороге. Помню, нам навстречу выскочил грузовик. Или это была «легковушка»?.. Не уверен. Помню, кто-то громко кричал. До сих пор в ушах звенит, когда этот крик вспоминаю. Девушка… Ксюша?

     Нет, Ксюши там не было. Вместо неё – Лиза.

     – Как она? – снова открываю глаза. Мама вздрагивает от испуга.

     – Кто, сынок?

     – Лиза.

     – С ней всё в порядке, сынок, – успокаивает мама. – Она не пострадала.

     – А где она сейчас?

     – Наверное, у себя дома.

     – Она придёт сюда?

     Не знаю, зачем я это спрашиваю. Воспаленный мозг выдаёт неожиданные вопросы. Лиза жива и сейчас у себя дома. Так хорошо. А что с остальными? Нас было много.

     Я не успеваю ничего спросить. В палату входит доктор и идёт ко мне. Садится рядом, спрашивает:

     – Как ты себя чувствуешь, Евгений?

     – Пока не знаю, – отвечаю я. – Вроде, живой.

     – Живой, ещё какой живой! – бодрым голосом отвечает доктор. – А то, что поломалось, срастётся быстро. Ты молодой, у тебя кости крепкие.

     Характер только слабый. Был бы крепче, за руль в пьяном виде в переполненной машине не сел бы. Друзья уговорили – как всегда. И я поддался. Собственно, получил то, что заслужил. Браво, Евгений! Снова на высоте.

     Доктор слушает удары сердца, осматривает повреждения, измеряет давление, температуру.

     – Когда меня выпишут? – спрашиваю я.

     – Подожди, ты только лёг, – объясняет доктор. – Через пару дней операцию проведём. Надо тебе плечевую кость вправить. А то срастётся криво, будет потом одно плечо выше другого. Неделю, как минимум, придётся здесь провести. А дальше – по самочувствию. Если ухудшений не будет, можем отправить на домашнее лечение.

     – В университет уже сообщили, – вставляет реплику мама. – Пока на больничном. Но если тебе будет тяжело учиться, возьмём академический отпуск.

     Ах да, ещё универ. Об этом я благополучно забыл. Четвёртый курс. Пропади он пропадом! Столько времени зря потрачено. Нафик мне этот академ? Если уйду, то назад уже не вернусь. Хватит мне этой учёбы.

     Доктор заканчивает осмотр, желает мне скорейшего выздоровления и выходит из палаты.

     – Мам, а ты здесь всё время сидишь? – спрашиваю я. – С ночи, как меня привезли?

     – Да, конечно. Когда нам позвонили и сообщили, что ты попал в аварию, мы с отцом сразу приехали.

     – Так я в областной больнице? – до меня, наконец, доходит. – Не в нашей?

     – Ну, что ты. У нас стационара по травматологии нет.

     – А отец? Ты сказала: он в полиции. В нашей?

     – Нет. Дело здесь возбудили. Водитель автобуса – местный житель.

     Так мы в автобус врезались. Ну-да, я не успел разглядеть. Фары слепили глаза.

     – Хорошо, что ты успел свернуть на обочину, сынок, – сказала мама. – Если бы лоб в лоб … – она судорожно сглатывает. – Не знаю, что тогда было бы.

     Что тут не знать, мам? Наша «легковушка» – всмятку. И все, кто в ней сидел, тоже. Похоже, нам и впрямь повезло.

     – Плохо то, что машина не твоя, – добавляет мама. – За это штраф полагается. И прав могут лишить.

     Да уж… Вождение чужой машины в пьяном виде, набитой битком людьми, авария – всё это может потянуть на хороший срок.

     – Так вот почему отец в полиции, – соображаю понемногу я. – Договориться, наверное, хочет. Чтоб до суда не доводили.

     Мама ничего не отвечает. Да я и сам всё понимаю. Дурак, непроходимый дурак! Во всём виноват. А хуже всего то, что расплачиваться за меня придётся родителям. У меня же ни гроша за душой. И работать пока не смогу. Вот чёрт!

     Я дёргаюсь, пытаюсь подняться. Плечо пронзает резкая боль. И голова кружится. Бессильно откидываюсь назад, на подушку. Даже встать на ноги не могу! На что же я годен?

     – Сынок, – просит мама, – пожалуйста, не делай резких движений. Тебе ещё рано.

     Мама, мне скоро всё будет поздно!..

     – Где остальные пацаны? – спрашиваю я. – Тоже в палатах лежат?

     – Их домой отпустили. Кто с ушибами, кто с ссадинами. Тебе больше всех досталось. Ты же за рулём был. Можно сказать, принял удар на себя.

     Тоже мне, герой! Усмехаюсь горько. Поделом мне это всё. Надо свою голову на плечах иметь, а не на чужую полагаться. Клянусь, выйду отсюда (если до тюрьмы дело не дойдёт) – начну жить по-новому. Хватит в эти игры играть.

     Дверь в палату широко открывается. Я уже предчувствую опасность. Слышу твёрдую поступь, вижу знакомый профиль. Так ко мне может входить только один человек.

     – Пап…

     – Очнулся, наконец. Это хорошо.

     Отец хмурый, строгий ещё больше, чем обычно. И то ли мне кажется, то ли у него и впрямь седых волос прибавилось. И лицом он выглядит старше своих лет. Что с ним случилось? Неужели это из-за меня? Нервничает, переживает? Сын непутёвый опять дел натворил. Да таких дел, что впору отречься от него. Только я ведь давно уже совершеннолетний. Сам за себя ответственность несу. Только обеспечить себя не могу. А так – ответственный!.. Тьфу!

     Отец смотрит, молча. Заговаривать первым не хочет. Я всё понимаю. Не такого сына он хотел видеть продолжателем своего рода. Но в семье, как говорится, не без урода. А в нашей семье уродом может быть только один.

     – Ну, что там, Женя? – обращается мама к отцу. Тёзки мы с ним. В честь себя отец назвал. Думал, таким же, как он буду. Ага, чёрта с два!

     – Пока под вопросом, – отвечает отец, недовольно косясь в мою сторону. – Обещали подумать, что с этим можно сделать, – и тут повернулся ко мне. – Скажи мне, Женя, зачем ты в эту машину полез? Зачем за руль сел?

     – Больше некому было, пап. Я самый трезвый был.

     Он хмыкает.

     – Трезвенник, блядь!

     – Женя! – просит его мама. – В больнице матом не ругайся.

     Он машет на неё рукой. Какое до этого дело, если на кону жизнь и свобода? Хотя жизнь уже вне опасности. Моя – а остальных?

     – Пацанам за это ничего не будет?

     – Им – нет. Судить должны водителя. Впрочем… – он понизил голос, – другая сторона обвинений, вроде, не предъявляет.

     – Ты про водителя автобуса? – уточняет мама.

     – Ну-да. У него, вообще, ни царапины. Это наши дураки пострадали, – и снова ко мне. – Если ты был трезвый, почему не справился с управлением?

     – Фары ослепили, – припоминаю я.

     – Потому что на «встречку» выехал! – не сдержавшись, отец повысил голос. И, сжав кулаки, процедил. – Ох, Женя, Женя, тюрьма по тебе плачет!

     – Не говори так! – взмолилась мама.

     А я понимаю, что он прав.

     – Я готов, пап. Хоть сейчас можешь меня туда отправить.

     Мать хватается за голову.

     – Храбриться пытаешься? – наступает на меня отец. – Подожди, я тебе устрою! Ты хоть знаешь, что произошло?

     – Знаю. Я попал в аварию, будучи за рулём чужой машины, набитой людьми, выехав на встречную полосу в нетрезвом виде.

     – Ты человека убил! – заорал отец.

     Резкая боль в глазах. Я зажмурился – больно смотреть.

     – Женя! – мама бросается ко мне.

     С трудом открываю глаза. Боль теперь в висках отзывается.

     – Что ты сказал, пап? Повтори.

     – Алексей – владелец машины, твой друг… Он погиб в той аварии.

     – Лёха?!

     Мрак. Мрак и тьма.

     Снова проваливаюсь в эту спасительную черноту. Если б только можно было никогда из неё не выходить!..

     Леха – он рядом сидел, и в момент удара его вынесло вперёд. Он на меня всем весом навалился. И, похоже, меня это спасло. Но не его…

     Пацан, друг детства, с которым вместе бухали, курили что ни попадя, девчонок лапали, а потом обменивались ими, как футболками, до дыр затёртыми, блин!.. Лёха – он же хороший парень, добрый, никому зла в жизни не сделавший. Малость что алкаш, так же, как и я. Зато работящий. После девятого из школы ушёл, поступил в училище. Отцу помогал на стройке. Блядь!..

     Мне ни в жизнь теперь не очиститься. И совесть свою не успокоить никогда.

     Мой друг погиб из-за меня…

     Погиб он, а я – нет!..

     Зачем?!..

 

 

Глава первая

 

Павел

 

     – Пашенька, милый мой! Приехал?

     – Бабушка! – протягиваю руки, чтобы обнять. Моя старушка склоняется ко мне, заключает в объятия. Какая она сухонькая!.. Платьице залатанное, старенькое, платочек белый на голове. Глаза ещё хорошо видят. Вот он, твой правнук Пашка, пяти лет от роду. Приехал свою любимую бабушку навестить. Летом в деревне хорошо. Птицы поют, трава зелёная и такая мягкая, что в ней хочется лежать, кувыркаться. А на деревьях растут яблоки, и груши, и сливы скоро поспеют. Будем объедаться.

     – Пашенька, как твои дела?

     – Да хорошо, бабуль. К тебе очень хотел приехать. Давно не видел. Ты сама у нас редко бываешь.

     – Тяжело мне, Пашенька, выезжать стало. До остановки далеко. Да и боязно. А вдруг не доеду? – бабушка вздыхает. – Ты лучше про себя расскажи. Что у тебя нового?

     – У меня? Да вот чего. Я, бабушка, жениться собираюсь.

     – Жениться? – удивляется она. – Не рановато тебе, Паша?

     – Нет, бабушка. В самый раз. Да и отказаться нельзя. Невеста моя беременна. Ребенок у нас скоро будет.

     – Вот оно что, Пашенька… Тогда это правильно. Родителям нельзя своих детей бросать.

     – И я так тоже думаю, бабушка.

     – А ты хоть любишь её, свою невесту?

     – Люблю? Наверное. Без любви в жизни счастья не бывает.

     – Правильно, Пашенька, говоришь, правильно… Жениться только по любви.

     – Куда же ты, бабушка? – старушка вдруг исчезает. Вместо неё остаётся тлеющий огонёк свечи. И память – вечная память…

 

* * *

 

     Просыпаюсь резко и вздрагиваю. Всё ещё ночь, но сон как рукой сняло. Я отвык спать спокойно. График работы этой долбанной всё мне перепутал. По ночам на ногах, подносы разносил. Хотя какие теперь подносы? Специалист экономического отдела серьёзной организации. Только диплома не хватает. Но до него совсем чуть-чуть осталось. Ноябрь заканчивается, зима на носу. Предпоследняя сессия.

     Всё будет нормально. Я знаю это. Я к этому шёл, препятствия оставляя позади. И дальше пойду. Пробьюсь, если надо, куда угодно. А мне надо!

     На тумбочке лежат часы. Я их всегда снимаю перед тем, как ложиться в постель. Половина третьего. Недолго же я спал. А теперь хоть глаз выколи. Сны ещё беспокойные… не к месту. Бабушка снилась. Вернее, прабабушка. Но я-то её бабушкой называл. Хорошая она была, добрая… Жаль, что так мало я её застал на этом свете. Походу, всё хорошее, вообще, быстро мимо меня проходит. Промелькнет чуть, поманит своей рукой, а потом вдруг исчезнет, как ни бывало. И снова я остаюсь один, при своём. Что ж, не привыкать…

     Бросаю взгляд в сторону. Милада спит крепко, обняв подушку. Пока ещё на животе можно. Потом, сказали, на бок ложиться. Ребёнка можно придавить.

     Ребёнка?..

     Ты ли это, Пашка Сазонов, спишь сейчас в одной постели с женщиной, которая носит твоего ребёнка?

     Мне до сих пор в это не верится. И то, как я мог попасть.

     Нет, ни о чём не жалею. Я с этой женщиной собирался судьбу связать. И к этому всё и шло. Потом, правда, стал сомневаться. Что-то меня спутало, заставило думать и чувствовать по-другому. Теперь это в прошлом. Надеюсь.

     Резко откидываю одеяло, встаю и иду на кухню. Без сна лежать неинтересно. Включаю чайник и, пока он нагревается, достаю пачку сигарет. Милада не любит, когда я курю в квартире. Вытяжка работает плохо, запах табака по комнате распространяется. Я его почти не ощущаю, привык. А у неё сейчас реакция на запах изменилась. Раньше было всё равно, теперь – нет. Я закрываю дверь на кухню, открываю настежь окно и закуриваю.

     Квартира, которую мы снимаем, однокомнатная, но улучшенной планировки. Здесь просторная кухня, есть балкон, санузел раздельный. Нормально для двоих. Потом надо будет думать о расширении. Она звала меня к себе. И будущая тёща тоже пыталась уговаривать. Но я стоял на своём.

     – Мужчина должен сам заработать на жильё для своей семьи.

     – Молодец, Павел, – тесть поддержал. Сам когда-то с малого начинал. Теперь – большая шишка в городе. Конечно, для единственной дочери хочет удобств. Но, вроде как, с моим появлением в их жизни они смирились. Да, не фонтан, деньги не сыплются из карманов. Но Милада сама такого выбрала. А теперь уже поздно – через семь месяцев ребёнок родится.

     Ребёнок… Каждый раз, повторяя себе это, пытаюсь осознать происходящее. И каждый раз признаю, что не такого я желал. Дети – святое, они приносят радость. Но и они не всегда желанны. Как я, например. Появился не в то время и не к месту. Поэтому отец решил свалить. Меньше знает – крепче спит. А мне так часто хотелось, чтоб он уснул вечным сном!

     Кто он? Где он? Я никогда его не видел. А если и видел, то где-нибудь в толпе, мельком, не обратив должного внимания. Ни единой фотографии. А мать говорила: мы чем-то похожи.

     Чайник закипел. Сигарета погасла. А я хочу ещё одну. Курить много – вредно. Вообще, вредно жить. Но я та ещё зараза, чтоб меня можно было одолеть.

     К чему снятся покойники? К дождю, вроде. А какой может быть дождь, когда снег уже два дня падает? Этот – точно ляжет настоящим покровом до весны. Первый – тот был некрепкий. Первый же дождь его смыл. Как и всё, что в тот день было…

     Вот чёрт! Как ни крути, опять возвращаюсь туда воспоминаниями. Хотел бы забыть – не могу! Не получается, блядь!.. То ли я такой слабохарактерный, то ли… чёрт знает что ещё. Эта девчонка с её огромными глазами до сих пор передо мной. И этот её немой упрёк, который она боится мне высказать. Боится – потому что знает: я могу уже не прийти. Не стану выслушивать её жалобы и проповеди. Развернусь и – не прощаясь, хлопнув дверью. Зачем она мне? Таких я уже сотни…

     Нет, сам себе вру. Никогда у меня таких не было. Конечно, она особенная. Поэтому зацепила. Репейник, блин! Но ведь это я сам к ней ходил, упрашивал. Склонял на свою сторону. Она, в конце концов, согласилась. Нежная, скромная. Стыдливая. Всего боялась. И взгляд опускала, когда я её, раздетую, своими глазами ласкал. И руками так касался, словно она может быть только моя!

     Да, моя!..

     Была… Теперь – не знаю.

     Сам упустил.

     Даже проще – держать не стал.

     А зачем она мне нужна? Я не знаю, что делать с маленькими девочками. Им только боль причинять. Лишний раз не хочется. Достаточно ей того, что она уже получила. Может, теперь начнёт с другими связываться? Попробует раз-другой, станет покладистой. Научится чему-нибудь новому. А то она в постели ну совсем девочка!

     А вдруг ей с кем-то другим понравится? Тогда забудет Пашку и даже вспоминать не захочет. Будет принадлежать кому-то другому.

     Кому-то другому – но не мне.

     Нет! Нет! Нет!

     Не хочу я этого. Она – моя! И как можно её с кем-то другим представить?

     Собака на сене я, одним словом. Никак разобраться с собой не могу. Уходя – уходи, так ведь говорят? Так вот, похоже, я дальше этой кухни никуда не ушёл.

     -– Паш, ты чего?

     Милада трогает плечо. Я оборачиваюсь. Стоит в одной сорочке, заспанная. Волосы взлохмаченные. На людях бы она так ни за что не показалась. Но мне можно видеть всё. Животик у неё ещё совсем плоский. На приёме сказали: до шести месяцев может не появиться. Потом начнёт быстро расти. Для Милады это, конечно, шок. Она себя к такому не готовила. А с другой стороны ей уже двадцать пять. Очень подходящий возраст.

     – Опять куришь? – она потянула носом воздух, потом стала руками отталкивать воображаемый дым. – Может, бросишь уже?

     – Нет.

     – Я бросила, – напоминает об этом по сто раз в день.

     – Гордишься собой? – спрашиваю я.

     – При чём тут гордость, Паш? Ради ребёнка.

     – Знаю, – целую её в щёку. – Ты у меня умница. Хочешь чаю?

     – Нет, хочу спать. Идём?

     – Чуть позже. Мне надо кое-что обдумать, – беру кружку, наливаю чай и разбавляю кипятком. Потом добавляю две ложки сахара.

     – О чём ты хочешь подумать, Паш? Сейчас ночь. Не самое лучшее время.

     – Для меня – подходящее.

     Она наигранно тяжело вздыхает.

     – Ну, что у тебя случилось?

     – Друг в больницу попал. После аварии. Сколько дней прошло – я его ни разу не навестил.

     – Ты про Женьку Селивёрстова? – она знает эту историю.

     – Да.

     На следующий день, как я съехал с общаги, мне позвонил Юрец. Я уже знал про Женька – вахтёр доложил. Юрец спросил, поеду ли я к нему.

     – Нет, как-нибудь в другой раз, – отказался я. – У самого проблемы.

     Не стал рассказывать Юрцу, что именно у меня произошло. Пока сам до конца не разобрался. Но, тем не менее, с Миладой мы сняли квартиру, я уволился с «Территории», на прощание показав админу fuc. Мог бы и голую задницу, но это менее эстетично. Потом пришёл в офис, куда не так давно устроился. Там написал по собственному желанию. Полина провожала меня взглядом, но я ничего ей не сказал на прощание. Думаю, она легко переживёт нашу разлуку. Обещаний никаких не было.

     А вчера официально устроился в компанию будущего тестя. Такое покровительство с одной стороны приятно, с другой – умаляет мои собственные достоинства. Просто опускает их до минимума. Как эти все мордовороты, которые делят со мной офисный быт, поймут, что я в этой жизни сам чего-то стою? Нет, для них я отныне и навечно – обыкновенный мажорчик, выбившийся в люди рукой «золотого» папы. Пусть не родного, зато приобретённого благодаря его дочери. Вот и получается, что карьерный рост у меня оказался возможен через постель. Так и проституткой себя ощутить недолго!

     Я нервничаю постоянно в связи с этим. Милада видит, Милада понимает. Но принять мои амбиции не хочет. Папа всё устроил, надо быть благодарным.

     А если я этого не просил?

     – Отказывайся, – говорит она. – И тогда наш ребёнок будет расти в нищете.

     Я злюсь ещё больше.

     – Вот так ты, значит, в меня веришь? Да, жена моя будущая?

     – Паш, я готова верить. Только знаю тебя. Ты очень много косячишь. Пожалуйста, держи себя в руках.

     – Я держу. Но и у меня может быть личное пространство, которое я захочу чем-нибудь заполнить.

     – Например? – сразу вскидывается она.

     – Например, встретиться с друзьями.

     – С теми собутыльниками из вашей общаги? – Милада не упускает случая поддеть и их, и меня.

     – Ну, если ты меня алкоголиком считаешь…

     – Нет, не считаю. И надеюсь, ты им никогда не станешь. Только эти друзья тебе не пара.

     – А кто же тогда пара? – усмехаюсь. – Может, ты будешь решать?

     О, я знаю, с каким наслаждением она бы взяла под свой неусыпный контроль всю мою жизнь. И следила бы за каждым шагом. Улавливала бы каждый промах. Я не знаю, зачем ей нужен. А когда она говорит о любви, я не верю. Что угодно, но этого чувства там точно нет. Эта женщина способна любить только себя.

 

* * *

 

     Я ещё долго потом не ложусь. Когда она крепко уснёт – тогда можно. Отвернувшись от неё, натянув на себя кусок одеяла. Я просто ещё не готов. Мне нужно время. Так сразу всё навалилось. А я ещё имел глупость подумать о разрыве. Кольцо, которое выбросил в снег, так и не нашёл. Кто-нибудь забрал себе. Потом продаст или, может, подарит кому. Не жалко. Оно Миладе предназначалось, но… Всё равно будем окольцованы. Завтра утром идём подавать заявление в загс. До этого два раза были – то закрыто, то клиентов много. Не судьба, подумал я тогда. Но в этот раз, наверно, всё получится. А когда справку покажем о беременности, то дату росписи скорую назначат. Так обычно месяц – два ждут. А мы – каких-нибудь пару недель. Милада хочет своей шикарной фигурой на свадьбе блеснуть. Пока не располнела. И платье уже заказала. Брать в салоне готовое – это не для неё. Она хочет уникальный фасон. Папа обещал подарок дочери сделать. А мне вообще ничего не надо. Костюм надел – и не парься.

     Ложусь в постель, когда на часах уже около пяти. Вставать в семь. Сначала Миладу отвезти, потом самому на работу. Машина её, вожу я. Во всём купили Пашку. Связали по рукам и ногам. И даже деньги, что я получать буду, своей зарплатой не могу считать. Опять же, платит «золотой» папа. Как жаль, что мой родной таким не был.

     Как хорошо, что он таким не был! Мажор – не самая приятная перспектива.

     Но я сломаю этот ярлык, который на меня приклеило семейство Шумаковых. Будет моя семья – Сазоновых.

     Семья, которую я создам сам.

     С нелюбимой женщиной и нежеланным ребёнком.

 

 

Ксения

 

     На контрольную по высшей математике сегодня не явилась. И грамматику по английскому прогуляла. Юлька – вместе со мной. Решила не оставлять подругу в беде. Мне могло бы быть стыдно за это, если б я не думала постоянно о том, как мне плохо. В унынии человек забывает обо всём, кроме себя самого. Становится эгоистом. И я – не исключение.

     В ту ночь, когда ушёл Пашка, я долго не могла заснуть. Стояла у открытого окна в глупой надежде простудиться и заболеть (как будто мне это чем-то поможет!..) К счастью, не удалось. Потом долго слонялась по коридору. Ходила в гости к соседям, «стреляла» сигареты. Здесь этого добра всегда найдётся – выручат.

     А потом ко мне присоединилась Юлька. Пришла и молча встала рядом. Какое-то время просто наблюдала за мной, потом изрекла:

     – Ксюш, долго это будет продолжаться?

     – Ты о чём? – будто я не понимаю!

     – Сама знаешь. Но если хочешь, могу озвучить. Как долго ты будешь из-за этого убиваться?

     – «Из-за этого»? – переспросила я, лишь бы потянуть время. Зная Юльку, отделаться короткими репликами не получится. Она вытянет из меня всё, но лишь для того, чтобы внутри горечи как можно меньше осталось. Она очень добрая и, пожалуй, единственная, кто так искренне ко мне относится. Может, потому что ей самой в жизни приходилось несладко.

     – Дай, пожалуйста, – Юля берёт у меня сигарету, тушит её и бросает окурок в консервную банку. Студенческая пепельница – последний писк современной моды в декоре. – Ксюш, ты мне такой не нравишься.

     – Я сама себе такой не нравлюсь.

     – Давай поговорим, – просит Юля, и я понимаю, что сейчас это именно то, что мне нужно. Мы идём в мою комнату. Маши там нет. У неё, в отличие от нас двоих, личная жизнь налаживается. Юля включает чайник, достаёт из буфета кружки. Чай в пакетиках, дешёвый, невкусный. А дома всегда рассыпной завариваем. Но здесь в большом городе быт сильно упрощается. И то, что казалось привычным, традиционным раньше, в эти новые городские рамки уже не вписывается.

     Я иногда скучаю по домашнему уюту, который не получается создать в этой комнате. Здесь слишком мало моего личного. А то, что есть, сливается с другими людьми, живущими по соседству. Общежитие – место объединения людей. И в то же время именно оно рознит их так, как ничто другое. В толпе легко затеряться и потерять свою уникальность. Но можно держать её внутри и не показывать никому. Я привыкла прятаться на людях. Находясь в компании, всегда существую внутри себя. И доверчивая, и пугливая одновременно.

     А Юлька знает меня. И пытается понять. Поэтому только с ней я могу поговорить по душам.

     – Что он сказал тебе? – спрашивает она, конечно, имея в виду Пашку. – Ты после его ухода совсем никакая. Обидел? Гадостей наговорил?

     – Да. А чего ещё от него ожидать?

     Повторяю фразу, слышанную много раз от других. Но сама я в это не верю.

     Не верю, что он во всём такой плохой, как о нём говорят. Я знаю его другим.

     Я помню.

     – Ксюш, – продолжает разговор Юлька, – если ты от него ничего хорошего не ждёшь, тогда зачем подпускаешь его так близко? Скажешь, что дело в сексе, – не поверю. Может быть, он и мастер (я не знаю), но это точно не повод. Особенно для тебя.

     – Нет, дело не в этом.

     – А в чём? – Юлька смотрит прямо и вопросы задаёт напрямую. – Ты его так сильно любишь?

     Киваю еле заметно.

     – Да, первая любовь – она такая… – Юлька подсаживается ближе.

     Чайник давно закипел и выключился, но нам обеим всё равно. Сидим рядом, склонив друг к другу головы и вздыхаем. Две подружки, одна из которых – дура.

     – Так что он тебе сказал, Ксюш? – вновь спрашивает Юлька. – Впрочем, если не хочешь, то не отвечай. Это личное.

     – Наговорил столько всего!..  – вспоминаю я. – Что я знала, на что шла. Что оставаться со мной он не собирается. И всё в том же духе.

     – Ясно. И что ты думаешь делать?

     – Хороший вопрос. Если по правильному – забыть его, вычеркнуть из своей жизни и продолжать, как ни в чём не бывало.

     – А если по-настоящему?

     Молчу и отрицательно мотаю головой. Всё, слова иссякли. Дальше за меня говорят наполненные слезами глаза. Я ждала их раньше, но слёзы тоже коварны. И проливаются не всегда, когда этого хочется. Я не люблю плакать на людях. Мне сразу становится стыдно. Даже перед Юлькой. Но она, кажется, готова заплакать вместе со мной.

     – Ксюш, честно говоря, я не знаю, что посоветовать в такой ситуации. Сказать «забудь» – просто, если сама ничего подобного не чувствую. Ты влюбилась в него – что ж… Прими как есть. В этом ничего плохого. Наоборот, любовь придаёт человеку сил, окрыляет его. Конечно, хочется, чтобы она была взаимной. Хотя насчёт этого я не совсем уверена. Твой Пашка – очень мутный тип. Но что-то в нём есть такое… – она замялась. – В общем, я думаю, он врёт, и ты ему небезразлична.

     Вытираю слёзы.

     – С чего ты это взяла? – спрашиваю, в надежде услышать что-то, что убедит меня в правоте Юлькиных слов.

     – Ну, я тебе об этом давно говорила. Он точно питает к тебе симпатию. И, возможно, нечто большее. Только что-то ему мешает признаться в этом. Даже не тебе признаться, а себе самому. Как будто это сделает его другим… слабым, что ли…

     – В глазах этой Милады?

     – Её присутствие тоже играет роль, – соглашается Юлька. – И она ему для чего-то нужна.

     – Больше, чем я?

     – Получается так.

     По сути, Юлька подтверждает то, о чём я и сама думаю. Да, Пашка, далеко не положительный герой. И у него много недостатков. И сам он весь порочный. Но иногда, ловя на себе его взгляд, я ощущаю что-то, что он тщательно пытается скрыть. Он прячется за маской грубости, дерзости, жестокости. Ему привычен этот образ. Лучшая защита – это нападение. И Пашка это знает наверняка. Что же такого у него там, внутри, в самой глубине его сердца, что он так хочет это скрыть? Он ведь не всегда злой. Каким он был тогда, в ночном парке!.. Выпал первый снег, и всё совершилось впервые. Я помню каждую деталь. И вряд ли когда-нибудь забуду. Первая любовь, первый мужчина… А я бы дорого отдала, чтобы он стал единственным!..

     Юлька спала у меня, и утром мы благополучно прогуляли первую пару. Потом вторую. А когда собрались идти на третью, в дверь постучали.

     – Привет, девочки, – в комнату заглянул Фауст, и Юлька, увидев его, сразу отвернулась. – Новость слышали?

     – Здесь каждую минуту новости, – пробурчала моя подруга, недовольная его появлением.

     – Я про конкретную новость. Это связано с Женьком Селивёрстовым.

     – Что с ним? – встрепенулась я.

     – Значит, не слышали… – протянул Фауст. А Юлька вскинулась на него.

     – Да не тяни ты! Говори, что за новость. Нам в универ надо уходить.

     – Женёк в аварию попал. На машине разбился.

     – Насмерть?! – вскрикнули мы одновременно.

     Фауст (зараза!) нарочно выдержал театральную паузу, а потом ответил: «Нет».

     – Слава Богу!..

     – Его доставили в нашу областную больницу. Переломы, ушибы. Вроде, ничего страшного. Жить, короче, будет.

     – Вот и хорошо, – Юлька взяла меня за руку, давая понять, что разговор окончен. – Идём, Ксюш.

     – Подожди, – я остановила её. И обратилась к Фаусту. – В какой он палате? Его можно навестить?

     – Можно. Я сегодня как раз туда собираюсь.

     Сомнений нет. Решение принимаю мгновенно.

     – Я с тобой!

     Юлька смотрит на меня с немым вопросом в глазах. Но я точно знаю, что поступаю правильно. Не только ради Евгения. Мне самой это нужно.

     – Поехали, – говорит Фауст и выходит первым. Я – следом за ним. Слышу, как в замке поворачивается ключ.

     – Подождите меня, – Юлька нагоняет нас. – Вместе поедем.

     Универ сегодня обойдётся без нас.

 

 

Евгений  

 

     Мир померк и остыл. Люда, лица, тени… Приходят и уходят, не оставляя за собой след. Я их не вижу и не слышу. Словно в полудреме, на самом деле так пытаюсь от всего отгородиться. Если притвориться идиотом, жить становится проще.

     Маму попросил уйти. Хватит быть сиделкой при мне живом. На ноги сам встану, пройдусь и снова лягу. Не потому что силы нет, а потому что желание иссякло. И воля вместе с ним. Леха ушёл в небытие, а меня здесь ещё что-то держит.

     Отец не появляется второй раз. Вот уж кто осуждает меня больше всех. Нет, вру. Больше всех я сам себя осуждаю. Только в суде моём толку никакого. Всё уже свершилось.

     Доктор с каждым днём отмечает улучшение здоровья. И удивляется моему мрачному состоянию.

     – Евгений, тебе бы радоваться надо, – говорит он. – В рубашке родился.

     Я бы радовался, если бы не тот другой, для которого рубашки не нашлось.

     За окном зима. Больница находится в лесу, и пейзажи здесь, конечно, красивые. Глядя на них, я пробую сочинять, но рифма совсем не идёт. Кто говорит, что вдохновляется окружающим миром, тот врёт. Его нельзя отыскать нигде (вдохновение), кроме как внутри себя. А если там пустота, о чём тогда речь?

     Дверь со скрипом открывается. Петли ржавые, почти как у нас в общаге. Вваливается целая толпа народу. Я вначале глазам своим не верю. Первым подаёт голос Фауст.

     – Дружище! – кричит он и, раскрыв объятия, идёт ко мне.

     – Осторожнее. Плечо ещё болит, – предупреждаю его.

     – Да на тебе, как на собаке! А нас пугали – шрамы, ушибы, – Фауст осматривает меня словно девку на выданье. – Хорош!.. Как тебя угораздило, рассказывай.

     – Пить надо меньше.

     Я смотрю через его плечо. Две девушки, одна из которых мне хорошо известна. Её буквально на днях вспоминал. Вот и пришла. Волосы длинные заплетены в косу, взгляд кроткий. Хорошая она, милая. Заметив, что я на неё смотрю, шагнула вперёд.

     – Привет, – улыбнулась, и чуть покраснела. – Как ты?

     – Живой и почти целый.

     Удивительно – рядом с ней мне вдруг захотелось улыбнуться. Я вспомнил, что ещё не всё потеряно в этой жизни. И если отыскать новый смысл, можно воспрянуть духом. Ушёл друг детства, но взамен придёт кто-то другой. Так и забвение приходит после утраты. Ко мне, как оказалось, слишком быстро. Может, я не горевал по-настоящему? Может, я вообще на это не способен? Отец прав: я пустой человек. Перевёртыш.

     – Когда тебя выпишут? – спрашивает Ксюша. Ей это, правда, интересно. Я вижу, как она внимательна ко мне. Не та, что была раньше, в самом начале знакомства. Там её Пашка спутал, голову своими идеями задурил. Он умеет пыль пустить в глаза. Особенно маленьким девочкам. Но Ксюша неглупая, его, надеюсь, быстро разгадала. А раз так, у меня ещё может быть шанс.

     О чём я только думаю, стоя в больничной палате с босыми ногами в старых домашних тапках и выцветшем синем трико с оттопыренными коленками? Отец подогнал. Сказал: «Здесь не салон, выбирать нечего». Вот и красуюсь теперь. Разве в таком виде гостей принимают? Евгений…

     Фауст ещё что-то спрашивает. Видя, что я отвечаю неохотно, переключается на общих друзей. Толян уже в столице. Через месяц, не раньше, приедет. А если понравится, то надолго останется. До летней сессии, как минимум. Надеется её вместе с зимней одним махом закрыть. Не знаю, как у него это получится. Отличником никогда не был. И красноречием, как Юрец, не отличается. Умный только Пашка. Он же и самый вредный.

     Словно в подтверждение моих мыслей дверь открывается едва ли не с пинка, и на пороге предстаёт сам товарищ Сазонов. Очень в тему, как всегда. И я не знаю, радоваться его приходу или нет.

     – Какие люди! – на весь коридор кричит он. Не помню, чтобы Пашка когда-нибудь говорил тихо. Ему нравится привлекать внимание. И плевать, что в соседней палате кому-то делают процедуры, а кто-то, может, уже спит. Пашка пришёл – значит, все должны это увидеть и услышать.

     Он хорошо одет. Не то, что я. И причёсан. Любит выглядеть «с иголочки». Похож на местного франта. Меня это в нём бесит. Но я никогда не говорил. Пашку не переделать. Да он и слушать не станет.

     Наглым взглядом всех по очереди окидывает, ни на ком не задерживается. Фаусту пожимает руку, потом – мне. В его больших меняющих оттенок глазах мелькает что-то похожее на сочувствие. Хотя, наверное, мне это только кажется. Пашка и сочувствие – рядом не стоят.

     – Извини, что не пришёл раньше, – говорит он. – Дела семейные.

     Фауст тут же подхватывает.

     – Семейные, говоришь? Когда жениться успел? Почему нам не сказал?

     – Скажу, когда время подойдёт, – отвечает Пашка, не оборачиваясь к Фаусту. Он смотрит на меня. – Когда выписывают?

     – Через неделю обещали. Руку вправили, остальное само заживёт.

     – Это хорошо. Как другие – те, с кем ты ехал?

     Вот этого не надо было. Судорожно сглатываю. Пашка всё видит. Каждый жест ловит.

     – Пацан один погиб, – охрипшим голосом произношу я. – Друг детства.

     – Жаль… – у Сазонова в лице ничего не меняется. Какая жалость, чёрт возьми?! Он Лёху никогда не знал. Какое ему дело до одного погибшего парня, если каждый день таких, как он, сотни погибают?

     Я не хочу говорить с Пашкой. Становится противно. На выручку приходит Фауст, заметив, видимо, мою неприязнь. Подходит ближе и встаёт между нами.

     – Ладно, Женёк, для нас главное, что ты жив.

     В его искренность я почему-то верю. Фауст, конечно, не подарок, но гадостей мне точно никогда не делал. А Пашка… Опять ищу глазами Ксюшу. Она совсем притихла, прижалась к своей подруге. Чувствует себя, наверное, не в своей тарелке. Общество Сазонова её тоже напрягает. Но я же не могу сказать ему, чтоб ушёл.

     Ситуацию спасла медсестра, которая, войдя в палату, с удивлением обнаружила четверых гостей.

     – Вам придётся выйти, – сказала она. – Больному надо ставить капельницу.

     – Опять? – однако, иду к своей кровати, сажусь и снимаю тапки.

     – До конца недели, – объясняет медсестра, быстро орудуя приспособлениями. Она ловко управляется со всем, а перед уходом напоминает ребятам: «Больному нужен покой. Приходите завтра».

     – Как скажете, – Пашка шутливо раскланивается. А она чуть улыбается ему в ответ. Вот чертяка! Он и здесь найдёт себе приключений.

     – Пока, народ! – говорю я, лежа на спине. – Вы молодцы, что пришли.

     – И ты будь молодцом, – вторит Фауст. – Поправляйся. А то на гитаре некому играть. Я, знаешь, как по твоей мелодии соскучился?

     Улыбка моя получилась грустной. Гитара… Любимый инструмент. Может, ей удастся меня вылечить?

     Они все выходят в коридор. А я закрываю глаза и забываюсь коротким сном. В голове звучит мелодия «Я гитару на нежность настрою…»[1]

     Подруга моя верная. Во сне к тебе лечу!..

 

 

Павел  

 

     Чувствую себя не в своей тарелке. В этом долбанном офисе, в этом долбанном пиджаке самого модного фасона, который мне подбирала Милада, среди этих долбанных людишек – моих новоиспеченных коллег! Внутри меня бурлит злость, и я с трудом сдерживаю себя. Вспомнил о тех днях, когда я работал бок о бок с Полиной. То место, по сути, я тоже получил в подарок. Девушка постаралась. Да и в «Территории» меня держали благодаря тому, что админ (сука!), оказывается, близкий друг моей ненаглядной.

     Вот и весь рассказ. Чего я добился сам за время самостоятельной жизни? Везде лазейки, знакомства, протектораты. Нет ничего настоящего. Так получается, что единственное место, где я мог быть самим собой, это пресловутое студенческое общежитие. Там меня никто никуда не двигал. Если только в очередь за рюмкой. Но я прохода не давал. Самому казалось мало.

     И сегодня придя в этот до белизны начищенный офис (языками его, что ли, вылизывали?), я смог высидеть только до обеда. Потом написал заявление и отправился на больничный. До завтрашнего утра. А дальше посмотрим.

     Мне обязательно нужно во всём разобраться, иначе я просто свихнусь. Навалилось всё сразу, и я почти готов был свалиться под этими ударами. Но решил, что так дело не пойдёт. Надо вставать и идти. Или я не Пашка Сазонов, в конце концов?

     После работы решил поехать навестить Евгешу. Нехорошо получается – друг в больнице, чудом избежал смерти. А я даже ни разу к нему не зайду? Так только чмо самое настоящее поступает. Евгеша – он ведь добрый парень, незлобивый. Вляпался, конечно, сам виноват. Юрец мне кое-что рассказал. И то, что авария не прошла без последствий, я тоже знаю. Надеюсь, папаша его дело замнёт. И Евген, как всегда, выйдет сухим из воды. Честное слово, я ему этого желаю!

     Иду по больничному коридору и слышу знакомые голоса. Ну, конечно, кто додумается во время тихого часа сюда прийти? Только наша шпана общажная. Фауст разливается соловьём, его за километр слышно. И Евгена голос знакомый, словно надтреснутый. Последствия сотрясения, наверное. Распахиваю дверь, совсем как у себя в комнате, – широко, смело. Оп-па! А вот этого я не ожидал!.. Кто привёл сюда этих двух девочек? Фауст, зараза! Ну, что ж, раз такой расклад…

     Делаю вид, что меня интересует один только Евген. Собственно, к нему я сюда и шёл. Выглядит, словно побитая собака. Волосы взъерошенные, трико это… отцовское, наверное. Наспех собрали, потом решили, что так сойдёт. Впрочем, Евген никогда хорошим вкусом не отличался. Ладно, фик с ним. Это же стационар, не показ мод.

     Ксюша…

     Блин, Ксюша!..

     Как ты только оказалась здесь?

     Добрая душа, решила друга проведать. Ты же не знала, что меня здесь встретишь.

     И я этого знать не мог.

     Судьба свела, не иначе. Только зачем?

     Я стою к ней спиной, разговариваю с Евгеном. Но затылком ощущаю её взгляд, сверлящий меня изнутри. И самому становится не по себе. Я был груб с ней в нашу последнюю встречу. В тот миг, когда она ждала ласки, я бросил ей в лицо жестокость. Отравил её нежную тонкую душу своим ядом. И, наверняка, заставил эти огромные прекрасные глаза плакать. Я сам себя за это ненавижу, но по-другому не могу. Она слишком хорошая, слишком… правильная. Не для меня.

     Нет, не для меня.

     Мы выходим в коридор, любезно выставленные процедурной медсестрой. Мне надо бы уйти сразу же, но что-то держит здесь. А Фауст, сука, по любому с ними заодно.

     – Пойдём, – говорит, – Юль. Поговорить надо.

     Ах, да, у них же шуры-муры были. Видимо, Фаусту никто больше не даёт, вот он и решил отношения возобновить. А я уже на низком старте. Но вдруг вместо того, чтобы сбежать отсюда, неожиданно для самого себя говорю:

     – Не хочешь прогуляться до кафе? У меня обеденный перерыв. Одному скучно.

     Ксюша внимательно смотрит мне в глаза какие-то доли секунды. А у меня от одного её взгляда мороз по коже. Она меня осуждает. Почему это меня волнует?

     – Хорошо, – соглашается она. – Составлю тебе компанию.

     Я смотрю, как она одевается. Кутается в своё пальто, как маленькая птичка. На руки надевает варежки. Я не могу не улыбнуться, глядя на это. Маленькая моя, хорошая моя девочка!.. Зачем же тебе такой, как я? Ты достойна лучшего.

     Мы выходим из больницы. Я хочу взять её за руку и повести за собой, но не решаюсь. Иногда прикосновение руки к руке может значить очень много. В детстве это казалось особенно важным. Взял девочку за руку – теперь она твоя невеста. А сейчас даже переспав с девушкой можно ничего не обещать. Её выбор – её ответственность. До чего стала цинична жизнь! И мы, люди, сплошь циники.

     Я веду Ксюшу в маленькое кафе недалеко от парка. Не того, где мы были в ночь, когда выпал первый снег. В городе есть и другой парк. Он поменьше и выглядит более мрачным. И людей в нём мало. Особенно теперь, когда холодно. Я беру два кофе и предлагаю Ксюше пирожные. Она скромно соглашается. Маленькие любят сладкое. Странно, что мне именно такое сравнение приходит на ум. Она ведь уже взрослая, совершеннолетняя и… даже не девочка. Я вспоминаю об этом иногда. Её глаза, наполовину прикрытые пушистыми ресницами. Её маленький ротик, который издаёт слабые стоны. Я бы дорого отдал за то, чтобы это повторить. Но ведь я сам поставил точку. Или это было многоточием?

     – Тебе по-прежнему нравится Евген? – спрашиваю я её. Дурак! Сам же знаю ответ. Но нет, мне важно услышать это от неё.

     – Он мне всегда нравился, – спокойно говорит Ксюша. – Как человек. Он очень добрый, милый. Его хочется пожалеть.

     – Что же он, по-твоему, такой беспомощный?

     – Почему сразу беспомощный? – возмущается Ксюша. – Если к человеку возникает чувство жалости, разве это плохо?

     – Да! Никогда нельзя допускать, чтобы тебя жалели.

     – Кто тебе это сказал?

     Я усмехаюсь.

     – Сам решил. И следую этому принципу всегда.

     – Значит, – и голос её дрогнул, – ты никого не жалеешь?

     – Нет. Никого.

     Она молча продолжила пить кофе.

     Я чувствую, что должен был сказать что-то другое. Вернее, она другого от меня ждала. Но я привык кривить душой. Нет, конечно, я не такой злой, каким хочу казаться. И мне не чужды простые человеческие чувства. Но как же глубоко они запрятаны под толстым слоем моих защитных границ!

     – Ксюш, пойми, я не могу и не хочу быть другим. Возможно, ты хотела бы видеть меня не таким. Но… это не моя проблема. Я такой, какой есть, – быстро говорю я.

     А она в ответ:

     – Я не знаю, какой ты есть. Потому что ты бываешь разным. То грубишь, бросаешь в лицо такие злые слова… – она делает глубокий вдох. – Потом приходишь снова, но уже совсем другим – ласковым, любящим. Я не понимаю…

     – Ну, ласковым я могу быть только в том случае, если мне что-то нужно, – признаюсь я и дополняю образ наглой ухмылкой.

     Я знаю, как это действует. Она поверит мне сейчас. И это хорошо для нас обоих.

     – Ксюш, – снова обращаюсь к ней. Она отводит взгляд в сторону, но ресницы уже дрожат. И она кусает губы, чтобы не заплакать. Как легко быть сильным, независимым рядом с такой, как она – беззащитной! В который раз проклинаю самого себя. Но остановиться уже не могу. – Мы с Миладой подали заявление в загс. Свадьба через три недели. Это дело решённое.

     – Ты любишь её? – по-прежнему, не глядя.

     – Ты уже спрашивала, – и я на неё не смотрю.

     – Тогда зачем с другими спишь?

     – Я ни с кем не сплю! – почти взрываюсь. – Я трахаюсь!

     – В чём разница?

     – Я должен тебе объяснять? – почему она злит меня?

     – Ты ничего мне не должен, – твёрдо заявляет Ксюша.

     – Вот и отлично, – кофе допит, и я встаю из-за стола. Увидев это, ко мне шустро подбегает официант. Я расплачиваюсь с ним. Ксюша к пирожным так и не притронулась.

     – Забирать будете? – спрашивает официант. Я вопросительно смотрю на Ксюшу.

     – Нет, спасибо, – отвечает она. – Мне уже достаточно.

     Её стойкость меня почему-то выводит из себя. Если б она плакала, кричала, сыпала оскорблениями, было бы гораздо проще. Я привык к такому поведению разгневанных, недовольных мной женщин. Но Ксюша – другая! Она не станет вести себя подобно им. Замкнётся в себе, закроет сердечко на ключ, а потом отдаст его мне – тому, кто готов растоптать и уничтожить это сокровище. И ни слова протеста не выскажет. Мне хочется убить её за эту покорность! Если б она была другой, то…

     Я бы её не выбрал.

     Она уходит первой. Буквально выбегает на улицу, даже как следует не замотав на шее шарф. Я вылетаю следом и ловлю её за руку. Рывком притягиваю к себе, склоняю к ней лицо. Нахожу её губы и жадно начинаю их целовать. Она сопротивляется недолго. Сначала упирается своими маленькими кулачками мне в грудь, потом сама же тянется руками, чтобы обнять меня за шею. Её губы мягкие, сладкие и такие горячие! Она ждёт меня, ждёт по-прежнему. А я, дурак, отказываюсь от собственного счастья. Ради чего? Чтобы ложиться в постель с совершенно чужой мне женщиной, отворачиваться от неё, не касаясь идеально сложенного тела, которое больше не вызывает у меня эмоций страсти? Да я не просто дурак, я – псих!

     А что же ты во мне находишь, девочка?

     Я отпускаю её, потому что так надо. И в голове рождаются сотни поводов. Но правда лишь в одном – она нужна мне гораздо больше, чем я думал. И я не готов принять это как должное. Потому что, позволив ей узнать правду, я стану слабее. И тогда она сможет вертеть мной, как ей захочется. Женщины коварны. Особенно те, которых любишь. От них принимать удар ножом в спину больнее всего.

     Отпускаю её с сожалением.

     – Надо идти, маленькая.

     – Иди, – и ни слова против. Как будто, так и надо.

     Разворачиваюсь. Нам точно в разные стороны. Но на прощание бросаю взгляд через плечо и подмигиваю ей.

     – Ещё увидимся! Не скучай.

     И как можно быстрее ухожу от этого места, от неё. Чтобы, не дай Бог, не захотелось вернуться и… остаться.

 

 

Глава вторая

 

Евгений

 

     – Ну, что, Женек, готовься к выписке, – сообщает прямо с порога отец. – Завтра тебя забираю.

     Забрать можно свою вещь. Неживой предмет. Или бесформенное тело, которое само за себя не отвечает. Мне кажется, таким я выгляжу в его глазах. Иногда, правда, проскальзывает интерес. Я ведь тоже не всегда косячу. Когда отец бывает пьян, он сам даёт мне в руки гитару и просит сыграть что-нибудь задушевное. И его на слезу пробивает. После этого он злится и требует прекратить. Странный человек он, Евгений Петрович. Всё пытаюсь его понять и никак не могу. Мы слишком разные. Мыслим, чувствуем по-разному. Поэтому всегда – по разным берегам.

     – Что насчёт уголовного дела? – интересуюсь я. Отец и словом не обмолвился ни разу. Молчит об этом уже целую неделю. А вдруг мне реально срок грозит?

     Да нет, он бы об этом сказал.

     – Вспомнил, наконец!.. – торжественно произносит отец, так словно речь о каком-то грандиозном событии, которое я упустил из виду. – Что ж, раз хочешь знать… Нет никакого уголовного дела.

     – То есть как – нет?

     – А так. Дело никто не возбуждал. Нет состава преступления.

     – Так Лёшка ведь…

     Отец перебивает.

     – Твой Лёшка сам нарвался. Рано или поздно это всё равно бы с ним случилось. Жаль, что в этот раз ты с ним рядом оказался. С другой стороны, остался жив. А это самое главное.

     – Я жив, он – нет, – мрачно напоминаю я.

     – Пусть земля ему будет пухом, – говорит отец, закрывая тем самым тему. – Пойми, Евгений, каждый в этой жизни находит то, что он ищет. И если думать, что пьянки и гулянки приведут к чему-нибудь хорошему, то это большая ошибка. Заблуждение!.. Нельзя жить так легкомысленно. У любого действия есть последствия.

     Я молчал, слушая. Он не ругал, не оскорблял, как это обычно бывало. Он просто делился тем, что, возможно, сам однажды понял. И взгляд его был усталым. И выглядел он совсем старым. Впервые, быть может, мне стало жаль его.

     – Прости меня, пап, – и голос задрожал. Ну, вот, ещё не хватало перед отцом слезу пустить. Он же меня загнобит сразу!

     Но вместо ожидаемого отец махнул рукой.

     – Да чего уж там… Я сам перепугался, когда узнал. Ночью звонят, сообщают: сын в аварию попал. Как думаешь, легко мне было? Ещё и мать надо успокоить. Давление сразу подскочило, сердце схватило… Женек, – тревожным взглядом отец смотрит на меня, – ты этого больше не делай. Пообещай.

     – Пап, я… – мнусь, не зная, как реагировать на его слова.

     – Пообещай, – повторяет он. – Дай слово, что не повторится.

     – Хорошо, – соглашаюсь, как всегда. – Даю слово.

     Он кивает. Верит – нет? Откуда мне знать? Я сам себе не очень верю.

     – Ты вещи собери. Сегодня последние процедуры. А завтра я за тобой приеду, – напоминает отец.

     Я не мог не спросить.

     – Куда поедем?

     – Домой. Куда же ещё?

     – А что насчёт универа?

     – Надо же, – удивляется отец, – про универ вспомнил.

     – Так уже декабрь. Сессия на носу.

     Очередная сессия, к которой я не буду готов. Очередные «двойки» на экзаменах. И пересдачи под строгим неусыпным контролем. Вроде недолго осталось потерпеть. Всего два года. Даже меньше. А я никак не могу привыкнуть. И каждый раз как будто заново. По кругу.

     – Вот что, Женёк, – говорит отец, – я тебя домой заберу, недельку ты отлежишься, в чувства придёшь. А дальше смотри сам. Ты взрослый, тебе решения принимать.

     Слушаю отца и не верю, что он эти слова произносит. Ты ли это, Евгений Петрович, военный мужчина до мозга костей? Где твоя выправка, где бравый взгляд?

     Всё сын непутёвый поломал.

     – Пока ты здесь лежал, – поясняет отец, – я многое передумал. Мать тоже на мозги капала. Может, и права в чём-то. Да, я всегда был слишком строг к тебе. И не учитывал того, что ты не тот, каким я себе представлял, – тяжело вздыхает. – Знаешь, не хочу я тебе жизнь ломать смолоду. Так из тебя ничего хорошего не получится.

     Неужели? И что я слышу?

     – В общем, если хочешь – забирай документы и вали из этого университета нахрен! Я вмешиваться не стану, – заключает отец. – Только уговор: бросишь учёбу – сразу пойдёшь работать. Мне нахлебники не нужны. Тебе двадцать лет.

     – Я помню, пап.

     Мы распрощались, пожав друг другу руки. Он уехал домой. Накинув на плечи куртку, я в домашних тапочках вышел на порог стационара. Достал сигарету из кармана (Фауст вчера целую пачку привёз). Чиркнул спичкой и затянулся. Привычный вкус дешёвого табака. Курить вряд ли когда-нибудь брошу. Вредно, конечно. А с другой стороны есть ли в этой жизни что-нибудь безвредное? Взять к примеру такое светлое чувство, как любовь. Что – не вредное? Лизка говорила, что любила меня. И где она сейчас? За всё время, что я в больнице, ни разу не навестила. И не позвонила. Может, у неё тоже сессия? Рановато. Или осеннее – зимняя депрессия? Нет, конечно. У неё парень, который оказался дураком.

     Был парень. Теперь уже нет.

     Докурив, бросаю «бычок» в мусорное ведро.

     – Селиверстов, – мимо проходит медсестра – та, что мне капельницы ставит. Молодая девушка, симпатичная. Ненамного старше меня. – Вы почему на территории стационара курите?

     – Больше не буду, – с улыбкой отвечаю я.

     – Не холодно вам? – спрашивает она, переводя взгляд на мои тапочки.

     – Нормально, – а сам кутаюсь в куртку. Холодная она, ещё осенняя. Когда в аварию попал, была другая погода. А сейчас самая настоящая зима.

     – Идите в палату, – строгим голосом говорит медсестра. – Я сейчас к вам приду.

     – Слушаюсь, – мне от чего-то становится веселее. Ведь, если подумать, всё не так уж и плохо складывается. Отец сказал: не будет настаивать на продолжении обучения. Значит, можно забирать документы. Не лежит у меня душа к этому универу.

     А с другой стороны, три года тоже не прошли даром. И чтобы их сейчас – коту под хвост? Надо подумать как следует.

     А медсестра уже входит в мою палату.

     – Ну, что, Евгений, готовы к процедурам?

     – С вашей лёгкой руки – всегда.

     Она улыбчивая. И вовсе не такая строгая, как показалась вначале.

     – Простите, а как вас зовут? – спрашиваю я, пока она возится со шприцем и ампулой.

     – Марина, – отвечает медсестра.

     – Марина, – повторяю я. – Хорошее у вас имя.

     – Обыкновенное, – она ловко вводит мне иглу в вену. – Теперь лежите смирно, не двигайтесь. Лекарство прокапает, тогда я приду.

     – А как вы узнаете, что оно прокапало? Может, здесь останетесь? Со мной?

     – Селивёрстов, у меня и другие пациенты, – напоминает Марина. – Не вы один.

     – Жаль… – притворно вздыхаю я. – Хотелось бы остаться одному.

     – У вас будет такая возможность, – Марина уходит, прикрыв за собой дверь. А я смотрю ей вслед и думаю о том, что под этим белым халатом у неё очень красивые ноги. А если этот халат снять…

     Кажется, мне точно пора на выписку. Засиделся я тут, залежался. А у Марины надо будет взять номер телефона. Хорошая она девушка. И ноги у неё красивые. А глаза…

     Глаза не помню, какого цвета. Я ниже смотрел.

 

 

Ксения

 

     Лежу на кровати с книгой в руках. Пытаюсь сосредоточиться и понять смысл текста. Учебник по высшей математике, взятый в библиотеке, уже изрядно потёртый, местами исписан ручкой. Последнюю контрольную я написала неплохо. Но выучить все эти формулы и понятия не могу. Никогда не думала, что я такая тупая. В школе училась отлично, и та же математика мне легко давалась. Как и всё остальное.

     Но в универе другие правила. «Пятёрки» получает тот, кто проявляет активность. А если сидеть молча на всех семинарах и практических, есть риск остаться незамеченным. И тогда на экзамене профессор, глядя поверх своих огромных очков, удивлённо спросит: «Кто вы, барышня? Я вас впервые вижу».

     Всё это – со слов Насти. Она халявщица и двоечница. Способностей, по её собственному выражению, нет. Но учиться надо. «Вышка» потом пригодится. Только где? В продовольственном магазине?

     Кстати об этом. Фауст принёс торт в честь своего… уж не знаю, чего. Говорит: именины. Но мне кажется, это всего лишь повод. Он хочет наладить отношения с Юлей. Поэтому стал часто заходить к нам в гости. Я не против, мне он не мешает. Но она сомневается.

     – Понимаешь, я не уверена, что он – тот, кто мне нужен, – говорит подруга. – Замутили по пьяни, как это обычно бывает. Жалеть об этом поздно. Что сделано, то сделано. Но спать с ним дальше не хочу. Есть и другие варианты.

     Я тут же заинтересовалась.

     – Какие другие варианты? Ты мне ничего не рассказывала.

     – Да это я так, размышляю. Пока ничего серьёзного.

     Я вновь уткнулась в книгу. Несколько раз прочитала одно и то же предложение и со вздохом отложила.

     – Не получается у меня сегодня.

     – Думаешь не о том, – заметила Юля.

     – Надо водки выпить, – заглянувшая в комнату Настя сориентировалась быстро. – Хотите, девочки?

     – Хотим, – ответила Юля за нас двоих.

     – Тогда пошли ко мне.

     Как оказалось, Настя уже была навеселе. У дверей нам встретился Фауст, который поинтересовался, куда мы направляемся. Настя молча взяла его под руку и повела за собой. Тортик, видимо, останется для Маши. Может, ещё Юрка к ней зайдёт.

     А в комнате у Насти надымлено и шумно. Какие-то незнакомые парни сидят за столом. В углу жмётся Яна. Рядом с ней соседка Лена. Увидев нас, девчонки замахали руками, а парни громко засвистели.

     – К нашей компании прибыло!

     Фауст тут же пошёл знакомиться. Каждому важно назвал своё прозвище. Кстати, я его имени до сих пор не знаю. И даже Юля, хотя она считается (или считалась) его девушкой.

      Мы подсели к столу, нам тут же плеснули водки в стаканы.

     – Я это не буду, – отстраняю стакан, но незнакомый парень настаивает: «Рукой коснулась – обратно ставить нельзя. Пей!»

     Я взяла стакан с твёрдым намерением вылить на пол всё содержимое. Но этот же самый парень, назвавшийся Серёжей, следил за каждым моим жестом. Пришлось пригубить.

     – Какая гадость!..

     Я взяла ломтик солёного огурца. Он перебил этот мерзкий вкус водки, и мне стало легче.

     – Совсем не пьёшь? – спрашивает Сережа.

     – Водку – нет.

     – И не куришь?

     – Пробовала, но мне не понравилось.

     – О! – воскликнул он. – Может, ещё и сексом не занимаешься?

     Вместо ответа я отвернулась. Сделала вид, что увлечённо разглядываю заляпанную пятнами еды скатерть.

     – Да ты не стесняйся, – говорит Сережа. – Если что нужно – зови меня. Помогу.

     – С чем ты мне поможешь? – не поняла я.

     – Как – с чем? С девственностью твоей расстаться, – непринуждённо отвечает он. – Ты ведь уже совершеннолетняя? Ну, и зачем она тебе нужна? Лишние хлопоты.

     Я дар речи потеряла. А он увлёкся монологом, продолжил.

     – Ксюша, – я назвала ему своё имя, – я парень простой и честный. Скажу, как есть. В наше время никто твою целость уважать не будет. И ждать тебя ни один нормальный мужик не станет. Девок – полно. Выбирай – не хочу. Ты, конечно, хорошенькая. На тебя приятно смотреть. Только это быстро наскучит, если руками трогать нельзя. А ты не даёшь. И что, в таком случае, с тебя взять?

     В это время Настя падает ему на колени.

     – Серёга, родной!

     – Да, Настён, с тобой мы с детства знакомы. Из одной деревни оба. И ты мне как сестра.

     Когда я увидела, как этот Сережа лапает свою «сестру», мне захотелось встать и уйти. Настя тоже хороша. За эти полгода распустилась настолько, что я просто перестала её узнавать. А ведь вначале она показалась мне нормальной девчонкой. Говорит: общага виновата. Здесь люди другими становятся. Но я не верю. Дело не в этом. Общага или любое другое место не могут так сильно изменить человека. Что в нём заложено, то рано или поздно прорвётся наружу.

     А Юля, всё-таки, ушла с Фаустом. И дело вовсе не в тортике, который мы, к слову, так и не попробовали. Видимо, посмотрев на эту компанию, она поняла, что Фауст ей ближе. И я, пожалуй, с ней соглашусь.

     Встаю из-за стола и собираюсь уйти следом. Но пресловутый Сережа хватает меня за руку.

     – Уходишь? Так скоро? Мы так не договаривались.

     – Мы вообще с тобой ни о чём не договаривались, – холодно отвечаю я. Пытаюсь вырвать руку, но он держит крепко.

     – Так можем договориться, – криво улыбается он, и я вижу, что у него нет одного верхнего зуба. Нервный смех прорывается наружу. А Сережа понимает всё по-своему. – Ну, вот, видишь, как со мной весело, – говорит он и притягивает меня к себе. – Я тебя ещё не так развеселю.

     Насильно усаживает меня к себе на колени. Я сопротивляюсь. Он мне противен, и я не хочу быть с ним в таком тесном контакте. Вырываюсь и вскакиваю с его колен. А он ржёт.

     – Вот ты строптивая, блин! Даже интересно становится. А ну иди сюда!

     Он встаёт, задевает ногой стул, опрокидывает на пол мой стакан с водкой. Мне  становится страшно. Парень сильно пьян и, похоже, границ никаких не признаёт. Надо срочно уходить отсюда. Но, как назло, его приятель преграждает мне путь, заслонив собой дверь.

     – Всё, Ксюша, ты попалась, – беззубо улыбается Серёжа. Нет, это не улыбка, это звериный оскал.

     – Настя! – зову я. – Успокой, пожалуйста, своих друзей. Я хочу уйти, а они меня не пускают.

     – Сами разбирайтесь.

     Насте сейчас не до этого. Настя с другим своим приятелем обнимается. Шалава!.. Больше я сюда – ни ногой!

     Смотрю я в эти пустые глаза Серёжи, а потом в такие же у его друга, и не понимаю, что я, вообще, здесь делаю. Приключений захотелось? Разнообразия? Тоска заела? Лучше бы высшую математику зубрила. Пользы гораздо больше.

     – Дайте мне пройти, – громко произношу я. Но никто не хочет слышать. И что теперь мне делать?

     Это произошло мгновенно. Резко открылась дверь, прихлопнув Серёжиного друга, отчего он в сторону отлетел. Я вздрогнула, испугавшись ещё больше. И вдруг – знакомый голос:

     – Привет, банда!

     – Паша?..

     – Он самый.

     Красивый, нарядный, в рубашке, с галстуком.

     Трезвый.

     – Ты что здесь делаешь? – спрашиваю я.

     – А ты?

     – Не видишь, друг? – вмешивается Серёжа. – Мы празднуем. Присоединяйся.

     – Отлично. Я праздники люблю.

     Пашка обводит беглым взглядом каждого. Оценивает обстановку. В это время приходит в себя парень, которого он дверью оглушил. Идёт к нему.

     – Эй, ты чего? – возмущается он. – Прямо с порога – драться?

     – Извини, приятель, что задел, – Пашка – сама непринуждённость. Но я-то знаю, что он лукавит. Всё сделал специально. За что я благодарна ему в эту минуту.

     – Мы тут с девушкой пытаемся договориться, – не унимается парень, – а ты врываешься.

     – Плохо, значит, пытаешься, – отвечает Пашка.

     – Может, ты научишь как надо?

     Разговор принимает опасный оборот. Пашка за словом в карман не полезет. Но и эти парни молчать не будут. Сережа выходит вперёд.

     – В общем, так, эта девушка, – он указывает на меня, – со мной.

     – Ошибаешься, – спокойно возражает ему Пашка. – Эта девушка – со мной.

     Меня словно гром поразил. При чём, в самое сердце. Я не знаю, как реагировать на его слова.

     Сережа тоже недоумевает, но по-своему.

     – Что значит – с тобой? Не понял.

     Пашка рывком притягивает меня к себе. Я вцепляюсь в его рубашку, как в спасательный круг.

     – Моя девушка, говорю тебе. Ясно? Или всё ещё нет?

     Смотрю в сторону и вижу округлившиеся глаза Яны. Она ведь тоже здесь. И она всё слышит. А рядом с ней её подруга Лена. И Настя – напротив со своим ухажёром. Они все сейчас смотрят на нас. Я готова провалиться сквозь землю!..

     Зато Серёжа проявил чудеса дипломатии.

     – Понял, друг, всё понял. Извини. Больше не лезу, – и, развернувшись, нетвёрдыми шагами идёт в нужном направлении – к столу за очередной порцией водки.

     – Идём, – шепчет мне Пашка на ухо. – Здесь тебе нечего делать.

     Выводит меня из комнаты. На этот раз нам никто не мешает. Но, уходя, я ощущаю на себе взгляды тех, кто остался там. И эти взгляды, видимо, хотят меня испепелить. Все эти девочки – Яна, Лена, даже Настя! – они все по нему сохнут. Яна точно с ним спала. Насчёт других не знаю. Может, и они тоже. Не удивлюсь, если и Настя. Я не собираюсь продолжать с ней дружбу. Хватит этого ужасного застолья, которое могло обернуться для меня чем-то плохим, если бы…

     Если бы Пашка вовремя не пришёл.

     Откуда он узнал, где я? И, вообще, как здесь оказался?

     Я столько вопросов ему хочу задать, но не успеваю. Как только он выводит меня в коридор, тут же обнимает за талию, прижимает к себе и жадно (как только он умеет) начинает целовать. Он ничего не боится. Ему плевать, если нас кто-то увидит.

     Ему плевать. А мне – нет!

     – Паш, что ты делаешь? – отстраняюсь от него. Но Пашка продолжает целовать меня – лицо, шею. – Не здесь!..

     – Конечно, не здесь, – соглашается он. Двумя руками обхватывает моё лицо и смотрит долго-долго своими тёплыми ласковыми глазами. Сегодня – цвета морской волны. И он сам – как эта волна. Если накроет, то с головой. Да так, что не выплывешь потом. – Ты ждала меня? – спрашивает он.

     Ничего не говорю в ответ. Ему, наверно, важно услышать. Но ведь сердце и так знает. Я слышу, как его бьётся. А моё скоро выпрыгнет из груди.

     – Ты ждала… – повторяет он. Склоняется чуть ближе и шепчет мне. – Я тоже.

     Вопросы становятся лишними. И сомнения рассыпаются прахом. Он здесь, он пришёл!

     Пришёл для того, чтобы меня увидеть. Снова забрать в свой мир, где кроме нас двоих не будет никого. И я не знаю, сколько нам отпущено времени. Но если он здесь сейчас – значит, я ему нужна.

     Боже мой, а как он нужен мне!..

     – Идём, – зовёт за собой голос. Но куда?

     Какая разница, если я за ним готова на край света?

     Мы бежим по ступеням на самый верх. Потом выходим через люк на крышу. Холодно и морозно. Но как горят ночные звёзды!.. Они ведь специально для нас зажглись.

     Пашка обнимает меня сзади, чтобы было теплее. Ему самому холодно. Пальто, наверняка, оставил в своей комнате. Или ещё где-нибудь. Но мне в его объятиях тепло. И рядом с ним быть – это счастье. Разве это важно, что мы стоим в минус двадцать одетые по-летнему?

     – Котёнок… – ласково говорит он. – Потерпи чуть-чуть. Я знаю, ты замёрзла. Но здесь совершенно негде спрятаться.

     – Мне тепло, – бессовестно вру я. Не ему, конечно. Он знает правду.

     Себе.

     – Холодно, девочка моя, очень холодно, – продолжает он. – А я так не хочу тебя отпускать!..

     – Забери меня с собой, – неожиданно вырывается у меня. Я поворачиваюсь к нему лицом. Пашка и серьёзен, и взволнован. Сам на себя не похож.

     – Не могу. Ты ещё… маленькая. Ты не сможешь. С таким, как я, не вытерпишь.

     Но почему тогда он снова меня целует? С собой не берёт и отпускать не хочет. Пашка… Голова идёт кругом… Он сумасшедший!..

     – Кроме любви твоей мне нету моря[2], – цитирует он.

     А я продолжаю:

     – А у любви твоей и плачем не вымолишь отдых[3].

     Мне слёзы жгут глаза, а я их выплакать не могу. Зачем ты пришёл, чтобы снова уйти?

 

Я обнимаю его сама – крепко.

Головой склоняюсь к груди.

Не уходи, пожалуйста. Здесь без тебя мне – клетка!..

И сотни лет одной мне без тебя идти.

Глухая боль и стон, что с губ сорвётся –

Они останутся при мне. С собой их не бери.

И если то, что между нами есть, любовью назовётся,

Возьми её с собой!

Меня с собой возьми!..

 

     – Эй, что вы там делаете на крыше?

     Пашка качает головой.

     – И здесь найдут.

     Пора! Он берёт меня за руку, помогает спуститься по лестнице вниз. Захлопывает крышку люка.

     – Мне надо уходить, Ксюш.

     – Тебя кто-то ждёт? – дрожащим голосом задаю вопрос, на который сама знаю ответ.

     – Не спрашивай. Не делай себе больно.

     – Подожди! Когда ты вернёшься?

     – Не вернусь. У меня обязательства.

     Усмехаюсь – очень грустно.

     – Ты так легко их все нарушаешь.

     – Да, но не в этот раз. Пора!

     Целует бегло в щёку. Проводив до комнаты, убеждается, что я вошла внутрь и заперла на ключ дверь. Потом уходит. Его шаги до сих пор гулким эхом отдаётся у меня внутри. Словно он по моей жизни прошёлся. И даже останавливаться не стал. Паша... Ты один такой на всём белом свете.

     А когда пришёл новый день, то принёс новые огорчения.

     И понимание того, почему он не может нарушить обязательства в этот раз.

     Я узнала правду. Как это ни странно, от Евгения.

     Теперь не могу решить, что мне делать и как быть дальше.